Он приготовил себе еще одну чашку кофе и закурил еще одну сигарету, попытавшись не обращать внимания на Артура, но не сумел и понял, что рано или поздно придется его перепеленать — так же, как каждое утро, проснувшись, понимал, что в конце концов придется вставать, — что скоро опять настанет момент, когда он больше не сможет игнорировать это горластое отродье и вынужден будет сменить ссаные пеленки. Черт подери, он просто терпеть не мог пеленать ребенка по утрам! Днем — еще куда ни шло, днем он иногда пеленал сына (бывало и такое), но утром это было омерзительно. Треклятые пеленки пропитывались мочой и чертовски воняли. К тому же там обычно была куча говна, и она размазывалась по всей жопе малыша. Он допил кофе и докурил сигарету, но из-за стола не встал. Может, сперва сходить за парой бутылочек пивка? Ага, хорошая мысль! Он купил несколько литровых бутылок пива и вернулся, уже чувствуя себя получше. Налил стакан, вошел в детскую и посмотрел на Артура: неужто, черт возьми, непременно нужно так орать? Проклятье, да от тебя воняет! Он выдернул из-под малыша клеенчатую подстилку, потом осторожно вынул булавки и, отвернувшись, снял пеленку. О Боже, ну и грязища, бля! Он стиснул зубы и до того разозлился, что чуть было не отшлепал малыша. Артур, избавленный от мокрой пеленки, перестал плакать, а Майк посмотрел на него и посоветовал ему больше не орать, а не то он, мол, эту пеленку на его треклятую башку намотает. Он вывалил говно в унитаз и бросил пеленку в ведро. В ведре было полным-полно грязных пеленок, и он принялся на чем свет стоит клясть Айрин за то, что она не выстирала их вчера, как было велено. Знает же, гадюка, что пеленки надо каждый день стирать! Черт бы ее побрал! Он снова подошел к Артуру, взял чистую пеленку, запеленал его, натянул на него резиновые штанишки, потом бросил в кроватку несколько игрушек и вернулся на кухню к своему пиву. Хоть с этим делом было покончено, и теперь он мог хотя бы посидеть, попить пивка, послушать радио и, возможно, придумать, чем бы еще заняться.
***
В прачечной было полно народу, и Люси дожидалась своей очереди, сидя на скамейке. Детей она усадила рядом и велела им сидеть смирно, однако Роберт принялся болтать ногами, а Джонни то и дело сползал со скамейки, и Люси хватала его за руку, затаскивала обратно, велела ему сидеть смирно и молчать. Я не желаю, чтобы вы носились взад и вперед, как другие дети. Люси поглядывала на стиральную машину, которую ей выделила заведующая, и пыталась прикинуть, сколько времени еще пройдет, прежде чем она сможет начать стирку. Она жалела, что не взяла с собой полистать какой-нибудь журнальчик, чтобы скоротать время, но и знала, что все равно не сумела бы сосредоточиться, поскольку, не следи она за Джонни, он непременно стал бы играть с кем-нибудь из других детей. Она затащила его обратно на скамейку и велела Роберту не болтать ногами. Ах, как не любила она ждать в этом заведении! Сидишь, маешься от безделья да слушаешь, как повсюду чешут языки и хихикают эти бестолковые бабы. Только и знают, что зубы скалить. Ах, это заведение она терпеть не могла! Джонни уже опять соскользнул на пол и стоял, прислонясь к скамейке и внимательно глядя на маму, чтобы выяснить, потащит ли она его обратно. Люси снова взглянула на машину. Уже скоро. Джонни сделал шаг — мама пока никак не реагировала, и он надеялся, что сможет немного погулять. Люси потянула его за руку и усадила. Он понял, что придется обождать. Наконец машина отключилась, и женщина вынула свое белье, а Люси принялась его разглядывать. Оно по-прежнему было грязноватым. Люси начала закладывать белье в машину. Джонни, опять сползший со скамейки, скучал в одиночестве. Роберт с минуту смотрел на брата, потом тоже сполз и встал, ухватившись за скамейку. Люси насыпала в машину мыльный порошок, потом добавила еще немного. Закончив, она отошла от машины, увидела, что Роберт поднял что-то с пола, и поспешно отобрала это у него, потом, снова усадив Роберта на скамейку, стала озираться вокруг в поисках Джонни. Тот уже играл с каким-то мальчиком в дальнем углу прачечной, и Люси едва не закричала, но взяла себя в руки и спокойно подошла, чтобы его забрать. Джонни играл с цветным мальчишкой в грязных синих брючках и мерзких рваных тапочках. Люси хотелось побыстрее утащить Джонни оттуда, но она спокойно взяла его за руку и повела туда, где они сидели. Джонни захныкал и спросил, почему ему нельзя поиграть с тем малышом, а Люси велела ему сесть на место, сказав, что он может удариться о стиральную машину. Джонни начал спорить, но Люси была непреклонна. Она улыбнулась ему и велела сидеть тихо. Потом посмотрела на свою машину и нахмурилась, увидев, что мыльная пена поднялась выше обозначенного уровня и даже виднеется на краю воронки на крышке, там, куда засыпают порошок. Не убирая руку с ноги Джонни, Люси уставилась на растущую гору пены и стала наблюдать, как она переливается через край и стекает по бокам машины. Она понятия не имела, что надо делать, а позвать работницу прачечной стеснялась. Пена продолжала, вздымаясь, литься через край, и на полу между машинами уже образовался ручеек мыльной воды. Наконец кто-то обратил на это внимание работницы, та подошла, подергала что-то на задней стенке машины, и пена начала опускаться, а потом женщина спросила, кто стирает в этой машине. Люси встала, принялась извиняться, и женщина велела ей быть поосторожней и не сыпать в машину слишком много мыльного порошка, а потом объяснила, где найти швабру. Люси взяла швабру и вытерла воду, в смущении стараясь ни с кем не встречаться взглядами. Поставив швабру на место, она почувствовала обиду и в то же время не смогла не задать себе недоуменного вопроса: неужели работница считает, что она ничуть не лучше тех латиносов в дальнем углу? Она вернулась к скамейке и увидела, что Джонни уже там не сидит — опять ушел играть с тем маленьким мальчишкой. Люси грубо закричала на него, Джонни прибежал и одним прыжком взобрался на скамейку, не смея взглянуть на мать (помня об утреннем происшествии), но зная, что она свирепо смотрит на него. Дети сидели смирно, и Люси не стала им ничего говорить, а просто уставилась на машину, вконец разобидевшись и сгорая со стыда. Наконец машина отключилась, и она, велев детям сидеть на месте, вынула белье, потом снова села на скамейку и стала ждать, когда освободится отжимная центрифуга. Пока она ждала, вошла женщина с тележкой белья и спросила, нельзя ли ей воспользоваться отжималкой, а то в ее прачечной, что через дорогу, центрифуга сломалась. Заведующая сказала, что придется обождать, пока не отожмут белье все ее клиенты, что ей нельзя пускать сюда жителей других домов и позволять им пользоваться центрифугой, пока ее клиенты не закончат, и она не знает, успеют ли они закончить вовремя, уже, мол, поздно, а еще тьма-тьмущая народу дожидается, да и закрываться скоро пора. Женщина была раздражена тем, что ей пришлось целый час ждать в соседней прачечной, а потом взяла да и сломалась треклятая штуковина, и она решила, что уж хамства-то, черт подери, ни от кого не потерпит. Она сказала, что просто хочет отжать белье и будет ждать, черт подери, но отжималкой все-таки воспользуется, а спорить ни с кем не собирается, — свирепо взглянув на белую заведующую и чертовски разозлившись на нее за такое обхождение. Ну ладно, ждите тогда, пока не закончат все мои клиенты, и если останется время, можете отжимать, только не надо, черт возьми, так кипятиться. Знаешь чего, я сюда пришла не бредятину твою выслушивать, а только бельишко отжать, вот и всё, уловила? Заведующей захотелось послать эту черножопую к чертовой матери и выгнать из прачечной, но у нее не хватило духу. Она отвернулась, решив вдруг помочь одной женщине (цветной) вынуть из машины белье, потом сказала назойливой посетительнице (твари черножопой), что прачечная обслуживает только жильцов этого дома, да и вообще, мол, заведующая соседней прачечной никогда не разрешает моим клиентам пользоваться ее центрифугой. Тогда та женщина подошла к ней, велела не ебать ей мозги и сказала, что хочет отжать белье в этой ебаной центрифуге и, черт подери, отожмет. Заведующая выпрямилась, подбоченилась и расплылась в лучезарной улыбке. Вали-ка ты отсюда к черту, сестренка! У нас здесь находятся дамы, которые не привыкли к подобным выражениям (ах ты, шлюха черномазая!). Нечего мне тут указывать, разъебайка! Это заведение для всех, и я, черт подери, отожму бельишко в этой хуёвине, даже если придется тебе к ебаной матери башку проломить! Не смей меня материть, сука, (черная) мразь!.. Люси схватила Роберта и тележку, стремглав бросилась вон из прачечной и, поднявшись по наклонной дорожке, выбежала на свежий воздух — унося ноги подальше от прачечной, как раньше от лифта, — а Джонни бежал, стараясь от нее не отставать.
* * *
Эйбрахам открыл дверцу своего толстожопого «Кадиллака» и самодовольно обвел взглядом людей, сидящих на скамейках, людей, идущих мимо, людей, моющих свои автомобили, детей, снующих взад и вперед с чистыми ведрами воды, после чего сел в машину и эффектным жестом закрыл дверцу. Откинувшись на спинку сиденья, он вытянул ноги и улыбнулся. Это его тачка. Вот так-то, черт подери! Его и больше ничья. Он посмотрел на приборный щиток со всеми его ручками и погладил его. Каждый треклятый кусок хрома принадлежал ему, Эйбу. Он завел мотор и дал ему поработать на малых оборотах, потом включил радио и открыл окошко со своей стороны. Настроился на нужную станцию, принявшись притопывать, когда хрипло застонал саксофон, достал из пачки сигарету, медленно, аккуратно вставил ее между губами, нажал на прикуриватель, откинулся на спинку, по-прежнему притопывая и улыбаясь, потом, когда прикуриватель выскочил, закурил, выпустил дым в сторону ветрового стекла и стал смотреть, как он плывет через окошко наружу. Еще разок взглянул на бедолаг, самостоятельно моющих свои машины, и усмехнулся. Глядите-ка, вот вам парень, который сам свою тачку никогда не мыл и мыть не будет — не дождетесь. Кто угодно, только не старина Эйб. Он выставил локоть в окошко, снова вытянул ноги и придал удобное положение гениталиям (я ее выебу, порастрясу на светлокожей жопе жирок). В своем «Кадиллаке» старина Эйб всегда отдыхал душой и прекрасно себя чувствовал, а на сей раз он чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Черт подери, в натуре ведь выдался славный денек, — и он посмотрел на заднее сиденье, на пол (кажись, грязновато, но ребята после мытья всегда всё вычищают), провел рукой по превосходной обивке, еще раз погладил щиток (черт подери, он же блестит, как попка младенца), сделал погромче радио и снова задержал взгляд на парнях, моющих свои машины при помощи ведер с водой, мыла и губок. Черт подери, похоже, сегодня все тупорылые пижоны в этом жилом комплексе решили свои тачки вымыть. Нет, это не для меня. Лучше уж бабки отдать, пускай другие корячатся. Ну просто класс, в натуре класс, чувак — сидишь себе, слушаешь радио и вдыхаешь запах машины, этот особый запах КАДИЛЛАКА, и никакая домашняя шелупонь под ногами не вертится, никакая стерва глотку не дерет. Эйб сделал глубокую затяжку и щелчком выбросил сигарету в окошко. Ну ладно, пора отчаливать, хорош сиднем сидеть. Он дал задний ход, выехал со стоянки, лихо, с визгом развернулся (ха-ха, только гляньте, как на меня пялятся эти пижоны!) и покатил в гараж Блэки. Когда он вылез из своего «Кадиллака», Блэки подошел поздороваться. Как дела, чувак? Отлично, Блэки. А ты как, дружище? Нормально, старина. Сделаешь всё, как обычно? Ты же меня знаешь, уж я-то с «Кадиллаком» обращаться умею. Ладно, я скоро за ним зайду. Эйб не спеша прогулялся до парикмахерской, и, когда открыл дверь, все с ним поздоровались, а он, всем улыбнувшись и помахав рукой, направился к свободному стулу — благодаря своей популярности, он чувствовал себя замечательно, просто великолепно, ведь все знали, что он замечательный парень, в натуре классный, всеобщий любимец. Едва он сел, как подошел чистильщик обуви и принялся за дело. Эйбу захотелось, чтобы его увидала сейчас та телка и поняла, как все его уважают — но вечером она это поймет. Непременно поймет, чувак. Поймет, что связалась не с каким-нибудь там деревенщиной только что с юга, а со стариной Эйбом, настоящим жеребцом, который никогда в койке не оплошает (поглаживая свои гениталии) — это уж она наверняка поймет, причем очень скоро. Звучал приемник, и Эйб стал подпевать вокалисту, запев гораздо громче — ведь он знал, что тот пижон на радио ему в подметки не годится, хоть в общем-то и неплохо поет. Эйбовы башмаки были наконец начищены до блеска, и он щелчком бросил чистильщику полдоллара. Прежде чем усесться в парикмахерское кресло и подстричься, Эйб еще раз тщательно причесался, поправив укладку так, чтобы каждая ее волна была аккурат на своем месте, потом сел и сказал: как обычно. Скрестил ноги и, глядя в зеркало, стал следить за тем, как работает мастер. Он наблюдал за процессом стрижки, не упуская из виду ни единого волоска, поминутно заставляя парикмахера подносить к его затылку зеркальце и проверяя, всё ли сзади абсолютно ровно и не слишком ли коротко, контролируя длину баков, следя за тем, как выбриваются места возле ушей, и велев мастеру снять сверху несколько волосков, торчащих с левой стороны, сразу за второй волной укладки. Потом, откинув спинку кресла, мастер принялся брить Эйба, работая с величайшей осторожностью, дабы не возникло ни раздражения, ни угрозы даже незначительной сыпи, а Эйб давал ему указания насчет того, где и как надо брить, и просил не задеть прыщик. Когда с бритьем было покончено, парикмахер вытер ему лицо полотенцем, не очень горячим, а именно таким, как любил старина Эйб, потом тщательно втер в кожу крем и особый лосьон после бритья. Затем Эйбу подравняли усы и подрезали волосы в носу. Он встал с кресла, посмотрелся в зеркало, причесавшись и поправив волны укладки, и быстро сунул парикмахеру пару купюр. Потом немного постоял с ребятами, слушая музыку и подпевая, рассказал ребятам о том, как за ним бегают классные телки, как вчера вечером на пего пялилась одна клёвая мулатка и как пару недель назад «У Мэла» он вырубил одного здоровенного разъебая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43