Описание, даже в максимально сжатом виде, магико-религиозных техник и идеологий, зафиксированных у всех индоевропейских народов, потребовало бы отдельного тома и обширнейших знаний. К счастью, мы не должны касаться здесь этой проблемы, которая выходит далеко за рамки настоящего труда. Наша роль ограничивается только выяснением того, в какой мере различные индоевропейские народы сохраняют следы какой-либо шаманской идеологии и техники в узком значении этого слова: вознесение на Небо, нисхождение в Ад с целью возвращения души больного или проводов умерших, вызывание и воплощение «духов» для совершения экстатического путешествия, "власть над огнем" и т. п.
Такие следы сохранились почти у всех индоевропейских народов, и ниже мы попытаемся их представить; существует их, вероятно, намного больше, однако мы не притязаем на абсолютную полноту информации. Но сначала обратим внимание на два обстоятельства: как мы уже сказали относительно других народов и религий, присутствие одного или нескольких шаманских элементов в индоевропейской религии еще не означает, что в ней доминирует шаманизм или что она имеет шаманскую структуру. Во-вторых, следует также помнить, что если мы взяли на себя труд отличить шаманизм от других видов магии и «первобытных» техник экстаза, то остатки шаманизма, которые можно иногда встретить в «развитой» религии, никоим образом не должны вызывать у нас негативную оценку их самих или всей той религии, в которой они присутствуют. Мы настаиваем на этой точке зрения, поскольку современная этнографическая литература имеет тенденцию трактовать шаманизм скорее как некое извращение — то ли путая его с «одержимостью», то ли акцентируя аспекты его вырождения. Как мы уже неоднократно показывали в этом труде, во многих местах шаманизм пребывает в состоянии распада, но ничто не дает нам права считать, что эта поздняя фаза представляет феномен шаманизма в целом.
Следует обратить внимание еще на одну характерную ошибку, возникающую в том случае, когда, вместо того чтобы взять в качестве предмета исследования «первобытную» религию, мы обращаемся к религии народа, история которого намного богаче культурными обменами, нововведениями, достижениями: мы рискуем при этом недооценить, насколько «история» изменила архаическую магико-религиозную схему, до какой степени ее духовное содержание было преобразовано и переоценено; мы будем видеть в ней все то же «первобытное» значение. Для иллюстрации опасности, исходящей от такой ошибки, достаточно одного примера. Как известно, многие ритуалы шаманских посвящений включают в себя «сны», в которых будущий шаман видит, как его пытают, раздирают на куски демоны и души умерших. Подобные сценарии мы встречаем в христианской агиографии, в частности в легенде об искушении святого Антония: демоны терзают, убивают, разрывают на части святых, поднимают их очень высоко в воздух и т. п. В конечном итоге такие искушения равнозначны посвящению, поскольку именно через них святые преодолевают человеческое состояние, то есть отделяются от массы мирян-профанов. Не требуется большой проницательности, чтобы почувствовать различие духовного содержания этих двух "схем посвящения", которые могут показаться столь близкими с точки зрения типологии. К сожалению, если отличить демонические пытки христианского святого от пыток шамана достаточно легко, то это разграничение становится менее очевидным, когда речь идет о шамане и святом, принадлежащем к какой-либо нехристианской религии. Таким образом, всегда следует иметь в виду, что архаическая схема может непрерывно обновлять свое духовное содержание. Мы рассмотрели уже достаточно много шаманских вознесений на Небо, и у нас будут случаи описать и другие; мы также видели, что речь идет об экстатическом опыте, который сам по себе не имеет ничего общего с «извращением»; эта очень старая магико-религиозная схема, зафиксированная у всех первобытных народов, является, наоборот, совершенно последовательной, «благородной», "чистой" и в конечном итоге «прекрасной». Поэтому, в том смысле, в котором мы представляем шаманское вознесение на Небо, утверждать, что, например, вознесение Магомета обнаруживает некоторое шаманское содержание, вовсе не унизительно. Тем не менее, несмотря на все типологические подобия, нельзя отождествлять вознесение Магомета с вознесением алтайского или бурятского шамана. Содержание, значение и духовная ориентация экстатического опыта пророка заранее предполагает некоторые изменения религиозных ценностей, что не позволяет свести его к вознесению общего типа.
Эти несколько предварительных замечаний необходимы в начале главы, где речь пойдет о народах и цивилизациях несравнимо более сложных, чем те, которыми мы занимались до сих пор. Мы располагаем весьма незначительным количеством информации о религиозной предыстории и протоистории индоевропейцев, то есть об эпохах, когда духовный горизонт этой этнической группы был, вероятно, сравним с горизонтом народов, о которых мы уже говорили. Доступные нам материалы свидетельствуют о религиях уже развитых, систематизированных, иногда даже окостеневших. В огромной массе этих мифов, обрядов или техник экстаза требуется распознать те, которые могут иметь шаманскую структуру. Как мы сейчас убедимся, такие мифы, обряды и техники экстаза зафиксированы в более или менее «чистой» форме у всех индоевропейских народов. Однако мы не считаем, что шаманизм можно выделить в качестве доминирующей черты магико-религиозной жизни индоевропейцев, — утверждение тем более неожиданное, что индоевропейская религия, морфологически и основными чертами похожа на религию тюрко-татар: главенство небесного Бога, отсутствие или небольшое значение богинь, культ огня и т. д.
Различие между религиями этих двух групп (по степени значимости в них шаманизма) можно вкратце объяснить с помощью двух фактов, имеющих огромное значение. Первым является великое новшество индоевропейцев, прекрасно освещенное в работах Жоржа Дюмезиля (G. Dumezil), — божественная тройственность, соответствующая как специфической организации общества, так и систематической концепции магико-религиозной жизни, когда каждый тип божества наделен отдельной функцией и соответствующей ему мифологией. Такая систематическая реорганизация магико-религиозной жизни, в своих общих чертах состоявшаяся уже в эпоху, когда протоиндоевропейцы еще не были разделены, несомненно подразумевала интеграцию шаманской идеологии и опыта; но эта интеграция завершилась специализацией и в конечном счете ограничением шаманских возможностей: они заняли свое место рядом с другими магико-религиозными способностями и умениями; шаманы уже не были единственными, кто использовал техники экстаза и идеологически доминировал на всем горизонте племенной духовности. В этом смысле мы более или менее представляем себе "определение места" шаманским традициям в процессе формирования системы магико-религиозных верований, — процессе, завершившемся еще в период индоевропейского единства. Шаманские традиции, согласно схемам Жоржа Дюмезиля, в большинстве своем должны были сгруппироваться вокруг мифической личности Страшного Владыки, архетипом которого, вероятно, был Варуна, Повелитель магии, великий «Вязальщик». Конечно, это вовсе не означает, что все шаманские элементы сосредоточились исключительно вокруг личности Страшного Владыки или что эти шаманские элементы исчерпали внутри индоевропейской религии все магические или экстатические идеологии и техники. Как раз наоборот, существовали как магия, так и техники экстаза, чуждые «шаманской» структуре, — например, магия воинов или магия и техники экстаза, связанные с Великими Богинями-Матерями и аграрной мистикой, — которые ни в коей мере не были шаманскими.
Вторым фактором, который, как нам кажется, усилил различия между индоевропейцами и тюрко-татарами в том, насколько важная роль у них отведена шаманизму, стало влияние восточных и средиземноморских цивилизаций аграрно-городского типа. Это влияние на индоевропейские народы осуществлялось, прямо или косвенно, по мере их продвижения к Ближнему Востоку. Преобразования, которым подверглось религиозное наследие различных греческих иммиграций, хлынувших с Балкан к Эгейскому морю, указывают на очень сложное явление ассимиляции и переоценки в результате контакта с культурой аграрно-городского типа.

Техники экстаза у древних германцев
В религии и мифологии древних германцев некоторые элементы можно сравнить с концепциями и техниками североазиатского шаманизма. Вспомним самые поразительные примеры. Личность и миф Одина — Страшного Владыки и Великого Мага — являют нам несколько удивительно «шаманских» черт. Чтобы присвоить себе тайную мудрость рун, Один висит на дереве в течение девяти дней и ночей. Некоторые германисты видели в этом обряд посвящения; Хофлер даже сравнивает его с инициационным влезанием сибирских шаманов на дерево. Дерево, на котором «повесился» Один, может быть только Космическим Деревом, Иггдрасиль (Yggdrasil): само это наименование означает "скакун Игга (Одина)". В нордической традиции виселица называется "конем висельника", а некоторые германские обряды посвящения включали символическое «повешение» кандидата: этот обычай подробно описан многими авторами. Но Один привязывает к Иггдрасилю также своего коня, а эта мифическая тема, как известно, широко распространена в Центральной и Северной Азии (см. выше).
У скакуна Одина, Слейпнира, восемь ног, и именно он доставляет своего господина, а также других богов (например, Гермодра) в Ад. Восьминогий конь является типичным шаманским конем: мы встречаем его у сибиряков, а также у других народов (например, у муриа) всегда в связи с экстатическими переживаниями шаманов (см. ниже). По мнению Хофлера, вероятно, что Слейпнир является мифическим архетипом многоногого "конька на шесте" (cheval jupon; hobby horse), исполняющего важную роль в тайном культе мужских сообществ. Но это уже магико-культурное явление, выходящее за рамки шаманизма.
Говоря о способности Одина свободно изменять свою форму, Снорри (Snorri) пишет: "Его тело лежит, как если бы он спал или был мертвым, но он становится птицей или диким зверем, рыбой или змеем и во мгновение ока достигает отдаленных стран". Вполне обосновано сопоставление этого экстатического путешествия Одина в облике животных с превращением шаманов в животных, поскольку и шаманы в виде быков или орлов сражаются друг с другом, и нордические традиции описывают несколько поединков между магами в облике моржей или других животных, в то время как их человеческие тела остаются неподвижными — как тело Одина во время его экстаза. Конечно, такие верования встречаются и за рамками собственно шаманизма, но это сопоставление с практиками сибирских шаманов напрашивается тем более, что и другие скандинавские предания говорят о духах-помощниках в облике животных, видимых только шаманам, что еще ярче напоминает шаманские представления. Можно даже допустить, что два ворона Одина — Хугинн ("Мысль") и Мунинн ("Память") — представляют двух сильно мифологизированных «духов-помощников» в облике птиц, которых Великий Маг высылал (поистине шаманским способом!) на четыре стороны света.
Один занимается также некромантией (гаданием с помощью духов умерших). На своем коне Слейпнире он достигает Хела (Ада) и приказывает давно умершей пророчице встать из гроба, чтобы ответить на его вопросы. Этим видом некромантии, который хотя и не является шаманством в строгом смысле, но находится в очень близком духовном горизонте, занимались и другие персонажи. Следует также вспомнить о гадании с помощью мумифицированной головы Мимира, которое напоминает гадание юкагиров с помощью черепов шаманов-предшественников.
Пророками становятся, садясь на могилы пророков, а «поэтами», то есть вдохновленными, — засыпая на могиле поэта. Тот же обычай встречаем у кельтов: фили съедал сырое мясо быка, выпивал кровь, после чего спал, завернутый в его шкуру; во сне "невидимые друзья" давали ему ответ на вопрос, который его занимал. Или же, уснув непосредственно на могиле родственника или предка, становились пророками. Типологически эти обычаи близки к посвящению или вдохновлению будущих шаманов и магов, проводящих ночь возле трупов или на кладбищах. Идея, лежащая в основе этого, та же: умершие знают будущее, могут открыть скрытые вещи и т. п. Подобную роль иногда играет сон: в саге о Гислиме G'sla Saga) поэт показывает судьбу некоторых избранных личностей после смерти.
Здесь не место для анализа кельтских и германских мифов и легенд, посвященных экстатическим путешествиям в потусторонний мир, прежде всего нисхождению в Ад. Просто вспомним о том, что как кельтские, так и германские идеи относительно посмертного существования не были лишены противоречий. Традиции упоминают о нескольких местах, предназначенных для покойников, согласуясь в этом с верой других народов в многообразие судеб после смерти. Но согласно Grimnismal, Хел, то есть именно Ад, находится под одним из корней Иггдрасиля, а значит, в "Центре Мира". Говорится даже о девяти подземных этажах; некий великан утверждает, что он обрел свою мудрость, низойдя в "девять нижних миров". Здесь мы видим среднеазиатскую космологическую схему, в которой семь или девять Адов соответствуют семи или девяти Небесам. Но большee значение для нас имеет заявление великана: он становится «мудрым» — то есть ясновидящим — после нисхождения в Ад, которое именно поэтому мы имеем основания считать посвящением.
В Gylfaginning (XLVIII) Снорри рассказывает о нисхождении Гермодра (Негmodr), верхом на скакуне Одина Слейпнире, в Хел с целью привести оттуда душу Бальдра. Это чисто шаманский способ нисхождения в Ад. Как и в различных неевропейских вариантах орфического мифа, нисхождение Бальдра в Ад не принесло ожидаемых результатов. То, что подобное считалось возможным, подтверждается в Chronicon Norvegiae:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60