Получая деньги, он вяло сказал:— За ажурную строчку гони деньги на бочку.Когда он ушел, я тяжело задумался.
Он начинал мне тихо надоедать. Отношения наши постепенно стали приобретать температуру Северного полюса.— Дай р-р-й гав, гав, гаванс! — сказал он устало.Я развел руками.— Денег нет.— Р-редактор! Не ври, д'актор! А то ты принесешь мне вред, актор!— Вы состоите поэтом?— Поэтом.— Поэтому я не дам вам денег, — сострил я, на всякий случай отодвигая подальше тяжелое пресс-папье.— Остришь? Остри.Он махнул рукой и без всякого воодушевления добавил:— Ос тридцать рублей гони.— Что нового? — осторожно спросил я. — Пишете?— Пишу. Пью коньяк пи Шустова . Написал про Пуанкаре. Хочешь? Вот. Собрав войска свои в кареИ прицепивши танк к штиблету,Кричит бандит Пуанкаре:Карету мне, пуан карету! — Нравится?— Гм… Не актуально.— Значит, дело табак туально. Так… Понял я вас. Может, хочешь про Ллойд-Джорджа? Например, — целлу ллойдджоржик … Или про Чембер ленские прииски, то бишь происки… Или…— Я спешу на заседание.— Засе либердание …— Вы мне надоели!— Канада ели, в Канаде ели, надоели менты платить. Плати елименты, редактор!— Пустите меня, ч-черт, я позову милицию.— Ваше ми лицо мне з наркомо …— Вон!!! — гаркнул я.Он захохотал.— Теле вон , ха-ха-ха, пикса вон , ха-ха, Джойс вон , Хикс, хи-хикс, хи-хи-хи-хикс, х игрек , хи зет , хи клозет … хо-хо-хо…
Я не видел его года два. Говорили, что он стал пить и оскорблять знакомых. Его несколько раз били за неприличные извращения чужих фамилий. Жена убежала от него к какому-то помощнику прокурора. Он крикнул ей вдогонку: Жена бежала к прокурору,Но прокурор не будет впрок.И, не найдя в нем прок опору ,Она получит прок урок . Передавали, что обиженный прокурор возбудил против него уголовное преследование по обвинению в физическом и психическом насилии над русской грамматикой.
Последняя наша встреча произошла на вокзале. Был январь. Мороз достигал тридцати градусов.Он шел по платформе в сопровождении плечистого малого в дворницком фартуке с бляхой. Он был без пальто, в аккуратно выглаженном костюме. Галстука и шляпы не было. К ворсу пиджака прилипла большая соломинка.— А я на дачу! — воскликнул он широко, по-детски, улыбаясь.— Ну, что вы, милый, — сказал я, пожимая его холодную вялую руку, — какая может быть дача в январе месяце?— Они-с на Канатчикову дачу, — почтительно сообщил детина в фартуке.— Ну да. В Канаду. На Канад чикову дачу, Шпа-гатчикову незадачу, неудачу, удачу…— Идем, что ли! — сказал детина.— Не пойду-у-у!!! Не пой дуплетом в угол!.. Р-р-р-анга, нга…Поэта стали вязать.— Я изобрел Сатурн!!! — крикнул он, отбиваясь изо всех сил. — Не плюйте в сат урну!..
Больше я его не видел.
1927 Даровитая девушка ~Сколько их, куда их гонят… А.С. Пушкин
Часто, глядя на студента Хведорова мерцающим взглядом, Кусичка Крант говорила:— Знаете, Хведоров, я решила посвятить кино всю, всю жизнь.— И напрасно, — угрюмо отвечал студент, — всю жизнь — это очень много. Посвятите ему лет десять — пятнадцать, а больше не посвящайте.— Нет. Вы все шутите, а я серьезно. Я создана для экрана. Не правда ли, у меня фотогеничное лицо?— Фотогеничное-то оно фотогеничное, только что от того толку, раз на нем бороды нет.— К-какой б-бороды?— Обыкновенной. Из волос. Теперь, я слышал, фотогеничные лица без бороды не в ходу.Кусичка Крант морщила малообещающий лобик и задумывалась. Потом облегченно вздыхала.— Так то у мужчин. А я женщина.— У женщин тоже. Я знаю. Мне один король режиссеров говорил. Ей-богу.— Нет. Вы все шутите, а я серьезно… Вы, Хведоров, не любите кино. Это ужасно.— Не люблю, Кусичка. Уж такой я человек. Бесчувственный. Горбатого, как говорится, могила исправит.— Как это исправит горбатого? Разве горб у горбатого можно исправить?Студент Хведоров пристально смотрел на Кусичку Крант. Ее глаза честно и доверчиво смотрели в студентовы — лживые и хитрые.— Видите ли, этот способ лечения горбатых граждан ведет свое начало с одиннадцатого века. Делается это очень просто. Роют яму. Потом сажают в нее горбатого человека и засыпают землей. Через недели две яму разрывают и вынимают оттуда пациента. И что же? Горба и в помине нет.— Вы шутите!— Серьезно!
Когда Кусичка окончила киностудию, ее жизнь резко изменилась.Кусичка вставала в шесть часов утра и отправлялась на кинофабрику. Возвращалась поздно вечером усталая, голодная, но торжествующая.— Ну, как ваши дела? — спрашивал Хведоров вежливо. — Снимаетесь все?— Еще как.— Небось от этих «сатурнов» глаза болят?— Каких там «сатурнов»?! Вы с ума сошли! От юпитеров. Нет, не болят. Привыкла.— Hу, как там на фабрике? Хорошо?— Ого!— Кадры большие?— Ничего себе. Спасибо.— Диафрагма не побаливает?— Вы с ума сошли! Вы знаете, что такое диафрагма?— Не знаю.— То-то. Раз не знаете, не говорите.— Я ничего такого не говорил… Ведь я, собственно говоря, не питаю против диафрагмы никакой вражды.— То-то.— А режиссер хороший?— Ничего себе. Крепкий режиссер.— Вероятно, страдает от наплыва?— От него нельзя страдать. Наплыв — это киноприем.— Ну, это смотря какой наплыв. Если наплыв киноартистов, то от него. даже запрещенные приемы бокса не помогут.Перл студентова остроумия пропал зря. Кусичка задумчиво смотрела на потолок и морщила лобик. Видно, о чем-то мучительно думала.— Скажите, — спросила она нерешительно, — как добывается стекло? Оно… ископаемое?— Это смотря по тому, какое стекло. Бутылочное, например, добывается из глубины моря. Водочные рюмки тоже. Ископаемые.— А электрические лампочки?— Растут, — твердо сказал студент, — на деревьях.— Серьезно?— Ей-богу. Есть такие деревья. В Америке. Возле Голливуда. Их так и называют — электрические скаты. А почему вы спросили?— Так… Я на фабрике нечаянао разбила лампочку. Во время съемки.
Съемка картины подходила к концу. Приближался день, который должен был принести Кусичке Крант славу и доллары. Кусичка стала нервничать.— Скажите, Кусичка, — осмелился как-то спросить студент, — вы снимаетесь в комедии или драме?— Ведь вам, кажется, известно, — сухо ответила она, — что у меня комедийное дарование.— Значит, в комедии?— Угу.— А как называется картина?— Глупый вопрос. Всему миру известно, что картина называется «Приключения портного Фитюлькина», по сценарию Шершеляфамова, Михаила Гнидова и Константина Бруцкуса, а вы… Отстаньте.В последние дни перед премьерой «Портного Фитюлькина» Кусичка нервничала. Студент заметил, что веки ее покраснели и она часто сморкалась.— Бодритесь, — сказал он ей, — Дантон, всходя на эшафот восемнадцатого бумеранга, встретил смерть бодро.— Так то Дантес, — сказала она упавшим голосом, — а я девушка.— Я в этом никогда не сомневался! — ответил студент галантно.
В кинотеатр пришли за час до начала сеанса.— А знаете, — заметил студент Хведоров вскользь, — вашей фамилии почему-то нет на афише. И Мясохладобоева есть, и Глупского, и даже какой-то Сидоровой, а вашей нет.— Интриги.— Скажите, какая наглость! — посочувствовал Хведоров.— От них все станется! — злобно сказала Кусичка. — Однако идемте в зал. Сейчас начнется.Потух свет, и на экране добросовестно завертелся портной Фитюлькин. Он шил рясу какому-то явно антирелигиозному попу, разнообразя это привычное его профессии занятие ухаживаниями за дочкой ответственного товарища.На полотне было все: и приближающийся поезд, и рельсы, и бешено вертящиеся колеса, и заводские трубы, и красивый деревенский пейзаж, и попадья анфас и в профиль, и голый портной Фитюлькин на пляже в Крыму, и Кавказский хребет… Не было только одной Кусички Крант. Не было ее ни в первой, ни во второй, ни в третьей части, как равно не было ее в четвертой, пятой и шестой.Один только раз, когда на экране мелькнули чьи-то, взятые крупным планом ноги, Кусичка ущипнула студента за локоть. Но продолжалось это одно мгновение.Так как частей было всего шесть, студент Хведоров и Кусичка Крант пошли домой.— Ну-с, дорогая моя, — сказал студент, — что вы можете сказать по поводу этой картинки?Кусичка молчала.— Почему же вы молчите? Что касается меня, то я в восторге. Ваше лицо, освещенное яркими юпитерами, показалось мне весьма фотогеничным. Вы играли с большим мастерством. Очевидно, занятия в студии сослужили вам немалую службу. Диафрагма вам, несомненно, благоприятствовала, несмотря на несколько резкий наплыв и интриги негодяя режиссера… Сегодня вечером я положительно полюбил кино… Кстати, лампочки на деревьях не растут, а выдуваются из стекла, которое отнюдь не добывается, а изготовляется из песка и прочей дряни… Не ревите… Стыдно реветь в семнадцать лет. И потом эти драмы вам не к лицу. У вас, если не ошибаюсь, дарование комедийное…— Я… б-больше н-не б-буду! — прошептала Кусичка Крант.— То-то, — сказал студент Хведоров, смягчившись, — а теперь идите домой и положите на голову холодный компресс. Завтра я вам принесу географию и обществоведение. Если вы посвятите им всю, всю жизнь, из вас еще может выйти толк.
1927 Великий порыв Я люблю энергичных людей. Не любить их нельзя. Верьте слову. Посмотрите, посмотрите, вот идут двое. Один — рыхлый тридцатилетний мужчина с сонным лицом, в мягкой шляпе и с дурацкой кляксой волос под нижней губой. Посмотрите, как вяло он передвигает ноги, какая зверская скука перекосила его гладкую морду. Вглядитесь — ему скучно есть, скучно спать, скучно работать, скучно жить. Но зато рядом с ним несется, подпрыгивая, личность, при виде которой даже грудному ребенку становится ясным, что личность эта — энергия, порыв, смерч… Посмотрите, как небрежно съехала кепка на затылок личности, как личность, забегая вперед, вдруг останавливается и кричит на всю улицу: «Ты не прав, Никифор, и я сейчас тебе это докажу!» Посмотрите, посмотрите — ведь это падающее с носа пенсне, этот победно развевающийся галстук, — эти острые колени — это сама жизнь, жизнь кипучая, полная порывов и ошибок, великих открытий и заблуждений, жизнь чертовски прекрасная во всех ее многогранных проявле…Я люблю энергичных людей.
Товарищ Терпейский — мой сослуживец. Мы ежедневно сталкиваемся с ним в темном редакционном коридоре, жмем руки и расходимся по своим комнатам. В течение дня мы видимся не менее десяти раз. И каждая новая встреча все более и более убеждает меня в том, что Терпейский не что иное, как большой, умело организованный, базисный склад энергии.Терпейский — отличный журналист. Его фельетоны — резки, сжаты, образны и остры. Диалог — само совершенство. Быстрота работы — сногсшибательна.Если бы меня разбудили ночью после товарищеской вечеринки и спросили бы: «Скажите, может ли Терпейский перевернуть гору?» — я бы ответил: «Кто? Терпейский? Гору? Конечно, может!»Однако слушайте. То, что я вам сейчас расскажу, — сущая правда.— Милый, — сказал мне как-то за обедом Терпейский, — ты не поверишь, но в бюрократизме меня больше всего возмущает косность языка. Я не ищу корней бюрократизма, я не хочу их искать, ибо я знаю, что в тот момент, когда официальные бумажки освободятся от затхлой казенщины, идущей со времен подьячих допетровского времени, — бюрократизму придет конец. При виде бумажки, начинающейся словами «С получением сего», я сатанею… О! Если бы мне пришлось перейти на административную работу, я бы показал им, как нужно писать бумажки. Я бы по-ка-зал!Верьте — не верьте, но в этот же день Терпейский был назначен главой некоего административного учреждения. Как нарочно.
Терпейский пришел в свой кабинет, сорвал плакат «Без доклада не входить» и сел за письменный стол.— Вот, товарищ заведующий, — почтительно сказал начканц, — подпишите бумажку.Терпейский прочел и побагровел.— Это что такое? — загремел он.— Б-б-бумаж-жка.— Прочтите. Начканц прочел:— «Начальнику сортировочно-методического отдела. Лично. Срочно, Сов. секретно. На № АМДЦ 85(315)000(83) У. С получением сего настоящим извещаю (зачеркнуто) имею известить вас на предмет присылки, начиная с сего квартала, отчетных сведения в порядке, указанном в пункте Б соответствующего циркуляра, каковые таковые помянутые отчетные сведения надлежит неукоснительно в кратчайший срок представить на распоряжение, о чем вы сим извещаетесь для сведения.Приложение: без приложения. Зачеркнутому «извещаю» — не верить».Терпейский бешено затопал ногами. Потом успокоился.— Дайте бумажку, — сказал он, — я исправлю.Оторвав по старой журналистской привычке узенький листок бумаги, Терпейский минуту подумал и быстро стал строчить.— Вот. Бумажка. Читайте.Начканц трясущимися руками протер очки и принялся читать:— «Дорогой начальник сортировочно-методиче-ского отдела! Есть такая поговорка; „Чем дальше в лес, тем больше дров“. Так и у вас получилось с отчетностью. Мы вам бумажки пишем, а вы, извините, чепуху присылаете. Так вот, дружище, как получите нашу бумаженцию, сейчас же пишите отчет по пункту Б (Увы! Менее банально выразиться не могу!) и гоните нам, чем скорей, тем лучше. Ну, прощайте, милый. Кланяйтесь знакомым. Обратите внимание на то, что бумажку посылаю без номера. К чему это? Лишняя волокита. Верно? Ну, ну, не буду вас задерживать. Уваж. вас Терпейский».Терпейский вытер платком потный лоб. Начканц, почтительно удалился.— Обломаем! — сказал в кормдоре начкана, обступившим его служащим. — И не таковских обламывали.
Прошел год. В редакции о Терпейском стали понемногу забывать. Только иногда вдруг кто-нибудь вздыхал и говорил:— Эх! Нет Терпейского! Горячий был человек! Нет у нас после Терпейского хорошего фельетона.Однажды, придя в редакцию, я был ошеломлен. За столом сидел Терпейский. Он стал гораздо солиднее, пополнел и завел под нижней губой эспаньолку.— Здравствуйте, дорогой товарищ, — сказал он мне, — садитесь. Я вас слушаю. Ну-с. Покороче.На лице моего друга застыла скука.Я выбежал в коридор, сдерживая рыдание. От сотрудников я узнал, что Терпейский снова назначен к нам в редакцию.— Ну, теперь опять будет у нас хороший фельетон… — говорили сотрудники неуверенно.На другой день я развернул газету и ахнул. Под заголовком «Маленький фельетон» было написано:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17