— Ладно, Джим. Никаких возражений.Хейни сунул фляжку во внутренний карман пиджака. Автобус добрался до вершины холма и начал спускаться вниз по извилистой, бегущей меж ярко-зелеными склонами дороге. Солнце окрашивало асфальт в белый, а поля в желтовато-зеленый цвет. Ведущая вниз дорога была гладкой и хорошо огороженной. Сделав очередной поворот, автобус продолжал путь по ровному хайвею.— Джим, мы вполне можем поговорить.— Я сказал, не сейчас. Не здесь.— Это важно. Я целую ночь не спал, думал об этом.— Чего тебе надо, Хейни? Какого черта ты хочешь?— По-моему, мы с тобой можем друг другу помочь.— Слушай, — сказал Кэссиди, — ты мне только одним можешь помочь. Не забивай мне уши.В зеркале заднего обзора можно было увидеть жирное, розовое от массажа лицо Хейни. Он потел, воротничок рубашки промок. Во рту торчала незажженная сигара, которую он жевал.— Ну, все в твоих руках, — продолжал Хейни. — Можешь уладить так или иначе.— Что уладить?— Ситуацию.— Нет никакой ситуации, — сказал Кэссиди. — Нет вопроса. По крайней мере, с моей стороны.— Ошибаешься. Ты даже не представляешь, как ошибаешься. Я тебе говорю, ты вляпался в кучу неприятностей.Это просто разговор, не имеющий никакого значения, сказал себе Кэссиди. Но опасения охватили его, не отступали, и он услыхал свой собственный вопрос:— Каких неприятностей?— Самых что ни на есть паршивых, — заявил Хейни. — Когда женщина начинает тебя ненавидеть. Когда у нее на тебя настоящий зуб. Вот я сижу в одной комнате с Милдред. Она сидит на кровати. Разговаривает вслух, как будто одна в комнате и рассуждает сама с собой. Начинает по-всякому тебя обзывать...— Это не важно, — оборвал его Кэссиди и ухмыльнулся. — Я выслушал от нее все прозвища, какие есть в словаре.— Ты не слышал того, что я слышал, — возразил Хейни серьезным, почти торжественным тоном. — Говорю тебе, Джим, она серьезно намерена испортить тебе жизнь. По-настоящему испортить.Кэссиди все еще ухмылялся, отбрасывая опасения. Это удалось, и он беззаботно полюбопытствовал:— Что она замышляет?— Не знаю. Она своих планов не разглашает. Но очень много говорит о тебе и о той маленькой костлявой девчушке Дорис.С лица Кэссиди пропала ухмылка.— О Дорис? — Руки стиснули руль. — Я одно знаю наверняка. Милдред лучше дважды подумать, прежде чем попробовать обидеть Дорис.— Милдред не из тех, кто думает дважды. Это дикая, злобная...— Нечего мне рассказывать, — оборвал его Кэссиди. — Знаю, что она собой представляет.— Знаешь? А может, и нет. Может, я ее знаю получше тебя. — Хейни вытащил изо рта сигару, отвел ее в сторону и осмотрел. — Милдред бьет сильно. Это настоящий кулачный боец. Может много вреда причинить.— И это знаю. Расскажи что-нибудь новенькое.— Она рвется размазать тебя, заставить ползать на брюхе. Вот чего она хочет. Увидеть, как ты ползаешь. Она добьет тебя до конца. А что сделает с Дорис, мне страшно подумать. Кэссиди неотрывно смотрел на бегущую широкую белую бетонную дорогу.— Пожалуй, на это я не куплюсь. Если ты ведешь игру в покер, Хейни, я не играю.— Это не покер. Я все карты перед тобой открываю. Знаешь ведь, как я хочу Милдред. Умираю медленной смертью, потому что не могу ее получить. По-моему, у меня есть единственный способ ее завоевать.— Вот этого я как раз не пойму, — признался Кэссиди. — Эта женщина распаляет тебя, ты ее хочешь больше всего на свете. А сам сидишь здесь и уговариваешь меня к ней вернуться.— Я этого не говорю.— Ты чертовски ясно сообщил о ее желании меня вернуть.— Ползком, — добавил Хейни. — Я сказал, она только этого хочет. Не тебя. Ты ей не нужен. Ей не терпится видеть одно. Видеть, как ты ползешь к ней на брюхе. Чтобы она могла разбежаться, врезать тебе ногой по морде и послать ползти дальше. Она хочет только расплаты.— Ну и отлично. Знаешь, когда она ее получит? Когда Атлантический океан пересохнет.Но Хейни в зеркале заднего обзора покачал головой:— Она ее получит, Джим. Она такая. Найдет способ получить именно то, чего хочет.— И что же я должен делать?— Облегчи себе жизнь. — Хейни подался вперед, зашептал густым, маслянистым шепотом: — Ради себя самого. А если тебе действительно дорога эта девушка, Дорис, то ради нее.— Говори, Хейни. Просто скажи.— Ладно. — Шепот стал громче, еще маслянистей. — Говорю, тебе надо вернуться к Милдред. Но возвращайся не как мужчина — как червяк. На коленях, на брюхе, ползком. А когда она вышвырнет тебя за дверь, все кончится. Она расплатится, все развеется.В этот самый момент навстречу автобусу вылетел огромный оранжево-белый грузовик. Автобус поднимался на холм, грузовик поворачивал на вершине холма и слишком широко развернулся. Когда автобус вынырнул снизу, грузовик вильнул к обочине. Казалось, машинам не разминуться. Автобус как бы содрогнулся и съежился, а потом грузовик мелькнул мимо, и все обошлось.— Конец, — пробормотал Кэссиди.— Джим!— Я здесь. Слушаю.— Ну как?В ответ Кэссиди рассмеялся. Смех был натужным, сухим, с кислым привкусом.— Не смейся, Джим. Пожалуйста, не смейся. — Хейни опять держал в руках фляжку и выпивал. — Ты должен это сделать, Джим. Ничего больше ты сделать не можешь. Если ты это не сделаешь...— Господи Иисусе, заткнись же, наконец!Хейни глотнул еще.— Заявляю, что это единственный способ. Единственное, что можно сделать. — Он влил себе в глотку еще спиртного, потом еще, потом выпитого оказалось достаточно, чтобы он полностью принял субъективную точку зрения и признал: — Мне ужасно нужна Милдред. А это единственный способ ее получить. У нее сейчас только одно на уме. Она хочет расплаты. Так сделай это, Джим. Сделай, прошу тебя, сделай. Пойди к ней и разреши, чтобы она тебя вышвырнула. Я знаю, потом она будет смотреть только на меня.Кэссиди опять рассмеялся. А Хейни опять выпил.— У меня есть деньги в банке, — сообщил он.— Я тебе говорю, заткнись.— Около трех тысяч долларов.— Ну-ка, слушай, — сказал Кэссиди. — Я хочу, чтобы ты заткнулся. И спрятал эту чертову фляжку в карман.— Три тысячи долларов, — бормотал Хейни, кладя руку на плечо Кэссиди. — Точная сумма: две семьсот. Это мое состояние. Сбережения за всю жизнь.— Убери от меня руки.Хейни все держал руку на плече Кэссиди:— Я тебе заплачу, Джим. Заплачу, чтобы ты это сделал.Кэссиди схватил руку Хейни и сбросил с плеча.— Джим, ты слышишь, что я говорю? Я сказал, что с тобой расплачусь.— Прекрати.Хейни хлебнул еще:— Можешь воспользоваться деньгами. Деньги хорошие.— Забудь об этом. Прекрати.— Пятьсот! Как насчет пяти сотен?Кэссиди впился зубами в нижнюю губу и сильно прикусил. Автобус снова шел вверх, а вершина холма была залита белым горячим бетоном под сияющим в полную силу солнцем. Автобус силился выбраться на вершину.— Даю шесть сотен, — продолжал Хейни. — Я готов заплатить наличными шестьсот долларов.Кэссиди открыл рот, глубоко вдохнул и плотно сжал губы.— Семьсот, — не отступал Хейни, сунул в рот фляжку, запрокинул голову, сделал долгий глоток, оторвал фляжку от губ и опять заговорил, хрипло, громко:— Знаю, что ты вытворяешь. Думаешь, будто загнал меня в угол. Ладно, гад. Ты меня одолел. Признаю, одолел. Даю тысячу долларов.Кэссиди повернул голову, чтобы что-то сказать, понимая, что у него нет времени и что надо смотреть на дорогу. Но как только снова устремил взгляд вперед, почувствовал навалившуюся тяжесть Хейни, почуял сладкое от спиртного дыхание. Автобус уже выехал на вершину холма и начал спускаться.С одной стороны вниз шла извилистая дорога, а с другой извивалась река Делавэр, так что дорога с рекой образовывали что-то вроде клещей. Река граничила с другой лентой воды — с узкой лентой канала Делавэр. А далеко внизу канал отделял от дороги барьер из крупных камней. За ним был другой холм, очень высокий. Чтобы его преодолеть, автобус должен был набрать большую скорость на спуске. Он все быстрее катился с холма, Кэссиди чувствовал его дрожание, слышал рев мотора.Когда автобус быстрей покатился под горку, Кэссиди слышал радостные крики детей, видел в зеркале, как они подпрыгивают на сиденьях. Видел серьезные лица взрослых пассажиров, вцепившихся в ручки кресел. Потом в зеркале осталось одно лицо, лицо Хейни Кенрика, очень близкое, очень большое. Хейни наваливался на него и Кэссиди заорал, приказывая ему сесть.Хейни был слишком пьян, чтобы слушать, слишком пьян, чтобы понимать происходящее. Потом попытался просунуться еще дальше, потеряв при этом равновесие. И протянул вперед обе руки. Правой рукой оперся сбоку на сиденье водителя. В левой держал отчасти полную фляжку. Он не соображал, что держит фляжку, что переворачивает ее вверх дном, что виски льется на голову, на лицо, на плечи Кэссиди. Правая рука соскользнула с сиденья, и он попробовал опереться левой, ударив фляжкой Кэссиди по голове.Кэссиди моментально потерял сознание и упал грудью на руль. Одна его рука повисла, другая зацепилась за руль и повернула его. Нога сильно жала на акселератор. Автобус, визжа, полетел под гору.Ближе к подножию холма автобус продолжал поворачивать, заскользил на двух колесах, налетев на обочину, стремительно понесся вниз. Он некоторое время держался на двух колесах, потом перевернулся и кубарем покатился по склону холма, переворачивался и переворачивался. Он переворачивался до тех пор, пока не разбился о крупные камни у канала Делавэр. В бензин попала искра, и он взорвался.На залитых солнцем камнях обломки пылающего автобуса казались оранжево-черной кляксой. Глава 8 Кэссиди казалось, будто ему оторвали голову, а вместо нее поставили на плечи новую, из бетона. Пришлось несколько раз повернуть ее, чтобы увидеть, где он находится. Последним запомнилось, как он был зажат меж камнями, как в рот совали что-то металлическое. Потом он увидел Хейни Кенрика, фляжку в руке Хейни, услышал дрожащий голос Хейни, который его уговаривал хлебнуть из фляжки. Помнил обжигающий вкус льющегося в горло спиртного, слишком большое количество попадало в рот, катилось ниже, так что в конце концов он захлебнулся. А прежде чем вновь отключиться, посмотрел прямо в лицо Хейни.И теперь к нему приближалось лицо. Но оно принадлежало не Хейни. Это было худое стареющее лицо с тонкими губами и острым подбородком. За ним маячили другие лица. Кэссиди разглядел форму дорожной полиции штата. Сосредоточился на миг на этом, а потом вернулся к худому лицу семидесятилетнего врача, склонившегося над ним.Чей-то голос спросил:— Как он?— Он в порядке, — ответил доктор.— Кости сломаны?— Нет, все цело. — И велел Кэссиди: — Давай, поднимайся.— Похоже, он пострадал, — заметил один полисмен.— Он вообще не пострадал. — Доктор крепко зажмурился, как бы пытаясь прояснить зрение. Веки были покрасневшими, словно он плакал. Он взглянул на Кэссиди с каким-то ненавидящим выражением. — Ты же знаешь, что не пострадал. Давай. Вставай.Кэссиди оторвался от камней, чувствуя головокружение и что-то вроде похмелья. Он знал, что выпил много виски из фляжки Хейни. Гадал, зачем Хейни влил в него столько виски. Гадал, где Хейни и где автобус. Ощущал боль в затылке.Солнце сильно ударило в глаза, и он несколько раз моргнул. Потом увидел остатки автобуса и снова захлопал глазами. Увидел полицейские мотоциклы, патрульные автомобили, машины “скорой”. Толпа фермеров и сельских жителей стояла у камней и смотрела на него во все глаза. Вокруг было теперь очень тихо, и все смотрели на него.Потом он заметил Хейни. Хейни спокойно разговаривал с несколькими полисменами. Кэссиди шагнул вперед, но ему в грудь уперлась рука. Это была рука доктора, и доктор сказал:— Стой на месте.— Чего вы от меня хотите?— Ты пес. Жалкий пьяный пес.— Пьяный? — Кэссиди прикрыл глаза рукой. А отняв руку, увидел, что доктор достает из кожаного саквояжа большой шприц.Полисмен с сержантскими нашивками шагнул к нему и пробормотал:— Не стоит здесь это делать.— Я сделаю это здесь, — сказал доктор. — Возьму пробу прямо сейчас.Он взял Кэссиди за руку, закатал рукав, с силой вогнал иглу шприца в предплечье. Кэссиди смотрел на стеклянную тубу шприца и видел, как она наполняется его кровью. Видел удовлетворение на лице доктора. Толпа приближалась. В ней были женщины, которые тихо плакали. Были дети с широко открытыми глазами, словно впервые видевшие нечто подобное.Кэссиди хотелось выпить. Сейчас ему хотелось выпить сильней, чем когда-либо прежде. Он увидел, как тронулись “скорые”. Они двигались медленно, точно у них не было особых причин для спешки. Он смотрел, как “скорые” едут вниз по дороге. “Скорых” было много, и ни одна не включила сирену. Кэссиди очень старался не плакать.Доктор взглянул в напряженное лицо Кэссиди и сказал:— Давай признавайся. Раньше или позже признаешься, так вполне можешь сделать это сейчас.Высоко подняв шприц, как бы демонстрируя его толпе, он вынул из кожаного саквояжа маленькую стеклянную пробирку, перелил туда кровь Кэссиди, заткнул пробирку пробкой и передал полицейскому сержанту.— Вот, — сказал он. — Вещественное доказательство.Сержант полиции опустил пробирку в карман куртки, шагнул вперед и взял Кэссиди под руку:— Пошли, парень.Подошел другой полисмен, сержант кивнул, и они вдвоем повели Кэссиди к патрульной машине, стоявшей на дороге возле камней. Сержант сел за руль, сделав Кэссиди знак сесть позади него. Машина поехала вниз по дороге. Кэссиди открыл рот, чтобы что-то сказать, зная, что в действительности сказать нечего, зная, что говорить бессмысленно.Его провезли двадцать миль по дороге к маленькому кирпичному строению с большой вывеской на фасаде, извещавшей, что это местное отделение дорожной полиции штата. Сержант прошел к столу и заговорил с лейтенантом. Другой полисмен завел Кэссиди в маленькую комнату, пододвинул стул.Кэссиди сел, ероша пальцами волосы, глядя в пол, видя черные кожаные ботинки полисменов. Ботинки сильно блестели и, судя по виду, дорого стоили. Может быть, полисмены любят дорогие ботинки и предпочитают платить за них из своего кармана, вместо того чтобы брать дешевые, которые носят другие полисмены на мотоциклах. Кэссиди велел себе сосредоточиться на ботинках, думать о ботинках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20