— Когда я решил жениться, мне пришлось оставить ту, которая родила этого ребенка.— Разумеется, — сказал учитель, который теперь отдыхал душою.— Но она хочет мне отомстить, разрушить мою семейную жизнь. И вот что она сделала. Давеча, когда я ушел с урока, я увидел перед дверьми ребенка и письмо, адресованное моей жене. Несчастная знала, что в это время я не бываю дома, и подстроила так, чтобы ребенка нашла моя жена. Однако, к счастью, сегодня была как раз моя очередь дежурить, и я остался дома…— К счастью! — согласился учитель.— Послушайте, что она пишет моей жене: «Уважаемая сударыня, ваш муж погубил мою жизнь и зашел так далеко, что даже имеет от меня ребенка…»— Для этого не обязательно заходить слишком далеко! — уже весело заметил учитель.— Пожалуйста, послушайте только: «Я писала ему и умоляла прислать мне денег на содержание ребенка, но он и слышать не хочет. Это последний негодяй».— Невероятно! — сказал удивленный учитель.— Да, сударь, так она и написала. Смотрите сами, но, впрочем, слушайте дальше: «Это последний негодяй, а не отец, раз он не хочет позаботиться о своем ребенке. Я бедная девушка…»— Какая же она девушка, раз у нее ребенок? — вставил учитель, теперь уже немного злорадно.— Нет, тут она права, замужем она не была, — возразил господин начальник и продолжал читать: — «Я бедная девушка, и мне не на что содержать его детей; потому я и посылаю его вам, сударыня, воспитывайте его, так как у вас все равно не будет детей…»— Это оскорбление! — уже совсем злорадно сказал учитель.— Я прощаю ей это оскорбление, — тихо молвил господин начальник, — она писала в раздражении. Но к вам у меня есть просьба, — продолжал господин Сима уже другим тоном. — Я доверил вам самую свою большую тайну и надеюсь на вашу скромность.— Пожалуйста, если у вас в шкафу есть еще дети, можете спокойно сообщить мне об этом, — тотчас ответил учитель музыки, думая о свояченице, которой он отныне мог спокойно объясняться в любви в часы дежурства господина Симы.— Но этим я не исчерпал своего доверия к вам. Вы должны оказать мне еще одну услугу.— Охотно, очень охотно! — горячо отозвался учитель музыки.— Записку, которую вы написали, мы сунем в пеленки, а это письмо порвем!— Прекрасно!— Затем вы возьмете ребенка и вынесете его отсюда.— Я?— Пожалуйста, выслушайте меня до конца. Вынесете и положите, например, перед дверями моего дома.— Не дальше?— Боже сохрани, перед дверями, с улицы. Можете это сделать?— А как я пронесу ребенка? Как спрячу? Пиджачок на мне тесный…— Возьмите мой старый сюртук, вам он будет широковат, но тем лучше, спрячете под ним ребенка, когда будете проходить через двор. Это чтобы слуги не увидели. А как только выйдете на улицу, тут же положите. Видите ли, я не хочу бросать ребенка, я позабочусь о нем, но было бы удобнее, если бы его нашли таким образом. И лучше было бы, чтобы его нашел не я, а кто-нибудь другой. Лучше кто-нибудь другой!Так все и устроили. Учитель музыки, ставший доверенным лицом господина начальника, надел его сюртук, под которым уместился бы не один ребенок, взял Неделько осторожно, чтобы не испачкаться, и спустился вниз, а господин начальник облегченно вздохнул. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ, в которой Неделько сперва играет роль музыкального инструмента, или, попросту говоря, гармоники, а потом своими интригами разбивает одну за другой две любви В этой главе по замыслу автора, а также по договоренности с господином Недельковичем, изложенной в предыдущей главе, учителю музыки надо было только оставить Неделько перед дверью и идти своей дорогой. И если бы он это сделал, то место двадцать седьмой главы заняла бы двадцать восьмая, а этой главы вовсе не существовало бы, тем более что ее вообще не было в плане романа.Но писатель предполагает, а случай располагает. И если бы это был обыкновенный случай, автор мог бы его как-нибудь избежать, чтобы хоть на немного сократить мучения и беды общинного дитяти, так как бедняга уже и так побывал во многих руках.А случай был вот какой. Собравшись с духом, учитель музыки вышел из калитки и, в согласии с планом, который он сам придумал, проходя по двору, должен был посмотреть сперва направо — нет ли кого на улице; потом с той же целью — налево. И если бы все шло по плану, он просто положил бы Неделько, а сам дунул бы направо или налево, поскольку это не меняло положения вещей. Однако получилось все не так, потому что, посмотрев налево, он увидел в десяти шагах от себя госпожу Софию Янкович, тетушку Анны Субботич, с которой (с племянницей то есть) он занимался три месяца и за это время два с половиной раза объяснился ей в любви, а она при этом краснела, путала гамму и вообще смущалась так, что боялась поднять глаза. Смущение ее он не мог принять за определенный ответ и поэтому собрался повторить свое объяснение в третий раз. Как только они остались одни, он пробежал пальцами по клавишам и сказал:— Сударыня, мои чувства уже известны вам и…В тот самый миг, когда он был как раз на середине своего объяснения, в комнату вошла тетушка Анны, госпожа София Янкович, которая после смерти мужа считалась вдовой, что не мешало ей искать утех. Среди прочих утех была и музыка, которую она охотно слушала, что привило ей особый вкус к музыкантам. Вот этот самый вкус чувствовала она и к нашему учителю музыки, из-за чего в душе ее родилась ревность к племяннице. Если учесть, что племянницы всегда ценятся больше теток, что девушка всегда привлекательнее вдовы и, наконец, что молодые всегда предпочтительнее старых, то госпожу Софию нельзя упрекнуть в том, что ее ревность не имела оснований, как нельзя упрекнуть и за обыкновение стоять во время урока под дверью и подслушивать. Из-за этого своего обыкновения она и услышала вышеизложенное объяснение в любви и прервала его на середине. Тетушка, естественно, сразу же помчалась к своей сестре, матери племянницы, и заявила, что терпеть такое нельзя.Этого и в самом деле не потерпели. Учителю музыки отказали, что развило у госпожи Софии еще больший вкус к музыке.Госпожа София воскликнула первая:— Вы, вы? Какая неожиданность!И она грациозно протянула руку.Учитель музыки, с чужим сюртуком на плечах и Неделько под сюртуком, нисколько, разумеется, не был обрадован этой встречей и не мог грациозно ответить тем же. В ту минуту он почувствовал, как что-то сильно забилось с левой стороны, но не понял, его ли это сердце или Неделькино. В полной растерянности, учитель был не в состоянии произнести ни слова, а не то чтобы поздороваться с госпожой Софией, и размышлял лишь, под каким предлогом бежать от нее. Но, прежде чем он успел придумать предлог, госпожа София сказала:— Я так рада, что мы встретились! Подумать только, я не видела вас уже два месяца, а мне надо сказать вам очень многое!— Мне? — произнес учитель музыки.— Да, многое, причем важное и по секрету, — кокетливо добавила она.— Это мне льстит, но именно сейчас…— Что именно сейчас? — перебила она его.— У меня очень важное… совершенно неотложное дело!— У вас? Да что вы, какая ерунда! Что же это за дело?— Личное… — вывертывался учитель. — То есть не столько личное, сколько государственное дело… то есть, это как посмотреть…— Нет! Оставьте это дело…— Невозможно! — процедил сквозь зубы учитель.— Но, — сказала госпожа София и, кокетливо улыбнувшись, склонилась к нему, — ради любви ко мне…— Любви к вам? Ладно, что же вам угодно?— Не стойте же здесь, пойдемте и Ломиной улицей выйдем к парку у министерства финансов. Вы проводите меня, там такая приятная прохлада, людей нет, и мы сможем спокойно поговорить.Учитель музыки тяжко вздохнул, отер капли пота со лба и пошел, бросив взгляд на окна дома господина Симы Недельковича, который делал отчаянные гримасы.По дороге его развлекали весьма любезным разговором, из которого бедный учитель улавливал лишь отдельные слова, потому что у него отекла рука. Она совсем одеревенела, и, чувствуя, что Неделько постепенно сползает вниз, учитель обмер от страха.Представьте себе, каково было ему, когда госпожа София сказала между прочим:— Этот сюртук плохо сидит на вас.— Знаю.— Вы что-то несете?— Да.— Почему бы вам не взять носильщика?— Носильщика?… Нет, невозможно… этого я не могу доверить никому.— А что это?— О чем вы говорите? — сказал испуганно учитель, и на лбу у него выступил холодный пот.— О том, что вы несете под сюртуком.— То, что я несу… это… как вам сказать… это музыкальный инструмент.— Инструмент?— Да! — решительно сказал учитель, выдумка показалась ему удачной.— Вы купили его сейчас?— Да, сейчас.— И, наверно, идете репетировать?— Да, иду репетировать… но видите, какая жара? — тотчас добавил учитель, стараясь переменить тему разговора.Тем временем они пришли в парк и сели на скамью. Учитель мог теперь отдохнуть и размять отекшую руку. И вдруг Неделько, до сих пор на удивление молчаливый, заблеял под сюртуком. Госпожа София вздрогнула, а у несчастного учителя забегали глаза, и он смутился, как мальчишка, которого поймали за нехорошим делом.— Так это гармоника?— Да, гармоника, — ответил учитель, потрясенный до глубины души. Предчувствуя, что Неделько на этом не остановится, он решил тотчас бежать, как вор от жандарма, как должник от кредитора. Это было дерзкое, отважное решение, но он еще не знал, как его осуществить.И вот, точно на середине очень длинной фразы, которой госпожа София начала свое объяснение в любви, он собрался с силами, напряг всю свою волю и, соскочив со скамейки, побежал без оглядки к выходу из парка, к Вознесенской церкви, мимо Высших женских курсов и там только сбавил шаг. Однако, пока он бежал, за ним увязался какой-то господин, кричавший:— Остановитесь! Остановитесь!Бедняга учитель, подумавший было, что имеет дело с ревнивым вдовцом пенсионером, каких всегда много сидит в парке у министерства финансов, припустил снова. Но потом он узнал в быстро приближавшемся преследователе портного Йоцу, человека, который весьма скверно кроил костюмы, но имел исключительно красиво скроенную свояченицу (они с учителем объяснились друг другу в любви, и он обещал на ней жениться). Учитель остановился и подождал своего будущего свояка.— Постойте, вы потеряли записку!— Записку? — испуганно переспросил учитель музыки.— Да, — сказал портной. — Вот эту.— Дайте ее мне, дорогой господин Йоца.— Что? Дать ее вам? Разумеется, я дам, но прежде я попросил бы вас объясниться, господин будущий зять!Слова «господин будущий зять» портной произнес решительно, будто отхватил их ножницами. Впрочем, у портного было полное право проявлять решительность. Учитель музыки обещал жениться на его свояченице еще семь месяцев назад; в связи с этим он проводил с ней время весьма приятно и весьма часто приходил к портному ужинать. Портной, разумеется, уже несколько раз требовал от учителя ответить, когда же будет свадьба, но тот увертывался от ответа. Портной решил воспользоваться случаем — подобранная им записка была той самой, которую сунули в пеленки и которая гласила: «Я бедная женщина и по своей бедности не могу прокормить этого ребенка, а потому оставляю его здесь, в надежде, что добрые люди подберут и воспитают его».Представьте себе, каково было учителю, когда он увидел в руке портного злополучную записку, начертанную его собственной рукой.— Итак, что это такое? — спросил портной таким тоном, словно говорил с должником, не заплатившим за зимнее пальто, сшитое в позапрошлую зиму.— Записочка, — постарался ответить спокойно учитель музыки.— Написанная вами?— Нет.— Как же нет, когда вы тем же почерком пишете любовные письма моей свояченице?— Ну и ладно, — сказал учитель музыки, не ведая, что говорит.— А чей это ребенок упоминается в записке и что это за бедная женщина?— Не знаю.— Зато знаю я! — воскликнул портной. — Теперь мне ясно, почему вы уклоняетесь от женитьбы на моей свояченице. Забирайте свою записку, и прошу вас никогда больше не переступать порога моего дома. Считайте, что все кончено!С этими словами портной протянул записку и удалился широкими шагами, словно генерал, объявивший благодарность своим войскам.Напрасно учитель музыки чистым лирическим тенором дважды прокричал ему вслед: «Господин Йоца, господин Йоца!» Портной даже не оглянулся, продолжая вышагивать гордо и победоносно.Учитель музыки вздохнул и прижал локтем Неделько, который своими интригами за какие-нибудь полчаса разбил уже вторую любовь. По Балканской улице он вернулся к дому господина Симы Недельковича и, не обращая внимания на идущих по улице кухарок, положил ребенка перед воротами, а сам удалился, не оглядываясь.Так с трудом осуществился замысел, которым автор романа и господин Сима Неделькович поделились с учителем музыки. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, в которой господин Сима Неделькович едва не становится коллекционером, а госпожа Босилька, его жена, вместо детей рожает идеи. Тем временем Неделько с порога дома ступает на порог счастья, но не становится счастливым хотя бы потому, что на этом роман закончился бы, а у автора, между прочим, есть материал еще на несколько глав Казалось, Неделько был посвящен в намерения господина Недельковича и сделал со своей стороны все, чтобы помочь их осуществлению. Оставленный учителем музыки перед воротами, он, молчавший целый час, заревел так, что его было слышно даже на верхнем этаже.Господин Сима Неделькович впал в отчаяние, когда увидел, что учитель музыки с ребенком под сюртуком вынужден был присоединиться к какой-то женщине, и теперь он озабоченно думал и строил различные предположения, подобно начальнику порта, у которого бурей унесло корабль в открытое море. Но вдруг забот как не бывало — он услышал, как у ворот дома раздался уже знакомый его слуху рев.Это произошло в ту минуту, когда они со своей молодой женой, госпожой Босилькой, пили чай. Он уронил ложечку, сделал невинное лицо и повернулся к жене.— Не кажется ли тебе, Босилька, что откуда-то доносится детский плач?Госпожа Босилька прислушалась, поставила чашку с чаем, подбежала к окну, посмотрела налево, направо и всплеснула руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26