Особенная помощь. Вы понимаете меня?
Дэниел понимал его слишком хорошо и молился, чтобы этот день наступил поскорее.
Почти в два часа пришел отец Рэмшоу. В доме стояла необычная тишина. Священник направился прямо на кухню, увидел там Мэгги и стал спрашивать:
– Куда это все подевались?
– Я думаю, хозяина вы найдете в его кабинете, святой отец. А остальные сидят по своим комнатам.
– Как раз хозяина-то я и хочу увидеть. А нет ли у вас чаю?
– Я могу заварить его в любую минуту, святой отец.
– Буду вам очень признателен.
Отец Рэмшоу прошел через всю залу к кабинету и постучал в дверь.
– Это я.
Дэниел спустил ноги с кожаного дивана, но не поднялся. Священник отворил дверь, глянул на него и остолбенел. Рот его изумленно приоткрылся, и он воскликнул:
– О Боже, нет! Откуда это? Хотя, что я спрашиваю… – Он сел на край дивана и, сокрушенно качая головой, пробормотал: – Нужно что-то делать. Но что – знает один Бог. В подобных историях всегда есть кульминационная точка. И твое лицо – лучшее тому доказательство. Ну ты как, паршиво себя чувствуешь?
– Да уж не лучшим образом, святой отец. Но вы, наверное, пришли по поводу вашего помощника?
– Ах, да, – священник напустил на себя свирепое выражение. – Ты оскорбил моего помощника! Насколько я понимаю, ты послал его к черту. – Он повернул голову. – Как же мне хочется временами набраться храбрости и сказать ему то же самое. Даже не пытайся улыбнуться, – быстро прибавил он, – тебе будет больно, я вижу. – Они переглянулись, и отец Рэмшоу уже серьезным тоном проговорил: – Она, должно быть, совершенно спятила. Но что же между вами произошло?
– Она устроила сцену в больнице, потому что ей не разрешили сидеть с Доном. Врач отозвал меня и попросил внушить ей, что она должна сократить время своих визитов, чтобы посещения длились минуты, а не дни и ночи, как хотелось бы ей. Я спокойно объяснял все это, но она… – Дэниел вздохнул. – Она считает меня главным виновником аварии. Если бы я не устроил женитьбу Дона и если бы они не отправились в путь на этой машине, ничего бы не случилось. То есть перекладывает всю вину на меня.
– Знаешь, Дэниел, по-своему Уинифред права. Ты же сам рассказывал, что это ты их познакомил и только благодаря этому они вчера поженились. Странно, но с какой-то стороны она права. Хотя и у тебя были благие намерения. Воистину благие. Ты хотел спасти парня от излишней материнской заботы, чтобы она не поглотила его целиком. Ведь это какой-то эдипов комплекс, вывернутый наизнанку. Ничего хуже этого я никогда не видел. А уж я-то повидал разное. Такое встречается не так уж редко, хотя обычно бывает глубоко спрятано от посторонних глаз. Сколько женщин ненавидят своих снох! Причиняют им всякие неприятности и даже разлучают пары. Я знал одну такую, которая ухитрилась устроить развод сыну, хотя они были католиками. Она развела их, да так, что они друг друга возненавидели. А потом эта пара встретилась случайно на улице. И этот незадачливый сын сам мне рассказывал об их встрече. „С моей стороны, – говорил он бывшей жене, – было просто сумасшествием слушать мать и ставить ее выше тебя. Если бы ты только вернулась, уж я показал бы ей, где ее место". И, ты знаешь, он так и поступил. И у них было еще десять лет счастливой семейной жизни. Конец у этой истории тоже довольно странный. Когда тот парень умер, поверишь ли, две женщины подружились и еще много лет жили душа в душу. Представляешь? Нет ничего загадочнее человеческой природы. Я немного наблюдаю это изнутри. – Отец Рэмшоу помолчал, потирая руками чисто выбритые щеки. – Да, в один из ближайших дней Уинифред придется увезти. По крайней мере, на время. Ей нужен специальный уход, для ее же блага.
Дэниел уставился на священника. Он удивился, услышав из его уст свои сокровенные мысли. Именно сокровенные мысли. Хотя вместе с тем Дэниел часто пытался убедить себя: он не может обвинять жену в психической неполноценности только за то, что она испытывает к сыну неестественную страсть. Но где истина? И не помутился ли в самом деле ее рассудок от всего этого?
– Я слышал, что Дон в очень плохом состоянии. Если так – может, лучше бы Господь забрал его к себе.
– Но как это получится? Хирург, мистер Ричардсон, не сдается. Я имею в виду, что…
– Я понимаю, о чем ты. Где жизнь – там всегда есть место надежде. Но я знаю Фредди Ричардсона, я знаком с его семьей с детства. И хотя я не был уверен, что именно он занимается лечением Дона, но почувствовал, что он должен быть в курсе, и сходил к нему. Он сказал, что парню действительно очень плохо. И, по-моему, Дэниел, нужно смотреть правде в лицо. Ты сможешь это сделать, я знаю. Но сомневаюсь, что Уинифред на это способна. Недавно ты говорил мне, что опять думаешь уйти от нее. Я отговаривал тебя. И отговорил. Но, глядя на тебя сейчас, я уже не уверен, что это был лучший совет. Иногда мне хочется быть ближе к Богу. Тогда я знал бы, как действовать в подобных случаях.
Дэниел медленно поднялся на ноги и сказал:
– По-моему, вы и так достаточно близки к Нему. Ближе никому и не дано подойти.
– Ой, прекрати. Я же не говорю о святости и тому подобном. Просто мне тоже свойственно ошибаться.
– Я вот что вам скажу сейчас, святой отец. Может, я решусь на это потому, что уже не понимаю, сплю я или бодрствую. Но ведь вы – мой лучший друг, вы знаете обо мне все, и хорошее, и плохое. И я думаю, вы не станете обращать мои слова против меня, даже если я признаюсь, что хотел прикончить жену сегодня утром.
– При сложившихся обстоятельствах это вполне объяснимая реакция. Но тебе же известно, что мы должны обуздывать в себе такого рода позывы. Все мы должны, – священник криво улыбнулся. – Спасибо, Дэниел, за то, что ты назвал меня своим другом. Спасибо. А сейчас мне нужно идти. Но сперва, – отец Рэмшоу погрозил Дэниелу пальцем, – я обязан сделать тебе внушение за оскорбление моего помощника, которого ты послал к черту. Этого больше нельзя допускать. Только у меня есть на это право.
Дэниел издал звук, похожий на смех.
– Ладно, святой отец. Но все же пусть он держится от меня подальше. Я и раньше не мог его выносить, а уж сегодня – это была последняя капля…
Священник наклонился к Дэниелу и тихо с усмешкой сказал:
– Больше всего его разозлил тот черный парень, когда осмелился указать ему на дверь. Знаешь, этот парень мне нравится. Какой у него голос! Приятно послушать. Но он слишком симпатичен, и это не послужит ему добром. Вчера из-за него здесь поднялась суматоха, какая-то приятная суматоха. Люди им интересовались. А одна старая карга сказала, что тот разговаривает, как джентльмен. Ох уж эти женщины! Но что бы мы делали без них? Однако я знаю одно: моя исповедальня вскорости опустеет. Все, я ухожу уже. И сегодня не жду тебя на богослужении. Мой совет тебе: выпей пару двойных виски, ляг в постель и помолись, хоть это и будет тяжело. Лицо твое должно утром выглядеть по-другому. И как ты собираешься извиняться за все, я не знаю. Но ты подумай об этом, Дэниел. А пока – до свидания.
– До свидания, святой отец.
Дэниел снова лег на диван. Да, конечно, ему придется обо всем подумать. Но кого он хочет обмануть? Никого. Ни людей, замешанных в этом деле, ни тех, кто не имеет к нему никакого отношения.

Часть II
1
Дон лежал, уставившись на дверь, и ждал, когда она откроется, мечтая увидеть одни лица и боясь появления других. Как долго он здесь находится? Годы и годы. Должно быть, шесть лет, а не шесть недель. Но на самом деле с тех пор, как мир взорвался, прошло всего полтора месяца.
Он медленно поднял одну руку с одеяла, посмотрел на нее. Затем поднял другую. У него все еще есть руки, есть голова, он может думать. Есть зрение, есть слух, он способен говорить. Все эти способности у него есть, но какой от них толк? Его тело ушло. Не совсем ушло, но временами ему приходилось дышать с большим трудом: так легкие напоминали ему, что они еще существуют. И, о Боже, существовали и кишки, и мочевой пузырь. Ему было стыдно. Но если бы только это. Ведь у него не было ног! Вернее, ноги-то на месте, он даже мог видеть кончики их пальцев. Но что толку? Уж лучше бы их отрезали. Ведь у него отняли уже так много. Аннетта, ну где же ты, поторопись. Поторопись. Боже, только бы мать не пришла сегодня. Хочется увидеть отца и Джо. Джо утешает. Он сказал вчера, что попытается привести Стивена просто на минутку, заглянуть.
Просто заглянуть. Вот и все. Все они приходят заглянуть и тут же уходят. А как хотелось бы, чтобы некоторые оставались подольше. Чтобы Аннетта находилась здесь и день, и ночь напролет. Вчера она была почти весь день, и позавчера. Нет, не позавчера. Позавчера здесь сидела мать. Дон посмотрел на край кровати. Мать поглаживала его, ласкала, шептала что-то. Это его беспокоило. Он был еще слишком слаб, чтобы общаться с матерью. Ее нельзя пускать. Он говорил с отцом об этом. Отец его понял, и Джо тоже, и Аннетта, конечно, тоже поняла. Конечно. Ему не нравятся ее родители. Теперь ему это стало ясно. Ее отец слишком напыщенный. А мать уперта в Боженьку, как и его. Смешно. Уперта в Боженьку. Странно, что он еще мог шутить. Недавно, когда шум в его голове на мгновение затих, он подумал: „Сейчас встану и оденусь". Так и подумал: встану и оденусь. Но он же знал, что никогда уже не встанет и никогда не оденется. Никогда.
Дон закрыл глаза и обратился к Богу: „Только бы не заплакать. Пожалуйста, Иисус, не дай мне разреветься. Святая Мария, Матерь Божия, не дайте мне разреветься…"
– Дон… До-он!..
– Аннетта, дорогая. Я и не заметил, как ты вошла. – Его пальцы прикоснулись к ее мягкой руке. – Любовь моя. Я так мечтал увидеть тебя.
– Я выходила всего на час. Я была в операционной. Смотри, с моей руки сняли гипс. Теперь только массаж и терапия, и все будет в порядке.
– Всего на час… – Дон моргнул.
– Да, дорогой. Всего на час.
– У меня в голове такая неразбериха. Все крутится как-то. Иногда я могу думать довольно отчетливо, но потом опять все пропадает, словно в тумане.
– Это пройдет. За последнюю неделю тебе стало гораздо лучше. Все просто поражены таким улучшением.
– Правда?
– Да, дорогой.
– Я когда-нибудь вернусь домой?
– Конечно, вернешься, любимый.
– Я говорю о нашем с тобой доме.
– Именно в наш дом и вернешься. Там уже все готово.
Дон оторвал от нее взгляд и оглядел белую палату. Цветы на столе, на другом – куча карточек. Он прошептал:
– Я никогда не смогу ходить, Аннетта.
– Сможешь, обязательно сможешь. Есть же разные средства.
– Нет, Аннетта. Я слышал, что они говорили – мистер Ричардсон и другие. Я еще не мог говорить, но все слышал. Он обсуждал со студентами операции на позвоночнике. И он сказал: „А что случается, когда позвоночник разбит вдребезги?.."
– Дон, дорогой, послушай меня. Не бери это в голову. Ты поправишься, совсем поправишься. И я этого дождусь. И помни: мы должны думать о будущем. Запомнил?
Дон повернул голову, вглядываясь в лицо своей жены. Улыбнувшись, он проговорил:
– Конечно, запомнил. Я все помню, Аннетта. – Тут его голос изменился, и он испуганно спросил: – А у тебя только сломана рука, и все? Ты сказала мне правду? Одни синяки и сломанная рука?
– Да, дорогой, это все. Синяки и перелом.
– Вот и хорошо, замечательно. – Дон опустил голову на подушку и посмотрел наверх. – Замечательно. Так и должно быть, разве нет?
– Может быть, дорогой, может быть, – чуть не плача ответила Аннетта.
Она наклонилась и поцеловала его в губы. Дон обвил ее руками, и, изогнувшись, Аннетта положила свою голову рядом с его на подушку.
– Я люблю тебя, Дон.
– Я всегда обожал тебя и буду обожать, пока живу… Пока живу.
Из глаз Аннетты потекли слезы.
– Милый мой, ты будешь жить. Ты поправишься. Послушай… – Тут она прервалась, увидев, что дверь открылась. На пороге стояла Уинифред.
Какое-то мгновение они лежали неподвижно, затем Аннетта выпрямилась и посмотрела на свекровь, которая сверлила ее ненавидящим взглядом.
– Здравствуйте, мама.
Уинифред не ответила. Вместо этого она обошла кровать, наклонилась к сыну и поцеловала его. Потом, взяв стул, села.
– Как ты себя чувствуешь, мой дорогой?
– Хорошо, мама. Мне уже гораздо лучше.
– Я принесла тебе кусочек яблочного пирога, его испекла Мэгги. Твой любимый. – Она выложила сверток на стол и тут же кивнула на дверь. – Я им объяснила, какое мороженое ты любишь.
Дон на секунду закрыл глаза и проговорил:
– Мама, они ведь знают, что мне нужно есть. Здесь все очень добры ко мне.
– Хоть и добры, но половина из них – невежественные. Это больничная еда. Хотя ты и лежишь в отдельной палате, тебя все равно кормят больничной едой. – Уинифред искоса взглянула на Аннетту. – Как, тебе уже сняли гипс?
– Да, сняли. – Аннетта согнула руку. – Перелом был не тяжелый, мне повезло.
– Да уж, тебе повезло.
Наступило молчание. На лбу Дона появились капельки пота. Аннетта встала, чтобы вытереть их платком, но тут Уинифред вскочила с места.
– Это не поможет.
Она подошла к раковине в углу палаты, намочила фланелевую салфетку и, вернувшись к кровати, сама начала вытирать лицо сына. Дон все это время лежал с закрытыми глазами. Но как только Уинифред прикоснулась салфеткой к его руке, он отдернул ее, говоря:
– Мама. Мама. Меня помыли. Не надо.
– Не волнуйся. Лежи спокойно. – И, посмотрев на Аннетту, она спросила ее: – А ты давно здесь находишься? – И когда та твердо и коротко ответила: „Весь день", Уинифред изумленно охнула: – Нет никакой нужды нам обеим сидеть тут. Я думала, ты займешься наведением порядка в доме.
– Там все уже сделано. А мое место здесь. В этот момент они обе вздрогнули, потому что Дон поднял руку, дернул за звонок и позвал:
– Сестра, сестра!
Дверь немедленно отворилась, и вошла медсестра.
– Сестра, я устал.
Та посмотрела на посетительниц и, указывая им на выход, попросила:
– Будьте добры…
Обе медленно направились к двери. Их остановил голос Дона:
– Аннетта, Аннетта…
Она почти подбежала к кровати и наклонилась над ним.
– Что, дорогой? Не беспокойся. Я вернусь через минуту. Не беспокойся.
В коридоре свекровь и невестка столкнулись лицом к лицу. Прежде чем Аннетта успела открыть рот, Уинифред сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28