— спросил Жозэ.
— Точно не могу сказать, наверное, около двенадцати ночи… Это же чудовищно!
— Вы говорите о телефонном звонке?
— Нет, вообще обо всем… Ну и время!
Симони опустил голову и прошептал, словно обращаясь к себе самому:
— Но это шедевр… Настоящий шедевр…
— Простите? — переспросил репортёр.
— Это я о рукописи… Настоящий шедевр.
В коридоре послышались торопливые шаги, и оттуда донёсся голос д'Аржана:
— Робен, Робен, вы у себя? Вас ждёт Бари.
Дверь открылась, в кабинет вошёл литературный обозреватель. Он сразу же узнал Симони по его зеленой накидке.
— Прошу извинения…
— Наш друг Жак д'Аржан, литературный обозреватель Пари-Нувель , — представил Жозэ. — Мосье Гастон Симони, член Гонкуровской академии.
Д'Аржан почтительно поклонился, Симони протянул ему руку.
— Мосье д'Аржан, я часто читаю ваши статьи. В них есть чувство меры и здравый смысл.
— Благодарю вас, мэтр, — сказал в ответ д'Аржан. — K сожалению, нам дают так мало места и литература настолько не в чести у широкой публики, что…
Жозэ скорчил гримасу. Симони кивал головой.
— Боюсь, что завтра литература, как вы соизволили сказать, будет в большой чести у широкой публики, хотя мы охотно без этого обошлись бы.
— Все это очень прискорбно, — вежливо поддержал д'Аржан.
Симони запахнул накидку и спрятал в неё руки.
— Да, сейчас уже невозможно замолчать сегодняшние события. Однако, господа, я вас прошу об одном: все-таки подумайте о нас, вернее о престиже, который ещё сохранила наша Академия и который кое-кто с удовольствием втоптал бы в грязь.
Предполагаю, что наш президент соберёт представителей прессы и обратится к ним с просьбой проявить в освещении дела сдержанность и такт. Кто-то решил сыграть с нами шутку, кровавую шутку…
— Сделаем все, чтобы разоблачить его, обещаем вам, — убеждённо сказал Жозэ.
— О, если бы! — вздохнул поэт и встал. Он поднял руку, опустил её и добавил:
— Самое ужасное, что, когда я познакомлюсь с этим омерзительным существом, я не в силах буду подавить в себе восхищение им.
И, понизив голос, он заключил:
— Это ужасно, но его роман — действительно выдающееся произведение. Что поделаешь!
Он пожал руку Жозэ, потом д'Аржану и толкнул приоткрытую дверь.
— Да, ещё одна просьба. Я буду вам очень благодарен, если вы сообщите мне, как будет двигаться ваше расследование. Я знаю, мосье Робен — знаток своего дела…
— Обязательно, — пообещал Жозэ.
— Не хотите ли поговорить с нашим главным редактором, мэтр? — предложил д'Аржан.
— Нет, не стоит. Сейчас уже поздно. Я целиком полагаюсь на вас и надеюсь, что у нас ещё будет случай встретиться. Вам надо ведь работать, да? Не буду больше вас задерживать. До свидания, мосье.
Симони решительным жестом надел на свою лысую голову чёрную фетровую шляпу и вышел. Оба журналиста, стоя в дверях, смотрели вслед поэту: он, сгорбившись, удалялся по коридору. Полы его зеленой накидки развевались. Поравнявшись с отделом информации, Симони обернулся. Секунды три он, казалось, рассматривал обоих журналистов, столь непохожих друг на друга: Робен — коренастый розовощёкий блондин с ясными голубыми глазами, д'Аржан — худой брюнет с длинным овалом лица и взглядом, скрытым очками в тяжёлой роговой оправе.
Но не внешность журналистов вызвала интерес у Симони. Он сделал несколько шагов назад и, приподняв шляпу, сказал:
— Простите, чуть не забыл. Вы не могли бы мне достать вечерний выпуск вашей газеты? Вернее, утренний.
Он робко улыбнулся и смущённо потеребил свои седые усы.
— Конечно, — ответил д'Аржан. — Минутку…
Жозэ остался вдвоём с поэтом.
В огромном здании сейчас было относительно тихо. Стук телетайпов наконец прекратился. Ротационные машины перестали сотрясать стены. Из всех дверей доносились голоса — ночные редакторы расходились по домам.
Гастон Симони насторожённо огляделся и, подойдя вплотную к Жозэ, тихо сказал ему:
— Мосье Робен, я должен… я должен признаться, что…
Жозэ, почтительно склонив голову, слушал поэта.
— Я плохо себя чувствую, — продолжал поэт, тяжело дыша. — Этот телефонный звонок невероятно меня разволновал. У меня больное сердце, а день был такой беспокойный…
— Может, вы посидите в кресле? Или что-нибудь примете?
— Нет, нет. Просто я бы хотел поехать домой.
Человек в зеленой накидке явно трусил. Он нервно теребил полы своей накидки и все время оглядывался. Лицо его было мертвенно-бледно.
— Я живу довольно далеко… Набережная Анжу, на острове Сен-Луи.
— Хотите, мы попросим, чтобы вас проводили?
— Я буду очень признателен.
Вернулся д'Аржан с газетой.
На первой полосе, над шестью колонками, чернела жирная шапка: Такое не пришло бы в голову ни одному писателю.
Убийце — Гонкуровская премия!
Действительно ли неизвестный автор Молчания Гарпократа, которому десять академиков присудили Гонкуровскую премию, — убийца букиниста в Муассаке?
Полная тайна. (От наших специальных корреспондентов Жозэ Робена и Жака д'Аржана) .
— Вот этого-то я и хотел избежать, — прошептал Симони, внимательно прочитав заголовок.
Жозэ развёл руками, словно говоря: мы ничего не можем поделать… Все кончено…
Симони медленно сложил газету и сунул её под накидку. Репортёр облегчённо вздохнул. Поэт не увидел фотографии, помещённой д'Аржаном внизу шестой колонки.
Жозэ обрадовался. Слава богу, хоть этого не заметил. Фотомонтаж сделан был довольно ловко и зло: Симони, задрапированный в свою знаменитую накидку, на фоне чёрного силуэта. Кто же автор Молчания Гарпократа ? — гласила подпись.
— Этот вопрос задаёт себе вместе со всеми Гастон Симони, поэт, известный своим сборником стихов Цветы тени , один из самых уважаемых членов Гонкуровской академии''.
— Я позвоню в гараж, — предложил Жозэ. — А вы, д'Аржан, проводите мосье Симони, хорошо?
— Ещё раз заранее благодарю вас за все, что вы сможете сделать для нас! — и поэт пожал руку репортёру.
Симони с д'Аржаном направились к лифту. В слабо освещённом коридоре несколько секунд развевалась зелёная накидка, потом она исчезла за поворотом.
* * *
Наступил час, когда типография погружается в непродолжительный сон. Тюки газет готовились для отправки в экспедиции. Линотипы замолкли, слышалось только шлёпанье фальцовочных машин. С рассветом начиналась короткая жизнь листков, покрытых жирной типографской краской.
В наборных цехах несколько рабочих ходили вдоль столов, которые по старинке называются талерами, и, сгребая металлические строки, кидали их в маленькие скрипучие вагонетки, чтоб отвезти в переплавку. Завтра все эти мёртвые столбики оживут. Металл выплеснется на матрицы, и новые строки встанут в формы, зажужжат прессы, оттискивая полосы газеты, которые потом поступят на вращающийся барабан ротационной машины. Одним больше, одним меньше , — стандартная фраза, которую говорит каждый, уходя из цеха.
Все редакторы разошлись по домам. Ушёл из своей каморки около лифта и Жюль, ночной сторож.
В два часа десять минут в редакции оставалось всего четыре человека, они сидели в кабинете главного редактора.
При свете лампы с зелёным абажуром Бари лихорадочно листал железнодорожный справочник.
Неподалёку от него Рози Соваж сосредоточенно читала пробный оттиск газеты.
У двери, в глубоком кожаном кресле, приложив ко лбу ладонь, полулежал д'Аржан.
Казалось, он дремлет.
Вдоль стены, заставленной стеллажами с книгами и брошюрами, тихо ходил взад и вперёд Жозэ Робен.
Рози отложила газету и посмотрела на Бари. Лысая голова главного редактора поворачивалась то вправо, то влево, то опускалась, то поднималась. Бари водил указательным пальцем по иероглифам открытого перед ним справочника.
— Нет, бессмысленно пытаться согласовать поезда, — проговорил он глухим голосом — сказывалась усталость от этого бурного вечера — и отодвинул от себя расписание. — Если вы хотите быть в Муассаке как можно раньше, лучше всего — летите.
— Я же это и предлагала, — мягко заметила Рози.
Бари нахмурил брови. Поставив локти между бумагами, которыми был завален стол, он уткнулся в переплетённые пальцы. Теперь его лысый череп был ярко освещён, а на лицо падала тень, и оно напоминало причудливо вылепленную маску. Над тёмными глазами нависли густые брови, большой круглый нос выдавался вперёд, а рот и подбородок оставались в темноте. Он похож на деревянную скульптуру , — подумал д'Аржан.
Но вот Бари пошевелил головой, передёрнул плечами.
— Я понимаю, что очень важно побывать на месте преступления и самому все посмотреть… Это ваш метод, да и вообще… Но я не хотел бы вас отпускать в такое горячее время. Мне почему-то кажется, что основной узел — в Париже. Это — парижское дело.
Жозэ сделал шаг в сторону Бари.
— Вам кажется! Хм! Я не люблю предчувствий и предпочитаю хороший, веский довод.
— Я хочу сказать, что убийца наверняка сейчас в Париже, — раздражённо возразил Бари, — и что он отсюда не уедет. Что ему делать в Муассаке? Там он может засыпаться. Зачем ему лезть волку в пасть? Стоит ли вам терять время на эту поездку?
— Минутку, минутку, — тихо проговорил Жозэ, — вы же сами понимаете, что в Муассаке есть надежда что-то пронюхать… собрать материал. Обстановка, соседи, пересуды, мелкие улики, которые можно обнаружить, не прилагая больших усилий.
— Ну хорошо, — согласился Бари, — но я бы предпочёл, чтобы этими мелочами занялся другой репортёр, а вы пошли бы по иному пути, более интересному, на мой взгляд. В общем, я считаю, что это убийство необычное и преступник — тоже необычный человек. Это литературное преступление. Понимаете? Литературное преступление — красиво звучит, а? Можно завтра дать такой заголовок…
— Ну, а дальше что? — полюбопытствовал д'Аржан.
— А дальше вот что: Робену следовало бы пообщаться с литераторами, вместе с вами, разумеется, и пользуясь вашей помощью. Я убеждён, что урожай был бы богатый. Вы, дорогой д'Аржан, умеете правильно оценивать явления, вы достаточно прозорливы, но все же вы не детектив, а литературный обозреватель. А мне нужен прежде всего очень сведущий, опытный репортёр, человек, который сумеет разглядеть закулисную сторону дела.
— Мне кажется, — вмешалась Рози, — что вы снова допускаете ошибку, о которой вам только сейчас говорил Робен. Вы исходите из того, что автор Молчания Гарпократа и убийца — одно и то же лицо. Но это же не доказано.
Бари поднял руки.
— Сдаюсь.
— А вот представьте себе, — продолжала девушка, — что какой-нибудь господин прочитал рукопись Поля Дубуа, — я ведь знаю автора только под этим именем, — так представьте себе, что этому господину захотелось претворить в действительность то, что было рождено воображением писателя.
— Вполне правдоподобно, — пробормотал Жозэ, кивая головой.
— Притянуто за волосы, — пробурчал Бари.
— Ничуть, — упорствовала Роза. — Сколько людей стали преступниками под влиянием вредного чтива! Это был бы не первый случай.
Д'Аржан привстал с кресла.
— Во всей этой истории есть одна поразительная вещь. Конечно, бывает, что писатель выводит в своём произведении реальных, я хочу сказать — живых, существовавших на самом деле людей, со всеми их качествами и даже не под вымышленными именами. Бывает, но редко, не правда ли? Что же сделал этот господин Дубуа? Он взял именно такого героя, букиниста Гюстава Мюэ, и описал его живым, а потом превратил в труп! Он, так сказать, дважды подверг его перевоплощению: в своей книге и… в действительности. Букинист-то ведь мёртв. И умер он так, как это было предсказано… На мой взгляд, похоже, что автор и убийца — одно и то же лицо. Не знаю, убедил ли я вас.
— Да, я с вами согласен, — сказал Бари. — Эта загадочная личность — — литератор. Литература вскружила ему голову.
— Возможно, — согласился Жозэ. — А теперь…
Он подошёл к вешалке и снял свой плащ. Д'Аржан встал.
— Ну как, Робен, вы решили ехать в Муассак? — спросила Рози.
— Конечно. Самолёт вылетает в пять. Бари поворчал немножко, но уже отдал все распоряжения. Я пойду отдохну и соберусь с мыслями…
— Где? — поинтересовался Бари.
— У себя в кабинете, естественно. Вы же знаете, что я живу у черта на рогах…
У меня слишком мало времени, чтобы добираться до своей постели.
— Я могу вас отвезти, моя машина стоит внизу, — предложил главный редактор.
— Благодарю вас, но я, пожалуй, останусь здесь, мне и тут будет очень хорошо.
Бари надел свой плащ, вынул из кармана перчатки. Рози уже стояла на пороге кабинета. Дверь была открыта. Жозэ размышлял. Вернее, следуя своему обычному методу, перед тем как начать расследование, он восстанавливал в памяти все детали, имеющие отношение к этому делу. В голове мелькали обрывки фраз, перед глазами возникали какие-то туманные картины, смутные лица. Он терпеливо ждал, пока та или иная картина или лицо примет законченную форму.
Словно в тёплую ванну, погрузился Жозэ в эти реминисценции. Прошло несколько секунд, вдруг его сознание отметило одну деталь, мелкую, незначительную. Когда Бари вынимал перчатки, из кармана его плаща выпал крошечный, скатанный из бумаги, шарик, и покатился к двери. Потом Рози случайно вытолкнула этот шарик за дверь.
Чепуха, просто маленькая, пустяковая деталь. Ведь никто не придаёт значения летающей в воздухе пылинке, клочку бумаги на земле, обронённому билету метро…
Жозэ рассеянным взглядом проследил за шариком, потом тряхнул головой и, оторвавшись от своих мыслей, пожал протянутую руку Бари и простился с Рози Соваж.
— Д'Аржан, вы уезжаете с ними? — спросил он.
— Нет, вы же знаете, я живу рядом.
— Тогда задержитесь на минутку.
— Не ждите меня! — крикнул д'Аржан вслед редактору и Рози.
— Они хотят доработать свой план наступления, — рассмеялась девушка.
— Послушайте, д'Аржан. Я улетаю в Муассак. Пробуду там недолго. Бари прав.
Скорее всего, главное — в Париже. Но я обязательно хочу все увидеть собственными глазами. Значит, вы следите за развитием событий. Вам надо проникнуть во все литературные круги, которые прямо или косвенно могут иметь отношение к этому делу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17