Ночь нам обоим пришлось провести у меня, ибо своим домом Кзко еще не обзавелся, а наутро я встретился с королем, и мы определили, когда дружина охотников отправится в путь – на девятый день после нашей встречи.
Семь свободных дней мы превратили с Кэко в непрерывно длящийся праздник, ибо многие наши друзья-охотники вернулись из леса, и мы, конечно, навестили каждого; пальмовое вино лилось рекой, и всякий раз, когда разговор заходил о Кэко и его жене, друзья подшучивали над ним, говоря: «Убей-меня-муж-мой – не так ли звали жену твою, досточтимый Кэко?»
Неделя упорхнула в прошлое, словно стайка стремительных птиц, а на восьмой день мы прекратили празднество, хорошенько отдохнули, упаковали охотничье снаряжение и в девять часов легли спать, чтобы встать поутру как можно раньше. Превосходно выспавшись, мы поднялись на рассвете, позавтракали толченым ямсом и в половине девятого были уже у короля, который ждал нас, восседая на троне в парадном дворе; на короле была праздничная одежда, а вокруг трона стояла плотная толпа знатных горожан. Один или два охотника немного опоздали, но к десяти часам утра вся наша дружина уже была в сборе. О друзья мои! Недаром говорится, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – у меня не хватает слов для рассказа, когда я вспоминаю, как величаво, необычно и внушительно выглядела наша дружина! Под благоговейными взглядами провожающих выстроились перед королем охотники в походной одежде; на некоторых были брюки, кое-кто явился в набедренной повязке, но под охотничьим плащом у каждого висела на плече сумка для дичи, а ружья свои охотники заговорили от осечек и усилили их бой родовыми амулетами и магическими наговорами.
Обо всех охотниках нашей дружины рассказать невозможно, друзья, однако нескольких, самых опытных и отважных, я вам все-таки постараюсь представить. Их было семеро, считая и меня. Мы выстроились перед королем в одну шеренгу, и я буду описывать нас по порядку, начавши слева. Первым стоял Кэко-с-костяной-дубиной, но его историю вы уже знаете. Рядом возвышался Имодойе, мой дальний родственник со стороны матери. В десятилетнем возрасте его унес к себе Ураган, и семь долгих лет прожил Имодойе в жилище Урагана, питаясь исключительно сладким перцем. Он пре красно владел магией, знал множество заклинательных наговоров, был опытен и умен, а его охотничья слава гремела по всему королевству. За эти качества ему и дали имя Имодойе, что значит Многоопытный Мудрец. Третьим в шеренге стоял я. Четвертым – Олохунийо, или Прекрасный. Не было на земле мужчины красивее, чем он, а в искусстве пения и барабанной музыки решительно никто не мог с ним соперничать. Когда он играл на барабане, воздух туманился от счастья и клубы тумана неистово плясали под переливчатые барабанные трели, а когда пел, с его губ вспархивали радужные кольца пламени; из мелодий же он почитал своими любимыми мелодии заклинаний. Пятым был Элегбеде-одо. Он родился в семье людей, однако вскормили его лесные звери, ибо он появился на свет с тремя глазами – два, как у всякого человека, впереди, а один сзади, на затылке, – и мать испугалась растить такого ребенка. Она отнесла его в лес и оставила на поляне, а после ее ухода мальчика подобрали бабуины и воспитали вместе со своими детенышами, так что он вырос удивительно крепким. Когда ему минуло пятнадцать лет, он вернулся к людям, однако нрав у него был невероятно буйный, ибо он во многом походил на своих приемных родителей, – поэтому-то горожане и дали ему имя Элегбеде-одо, в честь праотца бабуинов.
Он поступил на службу к королю, и тот купил ему ружье, чтобы назначить его королевским охотником. Элегбеде-одо понимал язык зверей и птиц, а силой отличался львиной, и, если кто-нибудь наносил ему удар кулаком или даже пинал его ногой, он этого просто не замечал; да и железным прутом, даже если бы удар пришелся ему по голове, свалить его на землю было нелегко. Шестого в нашей шеренге звали Эфоийе, и пришел он к нам из чужих краев, когда услышал молву о походе охотников к Лангбодо; а до этого я ни разу его не встречал. Эфоийе был редкостно метким лучником, и, хотя его трудно было отличить от обычного человека, происходил он из рода птиц, так что на теле у него росли не волосы, а крохотные перья, и он тщательно выщипывал их, чтобы избежать насмешек; в одежде, впрочем, он решительно ничем не отличался по внешнему виду от человека. Да и крыльями своими Эфоийе пользовался очень редко – главным образом на охоте, когда ему грозила неминуемая гибель. Стрелы из его лука попадали в цель безошибочно, и, даже если зверь таился за кустами, он приказывал стреле настичь его, и та, выполняя приказ хозяина, отыскивала не только зверя, но и самое уязвимое место на теле его. И все же Эфоийе не всегда мог легко расправиться со своими противниками, ибо ему разрешалось выпустить лишь семь стрел в день – таково было условие Небесного Кузнеца Сокоти, который подарил когда-то лук его отцу; а если это условие не выполнялось, безудержный гнев Сокоти сокрушительно обрушивался на владельца лука. Седьмым среди нас был Арамада окунрин, или Чудодей-навыворот, удивительный человек, неизменно замерзающий под палящими лучами солнца или даже в огне и страдающий от жары на морозе, – ибо все у него в жизни шло наоборот обычному.
Короче говоря, из нас составилась весьма необыкновенная дружина, и, когда король сказал нам свое напутственное слово, Имодойе обратился с речью к толпе провожающих.
– Уважаемые сограждане (так начал он свою речь), нам очень приятно, что вы пришли нас проводить, ибо, вспоминая сегодняшний день, мы будем ощущать на чужбине вашу дружескую поддержку, и наша решимость, наша уверенность в победе не ослабнет, когда мы встретим на пути опасные препятствия. Без причины даже тонкая веточка не ломается, а тем более не собирается без причины дружина, – мы отправляемся к Горнему Лангбодо не ради славы или почестей, а по велению нашей страны. Как бы ни были приветливы чужедальние земли, дома человеку лучше, чем на чужбине – как бы приветливо ни принимали нас в дальних странах, мы всегда будем помнить отчие земли. Если человек родился в маленьком городке, он все равно привязан к нему душой; если этот городок непригляден и неопрятен, человек все равно любит его всем сердцем; если наш народ отстал от других, так что сограждане наши не приобщились к цивилизации, мы все равно почитаем их своими собратьями и сообща отвечаем за свой отсталый народ, ибо лишь нам самим дано определять судьбу его, очищать от скверны и выводить в цивилизованную жизнь. Только уроды и спесивые идиоты отрекаются от родины и родного народа – так утверждает наше нынешнее присловье, и мудрость его подобна мудрости древних речений. Мой опыт подсказывает мне, что мы отправляемся в опаснейший поход: сквозь яростные несчастья и неистовые горести предстоит прорываться нам на пути к Лангбодо, из отня в холод, а из холода в полымя, – вот какими вехами отмечена наша будущая дорога, и далеко не каждый из нас вернется домой. Не забывайте же тех, кто в пути, – и благодарность путников поможет вам жить. Мы оставляем на родине родных и друзей, дома и всякое домашнее имущество, – позаботьтесь о нашем достоянии, и, если мы вернемся, нас всех ожидает радость встречи на земле, а если не вернемся, то встретимся в небесах.
Когда Имодойе умолк, женщины разрыдались, а мужчины чуть не расплакались, однако он быстро повернулся к нам и сказал:
Друзья мои и спутники в будущем походе, укрепите дух свой и приготовьтесь мужественно встретить лишения на пути. Подумайте, какая слава ждет себялюбца, не желающего послужить родине? Чем восполнит гуляка праздный нехватку мужества в сердце своем? Помните, друзья, что голова ленивца не стоит мизинца истинного мужчины, и, едва ленивец прекратит самовосхваления, людям откроется его пустота, а мужеству не нужны славословия, ибо оно заметно без всяких слов.
Отчего же столь мрачны ваши лица, друзья? Разве не готовы мы выполнить наш долг?
Речи Имодойе благотворно действовали на людей – наша, решимость мгновенно окрепла, и мы воскликнули в один голос:
– Пора отправляться, ибо мы готовы исполнить свой долг!
С этими словами пустились мы в путь, а провожающие безмолвно последовали за нами. Вскоре, однако, они разошлись по домам, и на дороге вместе с нами остался только-древний старик; он окликнул нас и сказал так: «Выслушайте меня, молодые храбрецы! Самый опасный враг для спутников – их собственные разногласия. Вы прекрасно знаете, что поднять очень тяжелый груз можно лишь обеими руками, а для искусной работы нужны все пять пальцев, поэтому опасайтесь раздоров, и да будут все решения ваши общими. А чтобы не потерять мужества в пути, вам надобно забыть о родичах своих и друзьях, выбросить из головы думы о доме и помнить лишь о цели вашего путешествия. Когда свирепые хищники захотят сожрать вас, убейте их и съешьте за общей трапезой;. когда враждебные духи начнут вредить вам в пути, гоните их без всякой пощады, а оставшись наедине друг с другом, обсудите сообща свои дальнейшие планы и выполняйте их потом без лишних разговоров. Если вам удастся последовать моим советам, вас ждет удача; если же вы отвергнете их, то вскоре вам придется с раскаянием воскликнуть: „Зачем отвергли мы советы доброжелательного старика?!“. Сказав так, старик отправился восвояси, и сопровождали его только собственные слезы искреннего сочувствия нашей нелегкой судьбе.
Я не буду рассказывать сейчас про путешествие через Лес Тысячи Духов – хотя когда-нибудь потом, улучив свободный часок, мы, быть может, поговорим и об этом, – однако мне хочется все же упомянуть в двух-трех словах про королевство гомидов, похожих на людей, которым правил мой добрый друг. Вы, конечно, помните, что я трижды спас его от смерти, выбравшись второй раз на охоту в Ирунмале? Так вот, мы завернули к нему на пути в Лангбодо, и он принял нас очень дружелюбно, а когда мы собрались уходить, щедро снабдил нас провизией. Ему, между прочим, было приятно рассказать мне перед расставанием, что его любимая собака – подарок Сокоти, – которую я будто бы украл, как утверждали мои враги» благополучно нашлась, ибо они ее и спрятали, чтобы восторжествовать надо мной.
Одолев злокозненные дебри Леса Тысячи Духов, мы поспешили в Лангбодо, и тут с нами произошло одно достопамятное событие. А дело было так. Внезапно мы обнаружили, что окружены со всех сторон непролазной даже для самой крохотной мыши чащобой – не только дороги, но и слабого просвета не удавалось нам разглядеть между тесно сомкнувшимися древесными стволами, – вокруг нас как бы выросла сплошная стена. Мы попытались прорубиться сквозь эту стену из могучих деревьев, но подрубленные стволы не падали на землю, ибо упасть им было некуда, а мгновенно срастались опять, и в конце концов мы покорились нашей участи, решив, что агам суждено безвременно и бесславно погибнуть. Уныло прошло два дня, и без всяких изменений начался третий; зато когда солнце стало клониться к закату, мы увидели двух птиц – они перепорхнули нашу крохотную поляну и сели на ветку ближайшего к нам дерева. Кэко вскинул ружье, однако Элегбеде-одо знаком остановил его и чутко прислушался к птичьему щебету, а немного погодя застрелил одну из птиц сам. Не надо забывать, друзья, что Элегбеде понимал язык лесных жителей – именно поэтому он и остановил Кэко. Оказывается, убитая птица рассказывала – до того, разумеется, как Элегбеде убил ее, – что мы попали в ловушку из-за Кэко, ибо ни в чем не повинная жена его, которую он зарубил, воззвала к небесам о мщении, и бог не выпустит нас на волю, пока мы не принесем ее, эту самую птицу, в жертву, чтобы искупить тяжкое преступление Кэко, – вот почему Элегбеде застрелил именно ее. Тщательно выпотрошив убитую птицу, мы наполнили ее, как требовали наши обычаи, пальмовым маслом, а потом положили на плоский камень под высокое дерево. Сердце бога смягчилось – не из-за птицы, а потому, что мы показали свое смирение перед Ним, – и Он пробудил во мне спасительную мысль, или, верней, воспоминание о женщине, которая вызволила меня из-под земли, когда мы провалились туда вместе с Агбако.
И вот я вынул из охотничьей сумки колдовские благовония, разжег небольшой костер, высыпал благовония в огонь и воззвал к этой доброй женщине. Когда она вышла на поверхность из бездонных недр земных, я сказал своим спутникам так: «Видите? Эта женщина однажды спасла меня от лютой смерти, и зовут ее Сподвижница». А когда она приблизилась к нам и спросила: «Какая беда постигла тебя, Акара-огун?», я объяснил ей, что вот уже третий день н можем выбраться с поляны, окруженной по воле Господа стеной деревьев, и что запер нас тут Господь за преступление Кэко, но мы уже принесли искупительную жертву, подслушав благодаря Элегбеде-одо разговор двух птиц.
Сподвижница ничуть не удивилась и повелела нам следовать за собой. Мы исполнили ее повеление, и она уверенно дошла вперед, и стена деревьев расступилась перед ней, и вскоре мы оказались на дороге, а Сподвижница исчезла.
Обрадованные до самого полного счастья, мы немедленно пустились в путь, однако не прошло и двух часов, как стало темно, ибо наступила ночь, и мы легли спать. На рассвете, едва кукушка возвестила нам восход солнца, мы поднялись, позавтракали и отправились дальше; погода была великолепная, и мы шагали вперед, пока в половине одиннадцатого часа дорогу нам не преградил гигант по имени Эру, что значит Ужас.
И недаром звали так преградившего нам дорогу гиганта, ибо он внушал ужас всем живым существам, поскольку у него было четыре головы, навечно повернутые к четырем странам света, куда бы ни направлял он стопы свои: человеческая, но с выражением зверской жестокости в чертах лица, обращенная на восток; львиная, с огоньками лютой недоверчивости в желтоватых глазах, обращенная на запад; змеиная, с раздвоенным язычком между парою ядовитых клыков по бокам, обращенная на север; и рыбья, с языками пламени изо рта, обращенная на юг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18