С такими дровишками в большом помещении да в холодную пору не очень-то согреешься. Раньше плотники прихватывали с собой с верфи щепу и всякие обрезки и топили сами. Подобный непорядок герр Кремер выносить не мог и пресек его в корне, приказав переделать печь так, чтобы топить ее мог только Вице.А еще я в тот вечер узнал, что ученики накрывают стол и убирают со стола. Но этим-то я занимался еще дома.Из-за холодов ученики ложились в постель во всей амуниции. К чести герра Кремера должен сказать, что одеяла наши с перовой набивкой были все же достаточно толстыми, чтобы не дать нам замерзнуть. 4 Рассуждения о боге и о НЕМ. Мастер Маас правит верфью. О титулах и престиже. Кого поднимают на смех?
На следующее утро, в половине шестого, Вице постучался в дверь.— Подъем, подъем, умываться, одеваться, стол накрывать!Комнату осветила знакомая уже нам керосиновая коптилка. Ну, одеться-то мы оделись, а вот умыться не пришлось, потому как вода в кувшине замерзла. Так неумытыми мы и примчались в большую залу. В ней сохранилось еще немного тепла со вчерашнего вечера, да и большая кафельная печь начала уже понемногу нагреваться. Мы быстро накрыли на стол. На завтрак была горячая овсяная каша, поджаренные фрикадельки и ячменный кофе.В конце стола сидели ученики второго года обучения. Еще вчера на стол накрывали они, а теперь вот их самих обслуживают! Они просто лопались от гонора:— Эй, мозес, принеси-ка кофе!Их возраст и широкие плечи внушали уважение. И я подумал: «Не робей, Ханнес, год пролетит быстро, и тогда ты сам сядешь на их место».После завтрака плотники сгрудились возле печки и закурили. Один за другим подходили рабочие, жившие в городе вместе с семьями. Под конец в зале собралось сотни две человек.Незадолго до семи кое-кто (и среди них верзила Никель) полезли в жилетные карманы за часами.— Без десяти. Пора.И вот уже курильщики выбивают трубки о печку, выкатываются на улицу, и по трескучему морозцу вся артель дружно топает вниз, к верфи, к воротам, мимо НЕГО.В книге псалмов лютеранской церкви герцогства Шлезвиг-Гольштейн нашего господа бога именуют ГЕрр. Книгопечатник и достопочтенная консистория признают за богом право на две заглавные буквы. Мастеру Маасу я бы охотно выделил и три, и даже четыре. Поэтому я и пишу: «Мимо НЕГО».И все, кто был у НЕГО в учениках, добавили бы ЕМУ еще больше заглавных букв, едва вспомнив остановившийся на ком-нибудь ЕГО ледяной взгляд.Во времена плаваний на тюленебойном судне японцы говорили мне, что у голубоглазых европейцев или американцев глаза рыбьи и женщины прибрежных деревень боятся этого дурного глаза. У мастера Мааса глаза и впрямь были, как у щуки, такие же холодные и бесчувственные. Наверное, за долгий срок, что он простоял у конторки возле входа на верфь, кровь его с каждым годом становилась все холоднее и холоднее, пока в жилах не потекла настоящая рыбья кровь.В нашем школьном учебнике истории я видел на картинках, как прусские генералы и короли управляют битвой. Они стоят (на ногах, а чаще верхом на коне) на высоком холме. Перед ними всегда простирается широкая равнина, на которой одерживают победу прусские батальоны с развевающимися знаменами. Скупым движением руки, усиленным саблей или подзорной трубой, генерал дирижирует баталией.Маас живо напомнил мне эти величественные картины. Его мастерская будка с окнами на все стороны стояла в самой стратегически благоприятной точке верфи. Любой, кому надо было войти на верфь или выйти, должен был пройти мимо. Из будки отлично просматривалась вся территория верфи. И Маас ее-таки просматривал. Долгое время я верил даже, что он способен видеть сквозь настил стапеля и борта кораблей. Стоило мне на мгновение задержаться за каким-нибудь прикрытием; чтобы перевести дух, тут же распахивалось окошко мастерской будки и гремел голос Мааса:— Фосс — куда он пропал?И в этом мастер Маас тоже походил на прусских королей. Всех, исключая герра Кремера, он называл в третьем лице единственного числа. «Фосс, чтоб его…», — орал он на своем платтдойч. Вместо полководческого жезла у мастера Мааса была дюймовая линейка, а вместо ландкарты — строительные чертежи, которые хранились в его будке. Его непосредственными подчиненными были десятники, под каждым из которых ходило от десяти до пятнадцати плотников.В тот день, 2 января, ЕГО указания были обращены главным образом на борьбу со стихией.— Мюллер — очищает от снега доски, — кричал он. И Мюллер со своим десятком отправлялся на расчистку досок.— Никель — сверлит в тендере дырки для болтов.Из команды Никеля кто-то пискнул:— Сверлить на морозе?Маас молча устремил свой взгляд на крикуна.Мгновенная тишина, потом голос Никеля:— Пошли, ребята, за мной.И вся ватага тянется к эллингу.Несколько минут — и бригады уже получили задания.Все разошлись, осталось только шестеро новых учеников, сиротливо съежившихся на снегу. Мастер Маас ударил в рынду Рында — корабельный колокол.

, подвешенную у окошка его будки:— Семь часов!Пришла и наша очередь.— Имя? — его указательный палец уперся в меня.— Ханнес Фосс.— Мастер. Имя? — указательный палец все еще упирался в меня.— Ханнес Фосс, — я говорил очень громко (может, он глуховат?).— Мастер. Имя?Ну и ну, чего это он от меня добивается? И я заорал что есть мочи:— Ханнес Фосс!Рука мастера Мааса молниеносно дернулась вперед и влепила мне такую оплеуху, что я едва устоял на ногах.— Ученик всегда добавляет «мастер». Имя?Теперь я понял.— Ханнес Фосс, мастер.Каменное лицо Мааса поворачивается к моему соседу:— Имя?— Йохен Зицман, герр мастер.Буме — и Йохен тоже схлопотал оплеуху.— Просто мастер. Имя?— Йохен Зицман, мастер.И Йохен понял. И все остальные тоже.В мореплавании, в военном деле и при обращении к владетельным персонам следует постоянно подчеркивать служебные ранги. Однако англичане и американцы это дело несколько рационализировали. Вместо «яволь, герр капитэн-лейтнант», как я должен был бы говорить на кайзеровском флоте, или вместо «Ханнес Фосс, мастер», как меня учили здесь, на верфи, англичане и американцы говорят просто: «Иес, сэр», а звучит это еще короче: «Иессс». Но в принципе все остается тем же самым. Даже в Южных морях, когда я посетил вождя острова Пенрин, его премьер-министр, или государственный канцлер, или какой там еще у него был титул, наставил меня, как следует обращаться к повелителю двух сотен почти голых туземцев.Выяснив наши имена и подкрепив силовыми приемами урок местного этикета, мастер Маас бросил нас на расчистку снега.Вечером первого учебного дня я уже умел накрывать и собирать со стола у плотников, разгребать снег, топить печку в мастерской будке и остерегаться мастера Мааса.Маас в эти дни был очень раздражен. Из-за мороза и снега многие работы на строящихся судах стали невозможными. Большинство плотников тоже хмурилось: вместо аккордной платы приходилось получать поденную. Никель, с первого вечера взявший меня под свое покровительство, объяснил мне, почему герр Кремер даже в морозные дни не приостанавливал работу на верфи, как это делалось прежде. Заказов было так много, что другие верфи немедленно переманили бы рабочих к себе, чтобы с началом оттепели сразу же продолжить работу в полную силу. Рассказывал мне об этом Никель за штабелем досок. И не успел толком закончить, как из мастерской будки загремел уже знакомый голос:— Никель. Его люди бездельничают. Фосс. Где он?К счастью, зима на побережье недолгая. Спустя несколько недель верфь снова огласилась мерным стуком конопаточных молотков, шарканием пил и резкими ударами молотов, вгоняющих костыли в корабельное дерево. Плотники снова получали аккордную плату, и бить баклуши было некогда. Мастер Маас отдавал распоряжения рублеными фразами:— Никель — кончать штевень! Мюллер — обшивка, правый борт!Целые дни напролет только и слышался его ор:— Мюллер — четвертый пояс вкось!Ну и глазищи! Как у альбатроса; от своей конторки все огрехи на корабле видит.Появились новые задания и у нас, учеников:— Фосс — к Никелю балки таскать!Балки были разной длины, и становились под них по пять и более человек. «Раз-два, взяли», — граненый брус уже на плечах. «А ну, пошла», — оступаясь и балансируя на мокрых досках стапеля, тащим его к кораблю. Первые брусья идут ничего, а потом стираются до крови плечи, начинают дрожать колени, подвертываются в щиколотках ступни. Из гавани доносится: «Пятнадцать», — передышка у крючников. У нас передышки нет. Аккорд-аккорд. Темп работы задает сильнейший, а заработать хотят все. Лишь для нас, учеников, ничего здесь не обломится, кроме бесплатных харчей и жилья да одного талера жалованья в месяц!И все-таки работа мне нравится. Спустя недолгое время я заметил, что любой труд можно облегчить с помощью кое-каких особых приемов. У всякой профессии есть свои секреты. Кое-кто из плотников не очень спешил поделиться ими со своими учениками, другие, особенно Никель, охотно показывали нам все, что упрощает работу.Многие плотники были холостяками и над каждым пфеннигом, подобно женатым, не дрожали. Обе группы заметно отличались по одежде и манерам. Женатики одевались, как и большинство рабочих других профессий: широкие плотницкие штаны, старенькие курточки и фуражки. Совсем иное дело — плотники из казармы. Их штаны и вельветовые куртки были самых замысловатых фасонов. Юные лица обрамляли лихие бакенбарды. Золотые серьги в ушах они возвели в настоящий культ. Чем ниже свешивалась серьга и чем тяжелее она была, тем считалось красивее. Там, где появлялась молодежь, даже при самой тяжелой работе часто раздавался веселый смех. Нередко проезжались и на мой счет. Шутки были примерно такого сорта.Никель озабоченно оглядывался:— Фриц, — обращался он к коллеге-плотнику, — где продольная ось?Фриц тоже усердно включался в поиски:— Может, кто из вас видел продольную ось?Теперь уже искали все.— Ну-ка, Ханнес, дуй быстрее к мастеру, пусть он даст тебе новую продольную ось.Я пулей мчался к мастерской будке.— Мастер Маас, Никель прислал меня за новой продольной осью.Маас недовольно двигал верхней частью своей шкиперской бороды по нижней:— Никель, — ревел он, — не отвлекать ученика от работы!На какое-то мгновение я слегка терялся, потом резким прыжком назад успевал уклониться от карающей десницы. Молниеносно увертываться от оплеух я уже научился.Моего друга Йохена Зицмана посылали в кузницу принести пропавший центр тяжести. Кузнецы взгромоздили ему на плечи трехпудовую балластину. Йохен, едва не задохнувшись, приволок ее на стапель, а потом, сопровождаемый хохотом парней и гневным рыком Мааса, потащил обратно в кузницу.После всех этих штучек мы стали очень подозрительны насчет посылок за неведомыми или казавшимися нам смешными вещами.Несколько дней спустя Маас рявкнул вдруг:— Фосс!От лихтера, куда мы таскали каютный инвентарь, я тут же понесся к мастерской будке.— Фосс побежит на склад и принесет ночной горшок для жены капитана Бринкмайера.Я лишился языка. Мастер Маас и розыгрыш — уму непостижимо!— Э-э-э, мастер, меня теперь не обдурить!Раз — слева, два — справа, еще раз — слева, еще раз — справа. Четыре затрещины успел мне влепить в тот раз мастер Маас, пока я не обеспечил себе безопасность.— Что, он еще не бежит?Я рванул к складу. Щеки мои горели, в голове был сумбур.— Мастер Маас прислал меня за ночным горшком для какой-то капитанской жены. Но это, наверное, «покупка»?— Нет, — сказал кладовщик и оскалился в улыбке: — Это не «покупка», это вполне серьезно. «Марианну» заказали с полным инвентарем для капитана и его жены. Ночная посудина тоже входит в гарнитур.И он вручил мне эту диковину — большую, круглую, с голубенькими цветочками.— Не могли бы вы его мне завернуть, герр Шефер? — спросил я. При одной мысли, что с ночным горшком в руках мне придется идти мимо двухсот рабочих верфи, меня бросило в холодный пот.— Не-ет, мой мальчик, тащи, как есть, — сказал Шефер. — И не красней: это же не твой горшок.Что делать, я потащил, как есть. Веселье началось сразу же за дверью.— Эй, Ханнес, какой чудесный горшочек! Это твой?Дальнейшие речения были куда более солеными.И ведь не спрятаться, не укрыться… Так у всех на виду и топать с горшком от склада до «Марианны»!Не знаю, то ли мне не терпелось побыстрее покончить с этим гнусным делом, то ли слезы застлали мне глаза и я плохо видел, но только у самой цели я споткнулся, и горшок треснулся о якорь лихтера, стоявший на берегу среди прочей оснастки.Передо мной лежало пять черепков, один — с ручкой, и на каждом по нескольку голубых цветочков. И тут же сверху раздался трубный глас:— Фосс — идет ко мне!Я поплелся к будке, на пороге которой, как архангел Страшного суда, высился уже, поджидая меня, мастер Маас.— За горшок вычтут из его жалованья.Куда деваться? Свались только с ног, а за тычками дело не станет.Жена капитана Бринкмайера получила новый горшок. На этот раз — с розовыми цветочками. Мне снова пришлось тащить его на лихтер. Но на сей раз уже никто ничего достойного осмеяния в этом не находил. Я тоже.А может, как раз наоборот? Я не находил в этом ничего смешного, а потому и все остальные тоже.— Ханнес, — сказал Никель, — смешон только тот, кто сам кажется себе смешным. Что бы ты, к примеру, сказал, если бы твой папаша явился сюда завтра с золотой серьгой в ухе?Вместо ответа я расхохотался. Представить только — мой отец, церковный староста общины Хорста, с большущей, как у Никеля, серьгой!— Гляди-ка ты, он надо мной смеется! Неужто серьга в ухе — так уж смешно?— Да нет, у вас это совсем другое.— Другое? Так что же у меня другое? — спросил Никель, глубже надвигая на лоб свою высокую шляпу.Вот именно, что же у него, собственно, другое? Только то, что Никель со своими бакенбардами, серьгой в ухе и высокой шляпой выглядел одетым, как и следует быть, а отец такого наряда застыдился бы, как и я — ночного горшка.Невдомек еще было мне тогда, что среди людей все определяется чувством собственного достоинства. Кто сам боится, тот и вокруг себя сеет страх и панику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37