Она засмеялась еще сильнее.
— Как его зовут, директора вашей College de Franse?
— Администратора College de Franse? Господин Морис Круазе.
— Я сейчас же отдала бы одно из моих колец, какое угодно, на выбор, за то, чтобы взглянуть, какое лицо сделал бы ваш Морис Круазе, если бы увидал вас в эту минуту.
— Очевидно, лицо у него было бы не совсем обыкновенное, — прошептал я мечтательно.
— Господи, да не принимайте вы такого скорбного вида. Повторяю вам, — этот костюм вам очень идет. Будь здесь наш друг Антиопа, она, наверное, согласилась бы со мною. Но как я глупа, может быть, уже...
Я сделал было движение, но тотчас сдержал его, почувствовав, что в такую минуту жест, слишком явно протестующий, был бы обиден этой милой женщине в черной пижаме.
Впрочем, она заметила мое движение.
— Не хочу быть нескромной, — сказала она с насмешливой улыбкой.
Чтобы отразить удар, я сам стал нападать.
— Насколько я слышал, графиня Кендалль собирается замуж за лорда Реджинальда, — сказал я с самым невинным видом.
Леди Флора пожала плечами.
— О, Реджинальд не ревнив, — сказала она.
И у нее был тот же смешок, что у Антиопы.
— Он настолько выше всего этого, бедный мальчик.
Я смотрел на нее, пока она говорила все это так спокойно и непринужденно. Да неужели это та самая женщина, которая какой-нибудь час назад... Я не мог разобрать, что это — невинность, лицемерие? И мне вспомнилась фраза знаменитого священника, долго служившего в Соединенном Королевстве: «Я исповедывал ирландок и англичанок. Несмотря ни на что, есть поражающий контраст между ирландской скромностью и валлийской непристойностью. И заметьте, — прибавил он с усмешкой, — я имею возможность говорить с вами лишь о валлийках-католичках».
Леди Флора нажала незаметную кнопку, и на камине загорелась бледно-розовая лампочка-ночник. Она с чудесной легкостью вскочила на ноги. Закинув голову, скрестив руки, она сладострастно потягивалась. Потом зевнула.
— Я хочу есть, — сказала она.
Она взглянула на столик, о котором я только что говорил, захлопала в ладоши.
— А, куропатка, сыр из дичи, фрукты! Это неплохо.
Я также взглянул на столик; все там было так устроено, чтобы два человека могли поужинать. Я почувствовал, что свобода моей воли как-то унижена. С тех пор как я пришел, леди Флора ни разу не вышла, не отдала никакого приказания. Приходилось, таким образом, признать, что она все предвидела, заранее решила, что я буду с нею ужинать; я думал подчинить ее своим желаниям, на самом деле она лишь подчинила меня своим.
«А, в конце концов, — подумал я, — очень глупо сентиментально усложнять такое приятное приключение. Этими мудрствованиями только отравляешь себе жизнь. Воспользуемся просто мимолетной минутой, а эта минута во всех отношениях очаровательна».
И я поспешил тут же осуществить мое решение. Как раз в это мгновение леди Флора стояла ко мне спиной и собиралась разрезать куропатку. Я обнял ее.
Она вздрогнула, маленький нож выпал из рук. Смеясь, она высвободилась из моих объятий.
— Ах, эти робкие люди... Смотрите, что вы наделали. Я чуть не обрезала себе палец. А вы весь забрызгались. Видите: кусочки желе дрожат на рукавах вашего красивого кимоно. Не следует портить вещи, которые вам дают.
Я стоял, совсем пристыженный.
— Если вы все-таки непременно хотите проявить свою активность, — не стесняйтесь.
И она рукой указала мне на ведро с бутылкой шампанского.
— Рядом щипцы, чтобы перерезать проволоку. И смотрите, постарайтесь откупорить так, чтобы не перепугать весь дом.
Она стала расставлять на скатерти, постланной прямо на полу у огня камина, тарелки и приборы.
— Будем ужинать на полу. Так гораздо веселее.
Рядом с ведром льда стояла плетенка, в которой лежала бутылка. Леди Флора знаком показала, чтобы я взял ее.
— Поставьте корзинку у огня. Вы прочли ярлык и, надеюсь, знаете, что это такое?
— Леовилль-Пойферре, — проговорил я.
— 1881 года, — дополнила леди Флора. — С куропаткой это отлично. Только осторожно, так.
Я легко откупорил шампанское.
— Сядем, — сказала моя хозяйка.
Она быстро опустилась на пол, я успел схватить на лету ее руку и прижаться к ней губами.
— Ну, — сказала она, — не будем повторять историю с желе от куропатки. Все по порядку, как у нас говорят. — Ошеломленный, смотрел я на нее. С такой легкостью забывать, раздвоятся — это было выше моего понимания. Матильда Моль так чудесно умеет делать себе прическу, что не видно прогалины в волосах, образовавшейся в том месте, где накануне ночью, в минуту экзальтации, была отрезана прядь. Я мог констатировать, что леди Флора в совершенстве владеет этим искусством — обновлять свою прическу.
— Куропатка изжарена отлично. Простите, но будьте так любезны, подложите дров в камин. И пока вы еще не сели, дайте шампанского.
— Я наполнил стаканы.
— Хорошее, — сказала она, смочив губы в вине. — Кстати, читали вы в сегодняшних газетах: немцы снова бомбардируют Реймс. Бедный собор! Как это жалко! Если это будет продолжаться, я соглашусь с Реджинальдом, который находит, что нет ничего ужаснее войны. Как вы думаете?
— Я думаю, что надо быть сумасшедшим или преступником, чтобы не разделять мнения лорда Арбекля, — сказал я.
Леди Флора наполнила стаканы и залпом выпила свой.
— Это шампанское, в самом деле, отличное, — проговорила она. — Мне пришла счастливая мысль закупить пятьсот таких бутылок в 1914 году. Не поверите: в мае! Словно я предвидела события. Теперь достать совершенно невозможно. И кто знает, будет ли оно после войны? Должно быть, весь этот край страшно опустошен, правда?
— Да, — ответил я.
— Как это прискорбно. Ну, да у вас останутся вина из Бургундии и Бордо. Нельзя сказать, что в этом отношении нужно очень уж жалеть Францию. Теперь выпейте Леовилль. Жаль, я не велела подать две бутылки Редерера. Вы говорите, что не читали утренних газет? Новости не из блестящих. Куда это девался «Таймс»?.. Я хотела дать вам прочитать сообщение о Вердене. Немцы засели в лесу Кайетт и взяли в плен два ваших полка. Кстати, почему ваши газеты не печатают немецких донесений? Это немножко смешно. В английских газетах это печатается. Вы молчите? Вам нездоровится?
Я был здоров, но я просто слишком быстро повернул шею — и убедился, что причиненный шрапнелью Гиза паралич не прошел. Я был бы очень смущен, если бы заметил в эти нежные минуты, что паралич прошел.
Этот факт успокаивал мои патриотические угрызения совести, но я солгал бы, если бы сказал то же о некоторых иных своих чувствах. Я не знал лично профессора Фердинанда Жерара, но должен допустить, что мой метод работы в Кендалле, вероятно, весьма отличался от того, какого держался бы профессор, чтобы собрать материалы относительно законности ирландских требований. Я был вынужден признаться самому себе, что собираюсь вдвойне обмануть своих самых лояльных, самых великодушных хозяев. И я ни на минуту не стараюсь избежать упрека в безнравственности со стороны тех, которые будут читать эти строки. Ссылаюсь лишь на смягчающие вину обстоятельства: мою слабость и, главное, мою искренность.
Как ни сильны были чары леди Флоры — честное слово, они были очень сильны, — они, как видите, все-таки не совсем заглушили во мне голос нравственного закона. Но сейчас этот голос доходил до меня очень издали, глухо. Закутанный в свою пурпурную с золотом одежду, положив голову на маленькие колени леди Флоры, я с минуты на минуту ждал, когда прокричит петух.

***
Леди Флора собиралась очистить золоченым ножом грушу. Вдруг я почувствовал, — это было довольно таки неприятно, — что мне нужно быть осторожным и следить за своими словами.
— Нравится вам в этой стране? — небрежно спросила она.
— Я был бы слишком требователен, если бы мне здесь не нравилось, — ответил я очень лукаво.
Она улыбнулась.
— Понимаю, это очень любезно. Но все-таки, когда вы решили приехать сюда, в Ирландию, вы ведь не знали, что встретите здесь меня.
И, не настаивая, чтобы я отвечал, сказала сама:
— Вы — не то, что я. Мне здесь так скучно, так скучно... Умереть можно!
— Но в таком случае, почему же вы тут остаетесь? — сказал я слегка раздраженно.
Она поглядела на меня своими красивыми удивленными глазами.
— Почему остаюсь? Да по долгу.
— По долгу?
— Да, из-за здоровья Реджинальда. Воздух Лондона ему вреден. Воздух Шотландии слишком свеж. А кроме того, вы сами только что намекнули на один проект...
Она оборвала фразу и положила на тарелку половину груши, которую перед тем разрезала.
— Я не удивлю вас, если скажу, что уже чувствую к вам большое, большое доверие. Разрешите мне просить вас говорить со мной совсем по-дружески.
— Прошу вас.
— Хорошо, дело идет об этом браке. Какого вы мнения?
— Какого я мнения? — сказал я, ошеломленный.
— Само собою разумеется, — продолжала она самым серьезным тоном, — вопрос тут не о состояниях. Вряд ли может быть союз более удачный в этом отношении.
— Может быть, разница в годах?
— Пустяки! Правда, Антиопа на десять лет старше Реджинальда. Но она так молода душой. Нет, не в этом дело.
— Но тогда я не вижу в чем же, — сказал я, чувствуя себя очень неловко.
Она как-то странно остановила на мне свой взгляд.
— Не знаю, продолжать ли мне, — сказала она. — Еще раз повторяю, я боюсь быть нескромной.
— Вы приобрели на это право, — сказал я любезно.
Даже веки у нее не дрогнули.
— Хорошо, буду. Но предварительно вы должны мне поклясться, что нет у вас к графине Кендалль иных чувств, кроме той детской дружбы, о которой она сама мне рассказывала. Если бы было иначе, я слишком боялась бы сделать вам больно и замолчала бы.
— Что вы хотите сказать?
— У матери есть обязанности, — важно проговорила она. — Как бы я ни хотела видеть моего сына мужем Антиопы, я бы всю жизнь упрекала себя, если бы помогла осуществлению этого проекта, не сделав предварительно всего необходимого, чтобы удостовериться во вздорности некоторых слухов.
— На какие слухи вы намекаете?
— О признаюсь, все это гадко. Но опять повторяю, я должна окончательно убедиться. Вы — мой друг. Я зашла уже слишком далеко, сейчас молчать не приходится. Скажите мне, как вы полагаете, сердце Антиопы свободно? Что вы о ней думаете?
— Я полагаю, что графиня Кендалль занята исключительно своей страной.
— Какой страной?
— Какой? Ирландией.
Леди Флора расхохоталась.
— Ах вы, ребенок! Для политики у женщины есть день, Для себя — у нее ночи.
— Я не понимаю...
— Ах, не смотрите вы на меня такими глазами. Вы, наконец, заставите меня поверить, что напрасно я так доверчиво заговорила с вами. Вы отлично понимаете, что я не придаю какой-нибудь особенной важности тем слухам, о которых я говорила. Да, наконец, Антиопа ведь свободна...
— Еще раз, на какие слухи вы намекаете?
— Сплетни, — сказала леди Флора, — готова поклясться... Сколько вы времени в Кендалле?
— Я приехал 24 марта, сегодня — 6 апреля.
— Всего двенадцать дней, — сказала она. — Господи, а мне кажется, что я вас знаю уже так давно.
«Это очень любезно, — подумал я, — но к чему все это нас приведет?»
— Все-таки в двенадцать дней вы могли ознакомиться с внутренним распорядком в Кендалле. Знаете вы, где находится комната Антиопы?
— Да, был там один раз, на следующий день по приезде.
— Эта комната в первом этаже, в углу замка. Одно из двух окон выходит на море, другое — в парк.
— Да, я заметил эти подробности.
— Вы знаете, что замок построен на склоне скалы. Перед окном — скала, недалеко, футах в сорока или пятидесяти.
— Знаю, — сказал я. — Я даже взбирался на эту скалу. С вершины вид на море еще красивее, чем из окон замка.
— Хорошо, в таком случае вы отлично поймете. Но чтобы я не видела в ваших глазах и тени укора... Иначе я сейчас же перестану.
— Продолжайте, прошу вас.
— Месяца три назад — может быть, четыре, — у меня служил конюх. Его звали Джим. Ну, так вот, этот Джим воспылал самыми нежными чувствами к горничной графини Кендалль.
— К Дженни?
— Нет, Дженни поступила потом. Горничную Джима звали, кажется, Джейн. Да это не важно.
— Конечно, не важно.
— Словом, каждый вечер, кончив работу, Джим бежал в Кендалль, в надежде повидаться с своей Джейн. Как-то раз она не пришла на свидание. Комната графини была освещена. И Джиму пришла совершенно естественная мысль — взобраться на скалу, чтобы оттуда уследить минуту, когда Джейн освободится и уйдет от своей госпожи... Джейн Джим не увидал, но вместо того...
— Но вместо того?
— Нет, не ждите, чтобы я сделала эту гадость и назвала вам того, кто был с Антиопой в этот поздний час. Что бы вы обо мне подумали? Да имя этого человека нам в данном случае и неинтересно.
— А Джим? — спросил я с иронией.
— Вы, конечно, сами понимаете, я воспользовалась первой возможностью и рассчитала его.
Она закурила папиросу и пускала дым маленькими голубыми струйками в потолок.
— Что вы думаете?
— Думаю, — сказал я, — что лорд Реджинальд настолько выше всего этого, что...
Она улыбнулась.
— И я совершенно так же думаю. Я никогда ничего ему не говорила. Видите, вы можете гордиться моим доверием к вам.
Мы помолчали. Часики зазвонили. Леди Флора вздрогнула.
— Уже четыре часа! — сказала она с очаровательнейшим оттенком сожаления в голосе.
Я встал, немного нервничая.
— Я должен вас покинуть.
Она не стала очень меня удерживать.
— Господи, я в отчаянии, что заставляю вас идти целую версту ночью!
Она открыла окно.
— К счастью, дождя нет.
Она подошла ко мне, положила мне руки на плечи. Едва протянув голову, я прикоснулся губами к ее светлым волосам.
— Вы не сердитесь на меня?
— Сержусь, на вас? Почему?
— Если бы у вас было к Антиопе какое-нибудь иное чувство, кроме дружбы, — сказала она, — я не простила бы себе своей откровенности. Но вы дали мне слово...
Я почти не обратил внимания на такое спокойное бесстыдство. В эту минуту была у меня одна лишь мысль: быть как можно менее смешным, когда стану переодеваться из блестящего пурпурного с золотом капота в свою одежду. Нужно отдать должное тонкому такту леди Флоры, с которым она предоставила мне самому проделать всю эту маленькую процедуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27