– Ты хочешь сказать, – опережая Адама, заговорила она, – что я уже не та угловатая и костлявая школьница, без конца, по нужде и без нужды, вертевшаяся на хозяйской кухне? (И как последняя дурочка грезившая – да что там, верившая! – будто брошенные им слово или взгляд означают нечто большее, чем мимолетный интерес к дочери одной из работниц поместья Лоусонов.)
– Во всяком случае, – негромко заметил Адам, – сегодня ни у кого не повернется язык назвать тебя угловатой и костлявой. Ты расцвела так, что на тебя невозможно смотреть без вожделения. Единственное, что тебя не красит, так это твоя дурацкая манера скручивать свои роскошные волосы в мерзкий стародевический пучок.
– Но я и есть старая дева, Адам! Сказано это было в запальчивости, и лишь спустя несколько секунд до Дженис дошла бесцеремонность его замечания по части ее внешности, и она возмутилась. Впрочем, и в гневе своем она была непоследовательной. В прошлом, например, она бы отдала все на свете за одно-единственное слово одобрения, за самый пустой и поверхностный комплимент с его стороны – и не дождалась даже намека на похвалу. Зато теперь, когда он со щедростью Креза рассыпал ей самые лестные комплименты относительно ее внешности, она оказалась в тупике, не представляя, как расценивать такое великодушие с его стороны.
Мысль об истинных мотивах его теперешнего поведения свербела в мозгу, отравляя радость от общения с ним. В конце концов, он сказал сперва, что хотел бы поговорить с ней о разорванной помолвке, почему же так внезапно сменил тему?
– Старая дева, – задумчиво повторил Адам. – Формально, может быть, и да, но если подходить к вопросу по существу, то я не уверен в приемлемости такого определения в отношении девушки, три года проучившейся в колледже. Уверен, что ты шутишь.
– Обо мне – вполне приемлемо, – упрямо стояла на своем Дженис. – Что делать, если я такая старомодная?
Она почувствовала, как краска набегает ей на щеки.
И снова Адам играючи выбил ее из оборонительных редутов – просто взял и расхохотался во весь голос, так что Дженис оставалось лишь растерянно моргать глазами.
– Все что угодно, только не старомодная! – сказал он, отсмеявшись. – Не сомневаюсь, что тебя осаждают толпы поклонников!
– Насчет толп сильно сказано.
– Но ведь кто-то был, должен был быть! Ни за что не поверю, чтобы за три года учебы в колледже никто не пригласил тебя прогуляться, сходить в кино, в ресторан, на вечеринку! Или там вместо парней сплошные зомби, запрограммированные на одну зубрежку?
– Ну, отчего же, парней в колледже было хоть отбавляй, – рассмеялась Дженис почти искренне, разве что чуть громковато: хотелось разрядить напряженность, которая по-прежнему витала в воздухе. – Но ни с кем ничего так и не сложилось…
Да и как могло что-то сложиться, если мужчина, которого она любила больше всех в мире, сидел сейчас напротив нее, так близко, что она могла дотянуться до него рукой, – прикоснуться к небритой щеке, убрать со лба выбившуюся прядь шелковистых темных волос?..
Дженис осознала вдруг, что пронзительно-голубые глаза Адама неотрывно следят за ней, и усилием воли заставила себя вернуться в реальность.
– Неужели, – подал голос Адам, – ни одному из них так и не улыбнулась удача?
– Если под улыбкой удачи подразумевается интимная близость, то нет. – Дженис загремела ложкой, яростно размешивая сахар в кофе, после чего со звоном опустила чашку на блюдце и бросила ложку на стол. – И вообще, заладил об одном и том же, будто больше не о чем говорить! Сказано, что я старомодная, значит, старомодная!
– Во-первых, во мне говорит самый обыкновенный мужской интерес. Во-вторых, «старомодная» – не совсем то слово, – саркастически заметил Адам. – По-моему, это чистой воды пуританство: блюсти себя душевно и телесно и ждать, пока не явится рыцарь на белом коне. Смотри, его ведь можно так и не дождаться!
Дженис прикусила губу: настолько близко, сам того не подозревая, Адам подошел к истине. Вообще ее тактика оказалась заведомо порочной: вместо того чтобы остудить пламень его любопытства, она своими уклончивыми ответами лишь раздувала его. Надо было принимать какие-то другие меры.
– Ну, хорошо, – возвысила она голос. – Был один такой парень – Феликс. Мы учились на одном курсе и некоторое время были… довольно близки.
Сам Феликс вряд ли согласился бы с такой характеристикой их отношений, поскольку под близостью понимал нечто большее, чем дружеские симпатии. Они провели вместе несколько довольно приятных вечеров, которые, как он надеялся, должны были увенчаться вполне определенной развязкой, но для Дженис эти встречи оставались не более чем пустячным досугом в обществе привлекательного парня. Мимолетные поцелуи, которыми они обменивались при встречах, носили чисто приятельский характер и не содержали в себе даже намека на те волнующие чувства, которые могло пробудить самое случайное, самое легкое соприкосновение с Адамом.
– Ага, ну наконец-то ты раскололась! – встрепенулся Адам. – Вы встречались, а значит, у тебя с ним что-нибудь обязательно было…
– И вовсе нет! – сухо оборвала его Дженис. Как ни соблазнительно было разыграть сейчас якобы имевший место, а возможно, все еще продолжающийся страстный любовный роман с беднягой Феликсом в качестве объекта страсти, но соврать в таком вопросе, да еще перед Адамом, она не могла. – Когда мы закончили колледж и покинули Лидс, он нашел себе работу в Глазго.
– И что, это не тот самый случай, когда разлука лишь разжигает страсть и прочнее всяких оков соединяет влюбленных?
– По-моему, это случай, про который говорят: с глаз долой – из сердца вон. Хотя… мы изредка переписываемся…
– Очень изредка переписываетесь, судя по твоему ожесточенному голосу, – пробормотал Адам и потер виски. – Не знаком с этим твоим Феликсом, но, судя по всему, одного упоминания о нем достаточно, чтобы вывести тебя из равновесия.
– При чем тут Феликс? Это ты всему виной. Что за манера, сваливать на других свою собственную вину?
– Свою собственную вину? – Адам так и застыл с чашечкой кофе, поднесенной к губам, и на лице его отпечаталось столь неподдельное изумление, что Дженис на мгновение поверила в искренность его реакции.
– А что же еще? – Почувствовав опасность оказаться изобличенной, она ринулась в бой. – Ты суешь нос в мою личную жизнь, задаешь кучу самых бесцеремонных вопросов, а потом удивляешься, что я разговариваю каким-то не тем тоном!
– Понятно! – задумчиво покачал головой Адам. – Пора восстановить равновесие. Ладно, теперь твоя очередь задавать мне вопросы.
Дженис озадаченно посмотрела на него.
– Ну же, Джен! – усмехнулся он, явно забавляясь ее растерянностью. – Стань же снова той боевой и задиристой девчонкой, которую я помню и люблю! До сих пор, если мне не изменяет память, проблема состояла в том, чтобы остановить поток твоих речей, а не понукать к разговору.
– И я могу тебя спрашивать обо всем? – задала вопрос Дженис, стараясь унять невольную дрожь в голосе. «Помню и люблю!» Какой цинизм! Какая бессовестная игра на сердечных струнах! Как только язык у него повернулся сказать такое!
– Обо всем. В пределах разумного, разумеется.
– Тогда ответь мне, почему ты решил жениться?..
Вопрос этот до такой степени заполнял сознание Дженис, что выплеснулся наружу совершенно автоматически, так что она не успела обдумать, разумно ли вообще вылезать с ним. Впрочем, в последний момент она успела притормозить и воздержаться от упоминания конкретных имен, потому что на самом деле ее интересовало другое: почему он решил жениться именно на Оливии Андерс.
И тем не менее она, судя по всему, перешла черту; это было видно по лицу Адама, враз помрачневшему, по его поджатым губам, играющим на скулах желвакам.
– Ладно, будем считать, что я ни о чем тебя не спрашивала…
– Нет, ты спросила, и я отвечу… Кстати, – рассмеялся он, но в смехе его на сей раз не было даже намека на радость, – если уж на то пошло, то в моем положении разобраться в мотивах своего же поступка – дело совсем нелишнее. Тут как в бизнесе: попал в переплет – разберись, как это получилось, чтобы во второй раз не угодить в ту же самую ловушку!
Язык мне мало вырвать! – с отчаянием подумала Дженис. Ей хотелось всего-навсего получить простой ответ на простой вопрос, а предстояло, судя по всему, выслушать целую психоаналитическую лекцию. Если ей предстояло вникать в тончайшие нюансы его отношений с Оливией, то уж тут-то она точно пас!
Она уже обдумывала, как бы потактичнее замять разговор и, как это ни тяжело, распрощаться с Адамом, когда тот, доверительно наклонившись, признался:
– Понимаешь, я всегда мечтал жениться…
Дженис ошарашенно уставилась на него.
– Ну, как же! – вырвалось у нее саркастическое замечание, потому что в памяти сразу же всплыла бесконечная вереница разномастных девиц, перебывавших в обществе Адама в Гринфилде только на ее глазах.
– Черт возьми, Дженис! – неожиданно взорвался Адам. – Неужели нельзя хотя бы один вечер обойтись без дурацких ухмылок! В конце концов, что плохого в том, чтобы поиграть по всему полю, пока не найдешь подходящего партнера?
– Ничего плохого, разумеется, – пробормотала Дженис в ответ, с болью осознавая, что под подходящим партнером подразумевается, конечно же, Оливия. – Правда, насчет «поля» слишком уж деликатно сказано: по-моему, это не одно поле, а немереное их количество, десятки и сотни гектаров самой плодородной земли.
– Ты можешь сколько угодно иронизировать, но ни одну из своих подружек я не соблазнял, что-то пообещав, а потом бросив. Ни одна из них не может упрекнуть меня в том, что я давал повод подумать, будто речь идет о чем-то серьезном. Каждая из моих подружек знала, что мы всего-навсего развлекаемся, и никаких обязательств ни с моей, ни с ее стороны быть не может. Мы славно проводили время и расставались друзьями – впрочем, тебе все это, вероятно, знакомо и без моих слов…
Дженис пробормотала в ответ что-то невнятное и уклончивое. Она пыталась и в школе, и в колледже встречаться с парнями просто ради развлечения и даже получала определенное удовольствие от общения с ними. Но на этом все и заканчивалось, потому что мужчинам хотелось большего, а ей – нет, так что в целом впечатление от таких встреч у нее осталось самое разочаровывающее.
– Ты в чем-то со мной не согласна? – совершенно искренне спросил Адам, пристально глядя на нее.
– Если честно, то мне такие ни к чему не обязывающие отношения напоминают лампу дневного света, которая светит, но совершенно не дает тепла. Просто я, по-видимому, из породы тех, кому нужно либо все либо ничего.
А все, что ей нужно, это он, Адам. Если же она не может его получить, то, получается, она и остается ни с чем.
– Ты всегда была максималисткой, – откликнулся Адам. – Я же, напротив, относился к жизни предельно легко… пока не умер отец. – Он опустил голову, поковырял ложкой в кофейной гуще и глухо продолжил: – Только тогда я с ужасающей ясностью ощутил, что тоже смертен, что мне уже тридцать, а я не выполнил своего долга.
– Долга?
– Да, долга продолжения фамилии, рода… Абстрактно я и раньше мечтал о детях, но теперь мне стало ясно, что продолжение линии Лоусонов целиком и полностью в моих руках, и если я ничего не сделаю, то связующая нить времен порвется. Гринфилд на протяжении нескольких веков было поместьем Лоусонов, и отец, естественно, хотел, чтобы так продолжалось и дальше. Я это стремление от него унаследовал, хотя понимаю, что тебе оно может показаться феодальным пережитком, нелепым отголоском отжившего свое время аристократизма.
– Мне – нет, – медленно и с расстановкой ответила Дженис.
Больше всего ее задела фраза о том, что он всегда мечтал о детях. Такое впечатление, что после разрыва с Оливией все его мечты о семейной жизни рухнули и никогда более не смогут воплотиться в жизнь. Как же надо было любить эту женщину, чтобы все свое будущее связать с ней одной?
– Как раз мне твое чувство понятнее, чем кому бы то ни было, – продолжила она. – Когда растешь без отца, и даже не знаешь, кто он и что он, поневоле начинаешь ощущать в себе некий изъян, чувствуешь себя неполноценной личностью. Это как если бы в детскую мозаику забыли положить важный фрагмент, и сколько ни ломай голову, сколько ни старайся, общий рисунок не складывается…
– Стефани так ничего и не рассказала тебе о твоем отце? – вполголоса спросил Адам.
– Попыталась – перед смертью. Но она уже не могла связно разговаривать, так что я почти ничего не разобрала, – с горьким вздохом ответила Дженис. Помолчав, она добавила: – В какой-то момент она схватила меня за руку и начала горячо и невнятно повторять одно и то же слово – Уиллис. Что-либо объяснить она уже не смогла, и я про себя решила, что это и есть фамилия моего отца. Мне показалось, что, по крайней мере, перед смертью она его простила…
Дженис смолкла. По иронии судьбы, при жизни мать сделала все, чтобы каменной стеной отгородить свою дочь от общения с молодым хозяином поместья, однако болезнь и смерть пожилой женщины против ее воли сблизили Дженис и Адама, хотя и ненадолго.
Не будь Дженис уже с отроческих лет влюблена в Адама, она отдала бы ему сердце после того, как холодным, тусклым январским вечером он объявился в колледже со страшной вестью о том, что у Стефани Моррисон случился удар. В тот день и позже, когда она сутки напролет сидела в больнице у постели умирающей матери, он проявил такую невероятную чуткость и заботу, что не оценить их мог только совершенно бездушный человек. Именно тогда ее подростковая влюбленность переросла в осознанную и оттого вдвойне неизбывную женскую любовь…
– Для тебя так важно знать правду о своем отце, Дженис? – негромко спросил Адам.
– Мне было бы легче понять, кто я такая и каково мое место в жизни. Если бы я могла просто вписать его имя на место пустой графы в свидетельство о рождении – уже это помогло бы мне в какой-то степени возместить отсутствие в детстве полноценной семьи. Поэтому мне, Адам, в большей степени, чем другим, понятно твое стремление сохранить род и обеспечить продолжение линии Лоусонов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19