Признаюсь, что мы играли с огнём, и приношу извинения мосье Воллару, который подвергался риску получить пулю в лоб.
Воллар скорчил шутливую гримасу: чепуха!
Симони, вздохнув, сказал:
— Ловко задумано. Другими словами, вы просто сыграли на тщеславии Убийцы.
— Совершенно верно. Когда я раскритиковал его произведение и сказал, что с литературной точки зрения оно не представляет большой ценности, он, помимо своей воли, переменился в лице. И я это заметил.
— Ну и дела! — проговорил поэт.
— Но мы не в убытке, — заметил Воллар. — У нас есть и лауреат и Убийца. А знаете, здраво поразмыслив, я все-таки пришёл к выводу, что роман нельзя назвать гениальным. Возможно, он и гениален — с точки зрения уголовной и полицейской, но не литературной. Словом, моя критическая статья остаётся в силе, и она поможет нам покончить с этим делом.
— Но вы говорили мне, — обратился Бари к Жозэ, — что до последней минуты у вас все-таки были сомнения.
— Да, — подтвердил Жозэ. — Убийца обеспечил себя довольно вескими алиби.
Сейчас я вам все расскажу.
Жозэ помолчал, пристально глядя на Убийцу, сидевшего на стуле с поникшей головой.
— Я не думал, мосье д'Аржан, что вы способны на такое, — медленно сказал репортёр.
Раздался звон наручников. Д'Аржан поднял голову и злобно улыбнулся.
— А я не думал, мосье Робен, что вы так хитры, — проговорил он хриплым голосом.
Жозэ пожал плечами. В общем-то Убийца скорее всего маньяк, человек немного тронутый, несмотря на все его ухищрения.
— Да, — начал Жозэ, — одна вещь оставалась для меня загадочной до самого конца. Д'Аржан был ранен Убийцей. Так, во всяком случае, я считал. Я сам видел царапину на плече д'Аржана. И видел пробитые стекла в лифте. Версия д'Аржана была вполне приемлема. Первая пуля пролетела, не задев его, после чего, как он утверждал, он потерял голову, кинулся в лифт, забыв, что в кабине автоматически включается свет, как только в неё заходят. И, как он сказал, в этот момент Убийца выстрелил в него второй раз. Все это выглядело вполне правдоподобно. Но если д'Аржан — Убийца, — а это все больше и больше подтверждалось, — значит, это ложь.
— Ну, так как же все произошло на самом деле? — спросил Воллар. — Кто стрелял в д'Аржана?
— Есть ответ и на эту загадку, — улыбнулся Жозэ. — В д'Аржана стрелял д'Аржан.
Первый выстрел, который, как он мне сказал, был сделан с улицы, он сделал сам, целясь себе в плечо. Спросите у специалиста, он вам подтвердит, что это возможно.
Д'Аржан, конечно, шёл на риск. Пуля могла пройти глубже. Но ему повезло, он даже не очень сильно прожёг свой пиджак. А когда стреляют в упор — это трудно, для этого нужно быть виртуозом. Должно быть, он до предела вытянул руку вперёд и изогнул кисть руки. Но я, повторяю, разговаривал со специалистом, и он подтвердил, что это возможно.
— А второй выстрел? — спросил Симони.
— Второй раз д'Аржан выстрелил в пустую кабину. Я был не прав, считая, что один человек находился в кабине, а другой — снаружи.
— Да и зачем Убийце было стрелять в д'Аржана, — добавила Рози Соваж.
— Нет, простите, — перебил её Жозэ. — Я имел право предположить, что д'Аржан ему попался на пути и Убийца хотел убрать случайного свидетеля. Кстати, д'Аржан именно на это и намекал мне.
— Ну и история, — покачал головой Симони. — Признаться, мне до сих пор все это кажется дурным сном. Преступление ради литературной славы! Я впервые сталкиваюсь с таким явлением. В сущности, это довольно характерно для нашей эпохи. Нам следовало более продуманно подойти к присуждению премии. Мы увенчали лавровым венком преступника.
— Да, — сказал Бари. — А пресса в свою очередь напрасно с такой поспешностью раздула все это дело. Она действовала на руку Убийце. Кровь на первой полосе!
Нездоровое, извращённое тщеславие!
— Конечно, — согласился Жозэ. — Но вы сами знаете, да и врачи это утверждают, что все преступники — неполноценные люди. Мне кажется, что и у этого, несмотря на изощрённость его ума, не все дома. Он не нашёл своей дороги в жизни. Когда я был в Муассаке, я любовался великолепными барельефами и скульптурами монастыря Сен-Пьер. Там есть одна сцена, которая изображает старую притчу о Пиршестве богача. Так вот, д'Аржан, — не подумайте, что я хочу в какой-то степени снять с него вину, — оказался в положении бедняка за столом богача. Кем он был? Знающим, ловким литературным обозревателем. Он хорошо вёл литературную хронику, давал живые, интересные статьи, много лет присутствовал при объявлении литературных премий. И каждый раз премия доставалась не ему, а кому-то другому. Он оставался ломовой лошадью, чернорабочим, выполняющим невидимую работу. Он написал роман, который приняли кисло. В газетах появилось несколько вежливых, сухих критических статеек… и все. Вот тогда-то его душу и начали разъедать злоба и зависть. Он жаждал признания. Постепенно он отказался от надежды завоевать славу обычным путём и разработал свой чудовищный план. Он знал, что Бари на досуге пописывает стихи…
Жозэ сделал паузу.
— Мне кажется, что преступника особенно приводило в ярость то, что вот, например, Бари сочиняет стихи и не придаёт этому особого значения, не гонится за литературной славой и не собирается издавать их, а пишет для себя, для своих друзей. Да, поведение Бари ожесточило д'Аржана. Он навёл справки о своём редакторе, расспросил его самого, узнал о существовании тёти и старого дома в Муассаке… И начал готовить своё преступление. Он наверняка заранее побывал в Муассаке, побывал, как и все, в старом монастыре и набрёл на эту странную букинистическую лавку, владельцем которой был Постав Мюэ. Фамилия букиниста поразила его. Он поразмыслил, расспросил соседей, порылся в книгах, начал плести канву, отталкиваясь от этой фамилии: Мюэ — немой.
— Вот тогда-то и родилось Молчание Гарпократа , — тихо вставила Рози.
— Да, — сказал Жозэ. — Даже в выборе псевдонима Поля Дубуа я вижу все то же стремление бросить вызов обществу. Д'Аржан взял очень распространённую фамилию Дюбуа , но превратил её в необычную, заменив ю на у .
Обернувшись к Убийце, репортёр спросил:
— Ну как, дорогой друг, разве я не прав?
Убийца передёрнул плечами и раздражённо сказал:
— О, вы очень проницательны, вы многое узнали, но не все. Всего вы никогда не узнаете.
И он уронил голову на грудь. Его худое лицо исказила чудовищная ненависть. Д'Аржан всегда слыл элегантным молодым человеком с довольно аристократическими манерами, но сейчас это было жалкое, опустившееся существо.
— Что же нам остаётся узнать? — мягко спросил Жозэ. — Разве мы не все выяснили? Вы попытались бросить тень на Бари, написали в Муассак его тёте на бланке главного редактора. Письмо было отпечатано на машинке. У старушки, обожающей своего племянника, оно не вызвало никаких подозрений. В общем, вы предусмотрели все, но об одном не подумали: вы сделали его слишком незаурядным преступлением. Вот это и помогло мне распутать весь клубок. Все ваше поведение говорило об озлобленности, страшной озлобленности.
Д'Аржан не шелохнулся.
Он так и сидел, понурив голову, опустив плечи, с закрытыми глазами. Из него уже ничего нельзя было вытянуть.
* * *
Несколько дней спустя писатель Жюль Воллар встретился с репортёром Жозэ Робеном.
Обменявшись приветствиями, они заговорили о событиях, которыми были заполнены все газеты.
— Скажите, дорогой мой, что же подразумевал д'Аржан, говоря, что мы чего-то никогда не узнаем?
Жозэ развёл руками.
— Мы не надеялись понять все его поступки и узнать, чем они были вызваны. Чтобы полностью восстановить всю картину, нужно проделать очень кропотливую работу, а на это требуется время и терпение. Но у меня вызывают сомнение его слова. Хотя, пожалуй, он прав. Все узнать очень трудно. Кто такой д'Аржан? Молодой человек из приличной семьи. Их род, кажется, довольно старинный. Но герб д'Аржанов давно уже потускнел. Сам д'Аржан, хоть и не бедствовал, всегда был стеснён в средствах.
Он вынужден был писать статейки, корпеть над хроникой. А он считал, что рождён для совсем иной судьбы… Но это лишь домыслы… Интересно, конечно, было бы узнать истину…
— Да, правильно, — проговорил Воллар. — И потом он жил один. У него не было ни друзей, ни любовницы… Одиночество, полное одиночество.
— Опасное одиночество. Есть ещё одна причина — только пусть это останется между нами, — но мне кажется, что д'Аржан был влюблён в Рози Соваж. И он заметил, что между нею и нашим шефом Максом Бари устанавливаются все более нежные отношения. Но я не стал говорить об этом. У правосудия и без того достаточно материала.
— Конечно. Тем более, что основную побудительную причину вы определили правильно. Ему вскружили голову лавры Гонкуровской премии.
Так беседовали Робен и Воллар, пробираясь сквозь парижскую толпу.
Париж был подёрнут сумеречной дымкой. Прохожие спешили по своим делам. За пеленой тумана чернели массивы домов. Тысячи людей сновали по тротуарам, бесконечные вереницы машин тянулись по мостовой… Зимний Париж: блестящий асфальт, тёмные, почти чёрные стены; неоновые вывески — единственное, что вносило яркие краски в серый пейзаж. Несмолкаемый городской гул окружал Робена и Воллара.
— Толпа… — задумчиво произнёс Воллар.
— Что вы хотите сказать? — спросил Жозэ.
— У нас неправильное отношение к толпе. Толпа — не безликая масса. Нужно научиться видеть лица.
— Вы правы, — согласился журналист. — Нельзя судить о человеке по его внешности. В каждом человеке кроется что-нибудь своё, но что именно?..
— Вот это мы и должны раскрыть.
— Да, таково уж наше ремесло, — улыбнулся Жозэ. И вытянув вперёд руку, он сказал:
— Дорогой Воллар, видите вон там на углу кабачок?
— С виду он неприглядный… Вы меня пугаете. Хозяин убил кого-нибудь?
— Нет, нет. Кабатчик — честный малый. Он родом с берегов Гаронны и подаст нам такое белое вино, что пальчики оближете. А что вы скажете о хорошем куске ветчины, привезённой с Гаронны? Такая пища обогащает литературу. А после вы мне расскажете о романе, над которым сейчас работаете. Надеюсь, он весёлый. Я обожаю весёлые истории.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17