Здесь было мельче, еще немного ниже струя выходила на мель, дальше начинался перекат. Если бы течение уже вынесло Анну из-под плота, они увидели бы ее светло-синее с белым горошком платье в прозрачной воде.
Бледная, со стиснутыми губами и мокрым от слез лицом, Наташа тоже бросилась на поиски. Они втроем двигались зигзагами, напряженно всматриваясь в воду, от мели к основанию плота. Анны не было.
Глубоко вздохнув несколько раз подряд, Николай нырнул под плот. Темная зеленоватая мгла развернулась перед ним. Как призраки, у самого дна неясно шевелились длинные космы водорослей, выхваченные слабым светом, падающим из щелей между бревнами. С минуту Николай двигался вперед, удерживая дыхание. Судорожные толчки диафрагмы заставили его повернуть назад. И в этот момент совсем недалеко впереди показалось расплывчатое светло-синее пятно…
Он вынырнул около Федора, стоявшего по пояс в воде. Едва не задохнувшись, не в состоянии что-либо сказать, жадно глотая воздух широко открытым ртом, он жестом как бы крикнул другу:
— Здесь!
И снова ринулся под плот. Федор последовал за ним. Через несколько секунд они подняли над водой безжизненное еще теплое тело Анны.
Все, что произошло затем, навсегда осталось в памяти друзей окутанным тяжелой пеленой предельного горя и сознанием бессилия изменить свершившееся.
Отчетливо, как сквозь увеличительное стекло, запечатлелось то, что происходило в непосредственной близости перед глазами. Весь остальной мир как бы покрылся туманом, в котором исчезли солнце, даль, красота гор, обступивших реку. Из тумана появились люди — два плотовщика, дневавшие на берегу; в туман удалился один из них на лодочке — за врачом из сплавного пункта. А тут в громадном увеличении лежало на песке тело Анны, двигалось, переворачивалось, взмахивало руками в отчаянных и неумелых попытках друзей заставить его дышать и пульсировать.
В тумане из-под плота неожиданно, с шумом и плеском, как живой, вывернулся боком пустой потемневший «плавучий дом» — единственный свидетель преступления Виклинга.
Из тумана вышел врач — вероятно, фельдшер с пункта — и тут, в увеличенном поле зрения и слуха, просто сказал, повернув в воздухе растопыренные пальцы:
— Да… конец.
Анну перенесли к лагерю, завернули в парусину, уложили на мягкое ложе из сена. Солнце ушло за горы. Стемнело. Наташа скрылась в палатке и там предалась горю, закрывшись одеялом, чтобы заглушить рыдания.
Николай с Федором молча разводили костер, чтобы хоть что-нибудь делать. Потом они подошли к Анне, открыли ей лицо. Блики от костра будто бы сообщили лицу движенье; грудь, казалось, тихо приподнималась дыханием… Николай прикоснулся губами ко лбу девушки. Холодное тело заставило его отпрянуть. Он прильнул к другу и впервые слезы брызнули из его глаз.
— Это невозможно, Федя, — с силой прошептал он. — С этим нельзя примириться! Как же теперь…
Мысль о Ридане, страшная, как сама гибель Анны, одновременно пришла им в голову. Они вернулись к костру.
С другой стороны, из сгустившейся тьмы, вышел Виклинг, синий, дрожащий, с тем же видом помешанного, и молча сел у костра. Никто не сказал ему ничего.
Быстро опускалась над рекой короткая летняя ночь.
Вдруг на реке послышались удары весла, и через минуту, зашелестев галькой, высунулся на берег поднятый нос лодки. Человек перемахнул через него и быстро подошел к костру.
— Товарищ Тунгусов есть тут? — спросил он.
— Я Тунгусов, — ответил Николай поднимаясь.
— Я радист из сплавного пункта. Вам радиограмма из Москвы. Молния. Просили срочно доставить.
Николай схватил листок и, пригнувшись к костру, прочел: «Начальнику Караидельского сплавпункта № 64. Самом срочном порядке, независимо времени суток, разыщите туриста Тунгусова на реке около вашего пункта. Передайте ему следующее: утонувшую держать возможно холодном месте, если нет льда — в холодной проточной воде. К рассвету зажечь сигнальные костры на лодках для посадки двух гидропланов. Ридан».
— Вы сообщали что-нибудь в Москву о нас? — спросил Николай радиста.
— Нет, ничего.
Николаю показалось, что он сходит с ума.
Льда не оказалось на пункте. Тело Анны плотно завернули в парусину и опустили в ближайшее родниковое озерцо.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ЧТО ТАКОЕ СМЕРТЬ
В ридановском особняке идет тихая, размеренная жизнь. Многие лаборатории закрыты: сотрудники разъехались на отдых. Если бы не лай, визг, рычанье, периодически возникающие внизу, в «зверинце», и свидетельствующие о появлении там Тырсы, можно было бы подумать, что институт прекратил свое существование.
Но нет, жизнь идет, институт работает. Каждый день два лаборанта во главе с Мамашей входят в «теплицу», чтобы взять на анализ очередные пробы облученного мяса. Тут жарко и влажно. Плотно закрытые ящики разных размеров аккуратно расставлены на стеллажах. Некоторые из них вскрываются ежедневно, когда берутся пробы, и снова закрываются. Микробам предоставлена полная возможность поселиться на тушах, на отдельных кусках мяса.
И, тем не менее, мясо не разлагается.
Лаборанты берут пробы, уходят в свою лабораторию и к вечеру сдают все анализы Ридану. Распад белка в мясе равен нулю. А с тех пор, как ящики были помещены в этот тропический «морг», прошло уже около месяца!
Мамаша, который никогда до сих пор не вникал в научную суть институтских работ, на этот раз совершенно обескуражен. Мясо, обыкновенное сырое мясо, им же самим привезенное с бойни, лежит в этой жаре и не разлагается. Почему? С ним ничего не сделали. Поставили на минутку на конвейер и пропустили сквозь поле высокой частоты. Что же от этого может быть? Мамаша не в силах понять загадку. Он обращается к Ридану.
— Ну, хорошо, электрическое поле убило бактерии, которые сидели на мясе и в ящиках. Но мы снова их открываем. Почему бактерии больше не заводятся? Разве их мало в воздухе?
Ридан удивленно смотрит на него: Мамаша интересуется наукой!
— Что ж, не во всяком мясе бактерии «заводятся», — отвечает профессор.
— Эх… Хотел бы я посмотреть, какое такое бывает мясо, которое не испортится в теплом помещении через два дня.
— Как, а разве ваше мясо портится?
— Какое мое? — недоумевает Мамаша.
— Ваше собственное, вот это! — Ридан тычет пальцем в его круглый живот.
Мамаша начинает хохотать.
— Так ведь это живое!
Ридан наклоняется к уху Мамаши и, указывая в сторону «теплицы», тихо говорит:
— То мясо тоже почти живое…
Разговор на этом кончается, потому что Мамаша вдруг перестает смеяться, отскакивает от Ридана, как мячик, и потом быстро исчезает. Профессор шутит, конечно… Но… кто знает, что это за шутки! Он еще скажет, что эти мясные туши можно заставить бегать! К черту, лучше не лезть не в свое дело!
А Ридан принимает этот выпад Мамаши, как прообраз новых потрясений в ученом мире. «И тут, в процессе распада ткани, думает он, — микробы отступают на второй план. Из возбудителей процесса они становятся его показателями. Они именно „заводятся“, а не вызывают распад. Многим придется пересмотреть свои позиции…»
В квартире профессора царят строгий порядок, чистота, тишина; посетители бывают редко. Тетя Паша управляет этой тишиной, появляясь неслышно там, где нужно её присутствие, всегда вовремя, всегда точно. Вид у нее солидный, хозяйственный: она в своей стихии. Ридан блаженствует: никто и ничто не отвлекает его от работы. Он то исчезает в недрах института, то сидит у себя в кабинете, а появляясь в столовой, как всегда, шутит с тетей Пашей или заводит с ней беседы, искусно выведывая у нее тайны народной мудрости.
Со времени отъезда молодежи население особняка несколько изменилось. В первые дни Анатолий Ныркин приходил только по вечерам, на часы «эфирной вахты» Николая, и потом исчезал, как ни старался Ридан его удержать. Однако через некоторое время он освоился, стал приходить к чаю, потом оставался ужинать и даже ночевать, когда, увлекшись своими путешествиями в безбрежном мировом пространстве, он, как и Николай, забывал о времени и задерживался далеко за полночь.
Через полторы недели Анатолий Ныркин решил, наконец, последовать совету Ридана и переселился на время отсутствия Николая в его комнату.
* * *
Странно все-таки ведет себя профессор. Какие-то новые дела, которые трудно было бы назвать работой, появились у него в последнее время. Вот кончается «градуировка», животных уносят по местам, все приводится в порядок, сотрудники уходят. Ридан обедает. Теперь ему полагается отдыхать, такой порядок заведен издавна.
Но он снова идет в свою лабораторию и закрывает дверь на ключ.
Тут появилось кое-что новое. У самой стены от пола к потолку протянулся длинный вертикальный шток, похожий на обыкновенную водопроводную трубу. Приблизительно на уровне груди на штоке, как на оси, укреплено небольшое колесо-штурвал. Рядом, на полочке — компас с двумя стрелками; одна — обычная, магнитная, другая начерчена на стекле снаружи.
Ридан прежде всего направляется к столу, рассматривает лежащую там географическую карту, что-то определяет с помощью транспортира. Затем, внимательно смотря на компас, осторожно поворачивает штурвал.
Если бы кто-нибудь проследил дальнейший путь «водопроводной трубы» вверх, оказалось бы, что шток заканчивается высоко над крышей дома, и там, на конце его приспособлено нечто, очень напоминающее параболический отражатель старого тунгусовского генератора.
В дальнем углу стоит мягкое кожаное кресло. Никогда раньше его тут не было, оно стояло обычно в кабинете. Ридан выдвигает его из угла и ставит вплотную к «ГЧ». Потом открывает оболочку генератора, что-то с величайшей осторожностью переключает в нем, зажимает в клеммы какие-то провода, наконец, садится в кресло и надевает на голову странной формы сооружение, вроде колпака из проволочных колец и мелкой металлической сетки. Профессор откидывается назад, закрывает глаза. Правая рука, опираясь на широкую ручку кресла, протягивается к «ГЧ», и длинные пальцы профессора нажимают небольшой пружинный рычажок на панели генератора.
Так сидит профессор совершенно неподвижно десять, двадцать минут, иногда еще дольше. Похоже, что он спит. Наконец, наступает момент, когда рука его опускается безжизненно вниз и пальцы соскальзывают с выключателя, рычажок отскакивает наверх.
Ридан поднимается, довольно потирая руки. Это повторяется теперь каждый день.
Сегодня сеанс что-то затянулся. Ридан сидит перед «ГЧ» уже больше часа. Вначале он был спокоен, как всегда, но когда пальцы его выпустили рычажок, он не встал с кресла, а снова схватился за выключатель. Это движение повторилось еще и еще раз.
Теперь уже профессор ведет себя совсем необычно. Он весь подался вперед, тело его конвульсивно напрягается, вздрагивает, как будто во сне человек силится вскочить, броситься вперед. Дыхание учащается, лицо искажается гримасой, как от яркого света.
Глухой мучительный стон вдруг вырывается из его груди, рука поднимается вверх и падает на голову. Рычажок свободен. Медленно открываются веки, в глазах ужас, отчаяние… Ридан тяжело поднимается с кресла, шатаясь устремляется прочь из лаборатории и несколько минут мечется в волнении по кабинету из угла в угол, шепча в отчаянии:
— Что делать? Что делать?..
Понемногу он овладевает собой. На смену растерянности являются точные, быстрые, ридановские движения. На столе в пачке бумаг он отыскивает письмо, полученное вчера, пробегает его, находит нужное место. Потом берет трубку телефона.
— Авиабаза неотложной помощи? Говорит профессор Ридан… Да, да. Товарищ, нужно немедленно отправить самолет на Урал, в Свердловскую область. Есть машины?.. Хорошо. Сколько мест?.. Мало. Тогда нужно два самолета. И на поплавках! Посадочной площадки там нет. Садиться придется на реку Уфу, около Караиделя. Нет, врача не нужно, я полечу сам. Приготовьте ящик со льдом… Да, да, больной весь будет погружен в лед… Хорошо, минут через двадцать буду у вас.
Ридан кладет трубку и сейчас же снова поднимает ее.
— Междугородная? Соедините меня немедленно со Свердловском вне всякой очереди… Это говорит врач, профессор Ридан. Речь идет о спасении человеческой жизни. Номера не знаю, мне нужна радиостанция Свердловского лесного треста. Пожалуйста, мой телефон…
Через пять секунд профессор врывается в комнату Тунгусова. Ныркин, вздрогнув от неожиданности, оборачивается и сбрасывает наушники.
— Вот что, Анатолий Васильевич, — произносит Ридан тоном, каким еще никогда не говорил с Ныркиным. — Случилось большое несчастье… у них там… на Уфе. Кажется, Анка… утонула, Я сейчас лечу туда на самолете. Только что я заказал связь со Свердловском и дал ваш телефон. Сюда позвонят и соединят вас с радиостанцией Свердловского лесного треста. Заставьте эту радиостанцию немедленно связаться с Караидельским сплавным пунктом № 64 и передать на этот пункт радиограмму, которую я вам сейчас составлю… Дайте-ка бумаги.
Ридан присел к столу и написал текст.
— Вот. Кроме того, узнайте там позывные пункта — я думаю, что у них связь на коротких волнах, — и постарайтесь сами связаться и передать эту радиограмму по назначению.
Ныркин не успевает произнести ни звука. Едва Ридан кончил, раздается продолжительный телефонный звонок.
— Ну вот, уже, — говорит профессор, протягивая руку Ныркину. — Действуйте!
Снова он мчится к себе в кабинет, снова звонит по телефону.
— Славка, выводи скорей машину, едем…
— Гроза, Константин Александрович? — пытается догадаться шофер.
— Гроза, Славка, страшная гроза! Такой еще не было у нас. Ну, скорей, я уже выхожу.
Легкое пальто, географическая карта — это все, что Ридан захватывает с собой. Фигура тети Паши, решительная, настойчивая, вырастает перед ним.
— Константин Александрович, ты чего же это?
На секунду Ридан теряется: что сказать ей?
— Завтра утром наши приедут, тетя Паша, — говорит он мрачно. — Только… с Аней несчастье какое-то. Вот поеду к ним, выясню.
Через двадцать минут на ярко освещенном прожекторами аэродроме авиационной базы две стальные амфибии широко расставив короткие ноги, скользнули по бетонной дорожке и одна за другой взмыли в темную синеву звездного неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71