Жино повернулся к старику и, показывая пальцем на золотые монеты, с расстановкой произнёс:
— Скажи, Фризу, где ты их взял?
Глухонемой замычал, неуклюже пританцовывая в своих грязных башмаках.
Жино взял из рук инспектора одну монету и подбросил её, пристально глядя на глухонемого:
— Красиво, правда, красиво, тебе нравится? Скажи мне, Фризу, будь хорошим, я тебе дам большую тарелку супа.
Старик взволновался, у него ещё сильнее задрожали губы. Он сделал попытку вырваться.
— Отпустите его! — приказал комиссар инспектору.
Старик, почувствовав себя свободным, снял с себя накидку и вытянул вперёд руку.
Никто не понимал, чего он хочет.
Итальянец объяснил:
— Он просит, чтобы вы отошли назад.
Все отодвинулись.
Фризу расстелил накидку на полу, выпрямился, с большим трудом — это было видно — напряг свои мысли, опять замычал и протянул руки к золотым монетам.
— Не мешайте ему, — сказал комиссар.
Глухонемой взял монеты, сел на корточки и разложил монеты на зеленой материи.
После этого он поднялся и отступил, как художник, который удовлетворён своей работой и хочет полюбоваться ею издали. Странная это была картина: в глубине коридора стояли Жино и инспектор, у выхода — Жозэ и комиссар, а между ними на полу лежала зелёная — при электрическом свете она казалась особенно яркой — накидка, на которой сверкали монеты. Старик в лохмотьях стоял, слегка склонив туловище вперёд, и глаза его бегали от одной монеты к другой. Казалось, он впитывал в себя тёплый блеск драгоценного металла.
— Что это означает? — негромко спросил комиссар. — Я ничего не понимаю.
Попросите его объяснить.
Жино принялся жестикулировать.
— Фризу, что ты хочешь сказать? Что ты хочешь сказать?
Старик опять замычал и вытянул раскрытые ладони к этой необычной выставке.
Потом он неожиданно шагнул к выходу, намереваясь уйти. Комиссар задержал его.
— Бесполезно настаивать, — сказал инспектор. — Мы ничего из него не вытянем.
Что нам с ним делать, господин комиссар?
— Отведём его все-таки в участок.
Комиссар вышел на улицу, Жозэ — вслед за ним. Жино стоял у лестницы. Он был поражён, что не смог добиться от глухонемого никакого объяснения. С верхней ступеньки лестницы женщина с увядшим лицом меланхолично смотрела на происходящее.
Она появилась бесшумно и за все это время не раскрыла рта.
* * *
Комиссар и Жозэ подождали, пока выйдут инспектор с Фризу. В коридоре погас свет.
Комиссар направился было к центру города, но Жозэ остановил его:
— Погодите, давайте поведём Фризу на улицу Кабретт. Может быть, он что-нибудь вспомнит.
— Правильно.
Они миновали монастырь и дошли до перекрёстка. Тут старик замычал. Он хотел идти в сторону железной дороги, проходившей за церковью.
— Он хочет домой, — объяснил инспектор. — Он живёт вон там, на холме, в деревянном сарае.
Комиссар взял Фризу под руку и потащил его налево, но старик сопротивлялся. Было свежо, и ему набросили на плечи накидку.
На углу улицы Кабретт глухонемой опять замычал и остановился. Сколько его не тянули вперёд, он не двигался с места. Он явно боялся идти в тёмную улочку, словно мог там кого-нибудь встретить.
— Не надо настаивать, — сказал Жозэ, глядя, как старик мечется в темноте. Полы его накидки взлетали, и это делало его похожим на привидение, на какое-то таинственное, непонятное существо, которое возникло в ночи и стремилось вновь в ней раствориться, существо, у которого никогда ничего нельзя будет узнать.
Точно так же, как у покалеченных, неподвижных статуй, которые украшали вход в монастырь в пятидесяти метрах отсюда.
Да и в самом деле, разве статуи могут что-нибудь сказать?
Глава 8.
МАДАМ ЛОРИС БОИТСЯ ВОРОВ
У черепахи твёрдая походка, но стоит ли из-за этого подрезать крылья орлу.
Эдгар По
Старая тётка Бари, несмотря на свои семьдесят лет, была ещё очень проворна. Она приняла Жозэ в гостиной, расположенной рядом с прихожей. Комната была заставлена мебелью — глубокие кресла, пуфы, мягкие стулья, столики с выгнутыми ножками, и на них разнообразные безделушки. На стенах висело множество картин в позолоченных рамах. Жозэ с первого взгляда понял, что все это мазня, собранная каким— нибудь родственником, увлекавшимся живописью.
От гостиной веяло уютом прошлого столетия. Здесь было очень чисто. Нигде ни пылинки, и все же казалось, что гостиная покрыта пылью, которая легла ещё в 1895 году.
Взгляд репортёра шарил по комнате — пожелтевшие от времени фотографии в рамках, коробки из ракушек, гипсовые и глиняные статуэтки, ларчики с разной мелочью, старинные коробки из-под конфет, на некоторых из них ещё сохранились выгоревшие от времени ленточки.
Мадам Лорис была полной, розовощёкой дамой небольшого роста. Её поразительно молодые для её возраста руки при каждом слове взлетали в воздух. На ней был чёрный жакет с фиолетовой отделкой. Тяжёлое агатовое ожерелье глухо постукивало на её груди.
— Да, бедный мальчик нечасто навещает меня, — говорила она, — я знаю, в Париже у него очень много работы. Париж, Париж… Да и вообще, это такая профессия! Он подписал меня на свою газету, и я, знаете ли, читаю её с интересом.
Вас я тоже знаю по вашим репортажам. Ведь в провинции так скучно… Ах, как, должно быть, интересно жить в Париже! Вам повезло, мосье Робен, я вам завидую…
Мадам Лорис говорила очень быстро, с южным акцентом, как все местные жители. Она даже не пыталась связно излагать свои мысли и лишь вздыхала да улыбалась между фразами.
— Этот дом, естественно, достанется ему. Ведь у меня, кроме него, никого нет.
Кстати, его комната вон там, по ту сторону прихожей. Она всегда готова его принять… А я сплю на втором этаже. Дом-то не очень большой… Шесть комнат и фруктовый сад… Здесь очень мило. Макс обожает сад. Ему следовало бы приезжать сюда почаще, чтобы отдохнуть от суматошной парижской жизни. Не правда ли, мосье?
Выпейте ещё немного малаги. В самом деле, не хотите? Выпейте… Это очень старая бутылка. Когда-то у нас был прекрасный винный погреб. Мой муж очень дорожил им.
Да, все это так печально. Вся страна взбудоражена… Да и я сама, как я вам уже говорила, очень неспокойна.
— Мне думается, что нет причины волноваться.
— Вам легко так говорить, вы ведь молоды и такие вещи на вас не производят впечатления.
— А вы уверены, что прежде, чем лечь спать, вы задвинули засов?
— Ох, теперь я уже ничего не знаю…
Старушка тяжело вздохнула.
— Я ведь так рассеянна. Подумать только, воры проникли ко мне в ту самую ночь, когда был убит этот несчастный старик.
Какая доля правды была в том, что поведала эта розовощёкая дама? В самом ли деле в её дом забрались воры?
В её рассказе была одна тайна. В тот день она, как обычно, часов в пять вышла за покупками. Вернулась уже в темноте, съела свой лёгкий ужин и пошла спать. До этого она заперла входную дверь и задвинула засов. Ночью дул сильный ветер.
— Да, я отлично помню. Мне казалось, что дом вот-вот обрушится. Я вообще-то не трусиха, но в тот вечер, признаюсь, меня то и дело охватывала мелкая дрожь. Я не люблю, когда бушует ветер. И вот, представьте себе, как я удивилась, когда утром увидела, что входная дверь открыта, то есть не настежь, вы меня понимаете, но засов не был задвинут и замок оказался не заперт. Вот как. Неужели я забыла повернуть ключ и задвинуть засов? Никак не могу вспомнить.
— Но у вас ничего не похитили?
— Нет, у меня ничего не пропало. Деньги я дома не храню. Да и вообще я небогата.
Все осталось на месте. Поначалу эта история с засовом немножко растревожила меня, не сказать, чтобы я очень перепугалась… Просто я упрекнула себя: ты стала рассеянна, впредь постарайся быть повнимательнее. Но когда утром я раскрыла газету и узнала об убийстве букиниста, да ещё в его собственной лавке, тут, признаться, меня охватил страх…
Понизив голос, старушка добавила:
— И до сих пор я боюсь…
— Для этого нет никаких оснований, — успокоил её Жозэ. — Дверь у вас крепкая.
Только не забывайте запирать её на ключ. А сейчас тем более можете быть спокойны, город наводнён жандармами, полицейскими инспекторами…
— Ну и времена, — вздохнула старушка.
Репортёр поднял стоявшую перед ним на столике рюмку с малагой и, вертя её, любовался игрой вина.
— Я думаю, это все ваша рассеянность. Трудно поверить, чтобы к вам мог проникнуть грабитель, если дверь была наглухо заперта. Ведь снаружи засов нельзя отодвинуть?
— Конечно, нет!
— Значит, одно из двух: или вы забыли запереть дверь, и тогда вряд ли можно предположить, что об этом немедленно узнал грабитель, или же вы задвинули засов и повернули ключ в замке, и тогда никто не смог бы к вам проникнуть, не взломав дверь…
И Жозэ добавил с улыбкой:
— Никто не мог бы проникнуть, а… тем более выйти!
— Но мне все-таки кажется, что я заперла дверь, — насупив брови, проговорила мадам Лорис.
Жозэ встал, чтобы попрощаться. Пожилая дама предложила ему ещё рюмку малаги. Он отказался. Он больше не может задерживаться, у него нет времени, и он просит его извинить. Максу Бари он сообщит, что его тётя чувствует себя великолепно.
— Скажите ему, что я перепугалась грабителей и ему следовало бы почаще меня навещать.
Жозэ и мадам Лорис стояли в прихожей. Здесь тоже все было заставлено самой разнообразной мебелью и стены были увешаны бездарными картинами — большими и маленькими. Жозэ нравился стоявший здесь лёгкий запах жареного лука и воска.
Мадам Лорис тихонько пританцовывала, её руки то и дело взлетали в воздух, а с лица её не сходила улыбка. У неё были голубые, очень светлые и очень молодые глаза.
— Мосье, я не осмеливаюсь вас задерживать, — говорила она. — Вас ждёт работа и вы приехали в Муассак не для того, чтобы расследовать легкомысленное поведение пожилой женщины…
— Простите, могу я попросить вас об одном одолжении, — сказал Жозэ неуверенным тоном.
— Пожалуйста, я к вашим услугам, — любезно ответила мадам Лорис.
— Мне бы хотелось пройтись по дому. Познакомиться с расположением комнат…
Добродушная дама была явно обеспокоена.
— Неужели вас так заинтересовала история с дверью? Вы меня пугаете.
— Да нет, — успокоил её Жозэ. — Клянусь вам, что ничего не знаю и ничего не предполагаю. Я убеждён, что вы забыли задвинуть засов. Но у меня есть свой метод, я его строго придерживаюсь: никогда ничем не пренебрегать. Нет ничего маловажного, нет незначительных подробностей. Мною руководит, так сказать, профессиональный долг. Только и всего.
Мадам Лорис погладила своё ожерелье и, казалось, задумалась над словами Жозэ.
— Ну что ж, — вздохнула она, — следуйте за мной, прошу вас. Направо — маленькая гостиная, здесь вы уже были. За ней столовая. Красивая комната, правда?
Столовая — большая и светлая — была обставлена старинной мебелью красного дерева. Правда, здесь тоже было много лишнего, но в такой огромной комнате это не ощущалось так, как в гостиной.
— А библиотека у вас есть? — тихо спросил Жозэ.
— Есть, но не в столовой. Она в комнате Макса. Я вам её покажу. Её начали собирать ещё во времена Людовика XIII или примерно в ту эпоху. Муж очень ею гордился. Вот кухня.
Кухня была длинной и узкой, пол в ней был выложен красной плиткой. Над раковиной сверкало внушительное количество кастрюль и медных котлов.
— Если угодно, вернёмся в прихожую. У выхода — комната для прислуги. Но с тех пор, как я живу одна, я не держу прислуги. Ко мне приходит подёнщица для уборки.
И я сделала в этой комнате кладовую…
Мадам Лорис рассмеялась:
— Да, я храню там фрукты и картошку. Там же у меня сохнут пучки лечебной травы.
Максу это очень нравится. Когда он приезжает, он обязательно открывает туда дверь и долго вдыхает запахи… Он говорит, что я консервирую лето. Вот, взгляните, но здесь, конечно, беспорядок.
Жозэ увидел гору картофеля, аккуратно сложенные в решета груши, свисающие с потолка пучки листьев.
— И правда, очень приятная смесь ароматов, — заметил репортёр.
— А теперь пройдём в комнату Макса. Она выходит в сад. Входите, мосье. Вот библиотека, о которой я вам говорила. Письменный стол тоже принадлежал моему мужу.
Жозэ внимательно огляделся.
В углу стояла широкая удобная низкая кровать, в противоположном углу — — кожаное кресло. Тёмные стеллажи тянулись вдоль одной из стен. На полках стояли книги в строгих коричневых переплётах из кожи.
— Наверху — книги моего покойного мужа, — сказала мадам Лорис. — Книги по праву. Он был адвокатом. Я никогда к ним не притрагиваюсь. Я пользуюсь только нижними полками, там стоят книги Макса. Все романы да стихи. Я очень люблю поэзию. В этом Макс пошёл в меня… Но ему некогда…
Жозэ подошёл к письменному столу, где царил полный порядок. Посредине стояла настольная лампа с зелёным абажуром. На подставке лампы была кнопка-выключатель.
Справа стопкой лежали бумаги и папки. Слева — авторучка, книга, оловянная пепельница, нож для разрезания книг и разные другие мелочи.
— Я прихожу сюда писать письма, — объяснила старушка. — А когда приезжает Макс, он складывает свои рукописи в ящик. Но я их не трогаю, он этого не любит.
Пепельница была забавной — маленький пароходик.
— А теперь пройдём на второй этаж.
— С удовольствием, — ответил Жозэ.
Он ещё раз окинул взглядом кабинет, присел на корточки и заглянул под стол.
Потом собирался последовать за мадам Лорис, но передумал и склонился над пепельницей.
— Любопытная вещичка, мадам Лорис, — сказал он.
— Нельзя сказать, что она красивая, но Макс уверяет, что она очень удобная. Вы же знаете, он много курит. Ох, когда он здесь, в кабинете всегда страшно накурено.
Жозэ осторожно засунул в пепельницу два пальца и извлёк из неё несколько клочков бумаги.
— Простите меня, мадам, за моё любопытство.
— Прошу вас. Я просто забыла выбросить пепел.
Жозэ обернулся к окну, которое выходило в сад.
— Летом, наверное, в этой комнате особенно приятно.
— Вы правы, — подтвердила старушка. — Но сейчас газон пожелтел, да и на деревьях осталось мало листьев.
— Такой кабинет — мечта для поэта, — продолжал Жозэ.
— Да, да, мой племянник говорит то же самое… Когда я вхожу сюда, я забываю о Париже, — вот его слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17