За окнами автомобиля уже мелькали городские огни. Капитан торопился. Он почти летел, на полном газу брал повороты, легко обгонял не только медленно ползущие трамваи, но и большие блестящие лимузины.
Ика обняла мальчика.
- Мы очень рады, что ты возвращаешься к своей мамочке, сказала она ласково. - Но заруби себе на носу: нельзя всем доверять.
- А почему? - спросил малыш. - Почему? Ведь я всех так люблю.
Горошек вздохнул:
- Всех любить нельзя.
- А почему?
- Потому что не все добрые, - разъяснил Горошек.
Яцек кивнул головой. Капитан уже поворачивал на Мейскую улицу. Он сбавил газ и начал тормозить, когда Яцек взял Ику и Горошка за руки.
- А вы не можете, - несмело заговорил он, - не можете сделать так, чтобы все были добрые?
В машине стало тихо. Горошек и Ика растерянно переглянулись. Их выручил Капитан. Он остановился и сказал:
- Улица Мейская, дом один. Прошу выходить - уже поздно.
Горошек и Ика вышли вместе с Яцеком, вошли в подъезд, поднялись на второй этаж.
- Здесь, - сказал мальчик. - А вы когда-нибудь еще ко мне придете?
- Придем, придем, - дружно пообещали Горошек и Ика.
Потом поцеловали его, быстро сбежали вниз... И на минуту остановились в подъезде.
Они услышали, как Яцек два раза постучал в дверь. Дверь тут же открылась, и раздались два радостных возгласа:
- Сыночек!
- Мамочка!
Тогда Горошек с Икой, подтолкнув друг друга локтями, улыбнулись и выбежали на улицу.
Когда Капитан тронулся с места, Ика сказала, запинаясь от волнения:
- Огромное вам спасибо, Капитан. Без вас мы бы ничего не могли сделать.
- Это верно, - поддержал ее Горошек. - Мы вам очень, очень благодарны, Капитан!
Капитан негромко рассмеялся.
- Дорогие мои, - сказал он. - Мы же с вами друзья. Вместе мы можем сделать многое. Надеюсь, что вы будете меня навещать почаще.
- Да мы... - начал Горошек.
- Завтра же к вам придем! - крикнула Ика.
- Ясно! - крикнул Горошек. - Если только можно.
- Нужно - сказал Капитан. Он, пригасив фары, въехал в ворота и остановился у самого их подъезда. - Значит, до завтра.
- До завтра, до завтра...
- Спокойной ночи, спокойной ночи!...
На третий этаж взлетели одним духом. Сняли плащи, зажгли лампу и уселись перед радиоприемником.
За окном шумел дождь и ветер, а в комнате было тихо, тепло, немного сонно. Волшебный зеленый глазок радиоприемника снова замигал, словно в такт веселой мелодии, которая развернулась в эфире, как пышный, цветистый хвост неведомой птицы.
Горошек и Ика молчали. Все случившееся напоминало то ли сон, то ли чудесный кинофильм, в котором они сами участвовали...
Оба были очень счастливы и очень измучены. Не хотелось даже разговаривать.
И вдруг резко прозвучал телефонный звонок.
Ика подняла трубку:
- Я слушаю.
В трубке кто-то долго откашливался, потом, словно бы даже чихнув, проворчал: "Ох, сырость, сырость!" - и только тогда прозвучал знакомый простуженный голос - прозвучал на этот раз очень ласково:
- Говорит аппарат из третьей кабины на Главном Вокзале. Коллеги уполномочили меня принести вам наши поздравления. Я лично тоже желаю вам всего лучшего.
- Большое спасибо, - ответила Ика. Она даже вежливо присела.
И в ту же самую минуту заговорил радиоприемник:
- И я вас поздравляю от всей души.
- Большое спасибо, - поклонился Горошек.
Потом они снова слушали музыку, смотрели друг на друга и улыбались.
... Так окончился этот день - день первого чудесного приключения.
В заключение - перед самым возвращением родителей Ики Горошек сказал:
- А это все-таки надо продумать.
- Что там еще продумать? - сонно спросила Ика.
- Как устроить, чтобы все люди были добрыми.
Дождь перестал и к утру превратился в туман. Утром туман стал такой густой, что пришлось зажечь в квартире свет. А на улице ничего нельзя было разглядеть в десяти шагах.
Понятно, родители сразу же стали ворчать: ну и климат, что за климат, в этом климате... и так далее, и тому подобное.
Горошку пришлось выслушать это сначала дома у себя, а потом у Ики - Икин отец как раз раскладывал пасьянс, напевая:
Что за климат,
Что за климат,
Что за страшный климат!
Пел он это на мотив известной песенки: "Выпил Куба у Якуба", а Ика решала задачи. Когда она кончила, Горошек толкнул ее в бок:
- Как тебе нравится этот климат, а?
Ика покачала головой.
- Других забот у тебя нет?
Но Горошек спокойно продолжал:
- При таком климате, как сегодня, можно даже днем пойти к Капитану: ни одна живая душа этого не заметит. Понятно?
- Папочка! - сказала Ика. - Можно нам с Горошком выскочить на минутку погулять во дворе?
Пасьянс у отца выходил, так что он снова запел на тот же самый мотив:
Так и быть, во двор скачите,
Но на улицу
Ни-ни!
А потом сказал очень испуганным голосом:
- И умоляю вас: лучше не скачите с третьего этажа. Сойдите, как обычно, по лестнице.
- Шуточки! - буркнула Ика.
Вышли молча. Ведь днем, хотя бы даже таким туманным и темным днем, как нынешний, не очень удавалось поверить во все случившееся, а особенно в то, что Капитан исполнит свое обещание. Ждет ли он их, помнит ли, захочет ли вспомнить?
Дверца была слегка приоткрыта. Но как-то жалко, прозаично, видно было, что просто замок испорчен. По стеклам стекала вода... Перекошенный кузов, лопнувшая рессора... Грустная картина.
Да, это, конечно, был не он, не вчерашний Капитан, их смелый друг и товарищ...
Ребята молча переглянулись. А потом, чтобы лучше все вспомнить, открыли скрипучую дверцу и сели перед погнутой завязанной проволокой баранкой.
Не хотелось разговаривать. Даже шепотом. Даже думать не очень хотелось. За стеклами клубился туман, и, может быть, немного затуманились и ребячьи глаза...
Было очень-очень тихо.
И вот в этой тишине возник чей-то голос. Сперва незаметный, почти неслышный, далекий-далекий. Потом - все яснее и ближе. Знакомый голос. Он что-то напевал. И звучал, приближаясь, все теплее, все веселей!
А напевал он так, как умеет напевать только быстрый, мощный автомобиль в дальнем пути. Аккомпанировали песне шорох шин по асфальту, рев сирены, шум ветра...
Да! Это был Капитан!
Он пел и, напевая, возвращался к ним.
В песенке говорилось о приморских шоссе и горных перевалах, о пустынных дорогах и пальмах, как страусы убегающих вдаль, о запахе бензина и сиянии фар, прорезающих ночь. И наконец совсем рядом прозвучали три последних слова:
- Привет, привет, привет!
После этих слов наступила долгая тишина. Наконец Ика спросила шепотом:
- Это вы, Капитан?
- Это я, - сказал Капитан.
Горошек все еще молчал. Капитан был в прекрасном настроении.
- Я тут немножко попутешествовал, - сказал он. - Навестил старые, знакомые места. Некий снежный альпийский перевал, зеленый залив Бизерты и кусочек пустынной дороги около оазиса Каттара. Приятно это. Очень приятно.
Горошек пришел в себя.
- Извините, пожалуйста, - сказал он. - Мы ведь тут все время были. Вместе с вами. И... Капитан рассмеялся.
- Наверно, - вежливо вставила Ика, - наверно, душа товарища Капитана...
- Ха-ха-ха! - трясся и скрипел от смеха Капитан. - Суеверия! Предрассудки и фигли-мигли! Вы думаете, я спиритизмом занимаюсь? Ха-ха-ха!
- А что же? - спросил Горошек.
- А что же? - повторила Ика, и Капитан вдруг стал очень серьезным, даже погрустнел.
- Ах, мои дорогие! - вздохнул он. - В мои годы путешествовать можно уже только в воспоминаниях...
- А-а-а... - сказали Ика с Горошком.
А потом наперебой:
- А где вы бывали?
- Когда?
- В каких странах?
- В какой пустыне?
- А что это за Бизерта?
И, наконец, как было у них заведено, оба, как по команде, проскандировали:
- Рас-ска-жи-те нам о-бо всем!
- Хо-хо-хо! - снова засмеялся Капитан. - Кто вас так выдрессировал?
- Жизнь! - отпарировала Ика.
Горошек тоже не смутился:
- Расскажите нам обо всем.
- О чем?
- Обо всем.
- Дети, - взмолился Капитан, - помилосердствуйте!
Ика покраснела.
- Помилосердствовать - пожалуйста. Но только, пожалуйста, никаких "детей". Дети в детском саду. Называйте нас лучше по имени.
- Извините, - сказал Капитан. - Больше не буду, мои дорогие. А с чего же... с чего же начать?
- Я обычно начинаю с начала, - дал справку Горошек.
- Ладно, так и быть, начнем с начала.
В начале была лента, - начал Капитан. - Я рос на ней, долго ли, коротко ли - не знаю. Была это, как вы сами понимаете, лента конвейера, на котором меня монтировали, то есть собирали, и наконец собрали.
Подробно об этом рассказывать не стану, потому что сам знаю только понаслышке. Понимаете ли, мы, автомобили, начинаем что-то соображать и понимать только тогда, когда впервые как следует глотнем бензина. А это бывает потом, когда уже сойдешь с конвейера...
Было это как раз в Германии накануне последней войны. Понятно, нельзя сказать, чтобы это было удачное время для рождения приличной машины. Но ведь никто себе ни места, ни дня рождения сам не выбирает. Гм-гм... Очень давно это было. Ваши родители, наверно, еще тогда школы не кончили, а вы? Вы тогда еще никому и не снились.
Но все-таки вы, наверно, слыхали, что именно тогда, когда я впервые почувствовал вкус бензина и жизни, в Германии был большой урожай на негодяев.
Мне, однако, посчастливилось. Первый человек, который мне встретился, тот, кто впервые накормил меня и оживил, был как раз порядочным человеком. Звали его Эмиль. И на моем родном заводе он был обкатчиком новых машин.
Как сейчас помню нашу первую встречу. Едва он притронулся к моей баранке, я сразу почувствовал, что он знает меня до последнего шарика в подшипниках. Что видит меня, как у нас говорится, насквозь - от покрышек до крыши. Я сразу подумал: "Этот парень сумеет сделать из меня машину!"
Дело в том, что я очень волновался. Трусил. Да, да, трусил. Боялся опозориться. Я ведь был еще такой неопытный, робкий, необкатанный. И, стыдно признаваться, в первую же минуту - и только со страху! - я поперхнулся бензином, и мотор у меня заглох.
Но Эмиль спокойно сказал:
"Смелее, Капитан! Не нервничай!"
И так деликатно нажал педаль, словно ботинок у него был из лебяжьего пуха. Я сразу приободрился. Мотор завелся, и мы поехали.
Вы себе представить не можете, какое наслаждение становиться самим собой, узнавать, на что ты способен! Первые часы жизни, которые я провел с Эмилем, были суровой школой. Я чувствовал в нем друга. Но этот друг хотел, чтобы мы с ним оба узнали все мои возможности, так сказать, до последней гайки! Гора не гора, река не река, лес не лес... Мы гоняли повсюду, словно он хотел убедить меня, что я могу все, даже летать!
А я мог многое. Ну, конечно, летать я не мог.
К концу дня мы оба были ужасно измучены и ужасно довольны собой и друг другом. Возвращались мы по шоссе среди лугов и пронизанных солнцем лесов. Да, в этот день я узнал, что такое счастье. Эмиль, сказал мне немало ласковых, очень ласковых слов. Спел мне даже песенку.
Но когда мы вернулись на фабричный двор, нас ожидали несколько человек. Двое были в мундирах с изображением мертвой головы. Руки Эмиля, державшего баранку, дрогнули. Я понял, что он хочет повернуть обратно. Я был готов. Но ворота за нами уже заперли. А ведь летать я не умел...
Эмиля увели. И я его никогда больше не видел.
Но... но я запомнил эти лица и эти мундиры. И подумал, что хоть гора с горой не сходится, но я с этими молодчиками, быть может, все же увижусь. И отплачу.
Скажу сразу - мне повезло. Удалось эмигрировать. Меня продали во Францию почтенному старому доктору, с которым мы разъезжали в Пиренеях по маленьким селениям и городкам. Доктор был человек одинокий, и единственным существом, с которым он охотно беседовал, был я.
Я полюбил старого доктора, он - меня. Я старался его не подводить и, кажется, ни разу не подвел.
Но, дорогие мои, уже шла война. Такая война, от которой нельзя было спрятаться даже на краю света. И пришлось мне снова увидеть людей в серо-зеленых мундирах, с мертвыми головами на фуражках.
Доктора моего они не тронули - он успел скрыться. Но зато они забрали с собой меня. Понимаете? Меня.
С первой же минуты я решил, что это не пойдет. Не удастся им сделать меня своим сообщником! Сразу на первом же километре - я расплавил себе подшипники.
Так это началось. Началась моя собственная война. Показал я им, что могут сделать вещи, "неживые предметы"!
Они ездили на мне по городам и дорогам. Но удовольствия им это не доставляло. Я портился на каждом шагу. То проводка, то сцепление, то коробка скоростей. Вы знаете, что такое саботаж? Слышали? Ну, вот этим и занимался. Саботировал.
Хотели они, например, приехать тайком, застать кого-то врасплох ночью. А я стрелял глушителем, как пушка, или включал сирену, завывая не хуже пожарной машины.
Пробовали кого-нибудь догнать? На первом же повороте - пшик! спускало колесо, и пшик из их погони!
А когда кто-нибудь из них решал поехать в субботу погулять за город, я портился так, что целый день приходилось ему лежать под моим шасси, а я поливал его маслом и грязью.
Знаете, как они меня прозвали? "Проклятый Дьявол". Правда, хорошо? Ни в чертей, ни в ангелов я не верю, но прозвищем этим горжусь. Люблю вспоминать, как и когда я его получил.
Было это под Марселем. Марсель - чудесный белый город над синим морем. Ах, как любил я там постоять ночью на волнах и поразмышлять, например, о том, есть ли на других планетах автомобили...
Впрочем, я отвлекся. В тот день, о котором я хочу рассказать, я участвовал в погоне. В погоне за руководителем французских партизан. "Мертвоголовые" дорого дали бы за то, чтобы его поймать. Недаром за рулем сидел самый важный из моих хозяев. Это меня порадовало - ведь у меня были свои планы...
Сначала я был очень послушен. Разогнался, как только мог. Партизан ехал на разбитом старом "Рено", на таком же инвалиде, каким я стал сейчас... Неудивительно, стало быть, что уже спустя несколько километров я стал наступать ему на шины.
Я выжидал удобной минуты. Я знал, что стрелять "они" не будут: "они" говорили, что хотят взять его живым. Мы мчались по приморскому шоссе: сто метров уклона, вираж, двести метров подъема, снова крутой поворот, опять уклон, поворот, уклон...
До "Рено" оставалось несколько метров, и "мертвоголовые" уже хохотали от злобной радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23