И как это он сразу не сообразил. Ведь это же просто и ясно, как восьмой разряд тарифной сетки.— Ура! — закричал Козлодоев жене. — Носа сняли! Ур-ра!Козлодоев, немытый и нечесаный, побежал на службу.«Ara, — ехидно подумал он, видя, как начальник с портфелем входит в вестибюль, — дела пришел сдавать, голубчик!»— Товарищи! — воскликнул Козлодоев, вбегая в канцелярию. — Носа сняли! Дела сдает! Ей-богу!— Ну что вы такое мелете, Козлодоев? — сказал осторожный начканц. — Ну кто вам сказал, что его сняли?— Будьте уверены! — хихикнул Козлодоев.Козлодоева тесно обступили сослуживцы. Козлодоев из скромного регистратора сразу же превратился в героя дня.— Сняли, сняли, — небрежно говорил он, — дела пришел сдавать наш Носище. Уж будьте покойнички. Раз Козлодоев говорит — дело верное. То-то я вижу, что на нашего Носеныша никто внимания не обращает! А его-то и сняли, хе-хе-хе… Я, знаете ли, сам ему на ногу наступил и выругал его хорошенько. Верное слово. Где Hoc? Ay!По толпе служащих пробежал гул недоверия.— Врете вы, Козлодоев, — плачущим голосом сказал начканц, — не наступили вы ему на ногу. Быть этого не может!Козлодоев презрительно посмотрел на начканца.— Это я-то? Не наступил? Ха-ха! Хорошо же…Козлодоев небрежно оглядел присутствующих.— Хорошо же… Идите все в коридор и смотрите, как я наступлю Носу на ногу, а он еще сам извинится, а я еще сам его выругаю хорошенько.В коридор вышли всем отделом и стали ждать.Через пять минут дверь начальникова кабинета растворилась, и в коридоре показался Нос.Служащие вытолкнули Козлодоева вперед и замерли у стен. Козлодоев нервно кашлянул и пошел навстречу начальнику. Нос шел быстро, рассеянно поглядывая по сторонам.«А вдруг я ошибся? — подумал Козлодоев, поравнявшись с Носом и покрываясь холодным бисерным потом. — А вдруг его не сняли?»Но отступать было уже поздно.«Эх! Была не была!» — решил Козлодоев и тут же наступил начальнику на ногу.— Виноват! — пискнул Нос, отскочив в сторону.— Толкаются тут всякие! — пробормотал Козлодоев.— Простите, — промолвил Нос, глядя на Козлодоева в упор, — не заметил.Козлодоев победно улыбнулся.— То-то, — сказал он громко, — не за-ме-тил!.. Надо замечать! И вообще вы ничего не замечаете. В учреждении творятся безобразия!.. Грязь!.. Секретарь пьянствует!.. А он, изволите ли видеть, не заметил!..И Козлодоев медленно пошел дальше.Триумф Козлодоева был шумный и заслуженный. Козлодоеву удивлялись. Козлодоевым восхищались. Перед Козлодоевым заискивали даже скептически настроенный начканц поверил, что Носа сняли.Однако ничто не вечно под луной, под этой планетишкой, питающейся, как известно, чужим светом.К концу дня в канцелярию вошел взволнованный начканц.— Товарищи! — сказал он. — Начальника вовсе не сняли. У меня есть точные сведения. Ответственный секретарь даже удивился, кто мог распустить эти дурацкие слухи! Ну-с, дорогой Козлодоев…Взоры обратились к Козлодоеву.— Ну-с, Козлодоев? Что вы, Козлодоев, на это ска…Начканц не кончил. В комнату, как вихрь, влетела курьерша и выпалила:— Товарищ Козлодоев! Не иначе как вас начальник требует. Говорит, позови мне, говорит, такого высокого, худого, рыжего, говорит, в очках. Не знаю, говорит, как его фамилия… А кроме вас, товарищ Козлодоев, других рыжих нету. Скоренько идите, потому они сердятся…Как Козлодоев дошел до кабинета начальника, он не помнил. Перед его глазами клубился осенний туман. В животе сделалось холодно, как в склепе.— Ах, это вы, — сказал начальник, пронзительно глядя на Козлодоева. — Как ваша фамилия?.. Что?.. Как?.. Каз… Козлодыбов… Ага… Вы какую должность занимаете? Регистратор? По восьмому разряду?.. Так вот, товарищ Козлодыбов, у нас с сегодняшнего дня освобождается должность технического секретаря. Я предлагаю вам ее занять. Разряд четырнадцатый. С нагрузкой… Надеюсь, согласны? Что?.. Ну, отлично. Идите и приступайте к работе.Когда Козлодоев вышел, начальник закурил папиросу и мечтательно откинулся на спинку кресла.— Как приятно, — промолвил он, — видеть в своем учреждении сотрудников, которым не чуждо чувство здоровой, хотя и резкой критики. Как приятно иметь сотрудника смелого, самостоятельного и далекого от подхалимства и угодничества.
1927 Путешественник Никогда еще я не видел Колидорова таким оживленным, как в этот памятный морозный февральский день, когда Колидоров, прямо со службы, красный и оживленный, ворвался в мою комнату, содрал с себя полосатую беличью шубу (мехом наружу) и, стряхивая с ушастой шапки снег, закричал:— Ты, жалкий капустный червь, гордящийся оседлым образом жизни и украшающий обеденный стол скатертью, ты, отправляющийся на службу в трамвае и в трамвае же возвращающийся со службы домой, ты, имеющий жену и тещу и полагающий свое благополучие в пошлом созерцании недоброкачественных кинематографических картин, — смотри… Вот…Колидоров вынул из бокового кармана потрепанную географическую карту, разложил ее на столе и радостно захохотал.— Видишь?— Вижу, — осторожно сказал я, — это карта СССР, издана Госиздатом в тысяча девятьсот двадцать пятом году.— А еще что-нибудь видишь?— Гм… Масштаб тут какой-то… Разрешено Главлитом за номером двадцать две тысячи семьсот пятьдесят шесть… тираж…— Эх, ты! Шляпа!Колидоров схватил меня за шею и, больно прищемив воротником кожу, ткнул носом в карту.— Смотри, дубина, где будет твой друг Колидоров через какие-нибудь четыре месяца. Ну? Теперь видишь.— Вижу.— Что же ты видишь?— Вижу, — прохрипел я, добросовестно проглядев карту, — что какой-то идиот измазал поверхность этой бумаги красным карандашом.— Это не какой-то идиот, — самодовольно сказал Колидоров, — это я, Колидоров, начертил путь того путешествия, которое я совершу ровно через четыре месяца, первого июня. Теперь чувствуешь?— Чувствую, — покорно ответил я, потирая шею.— То-то. У нас, брат, сегодня распределяли время отпусков. Мне вышло ехать первого июня. Так вот, на этой карте я начертил наглядный план моего путешествия.Я посмотрел сперва на карту, а потом на Колидорова. Его лицо сияло, как переполненная до краев кружка с пивом.— Колидоров, — воскликнул я, — неужели ты твердо решился на этот шаг?— Не веришь — презрительно процедил Колидоров, — так вот. Полюбуйся.Колидоров схватился за карманы и после пятиминутной борьбы со старыми засалившимися бумажками, кусочком гребешка, шариками шерсти, пуговицей от жилетки и вечерней газетой за 1924 год вытащил из темных загадочных недр своего пиджака смятый кусок бумаги.— Вот. Смотри.Я развернул бумажку. На одной стороне ее было написано: «Чемодан — 15 руб. Автомобильные очки — с 3 руб. Оленья доха — 60 руб. Бинокль — 10 руб. „Весь СССР“ — 5 руб. 2 пары носков в клетку — 2 руб. и ковбойская шляпа с ремешком и дырочками — 9 руб. 50 коп.» На другой стороне бумажки запись носила несколько иной характер. Сверху большими буквами: «Маршрут». Затем подзаголовок: «Путешествие по окраинам Союза». И, наконец, «Москва — Мурманск — Владивосток — Бухара — Красноводск — Баку — Батум — Севастополь — Каменец-Подольск — Минск — Ленинград — Мурманск — Москва».Колидоров сообщил мне точный адрес своей дачи и просил непременно «примахнуть», когда он «обживется и уложится в новых условиях».
Третьего июня, ступая по лужам и проваливаясь в какие-то канавы, я шел вод проливным дождем от станции «Целебные грязи» к даче, в которой обитал мой друг Колидоров.С трудом отбиваясь от собак, я вступил на гнилые лесенки террасы. На террасе, обтянутой промокшей парусиной, сидел за столом, покрытым скатертью, посиневший Колидоров и, трясясь от холода, играл сам с собою в шахматы. Увидев меня, он болезненно улыбнулся и развел руками.— Ты, — сказал я грозно, — жалкий капустный червь, гордящийся оседлым образом жизни и украшающий обеденный стол скатертью, ты, живущий, подобно серенькому обывателю, на даче и сидящий на террасе!.. Ты, полагающий все свое благополучие в пошлой игре в шахматы с дураком партнером, — смотри. Вот…Я устроил большой кукиш и, с наслаждением шевеля большим пальцем, поднес его к носу Колидорова.— Вот тебе автомобильные очки, вот ковбойская шляпа. Вот тебе Владивосток! Вот тебе Мурманск! Вот тебе Волга и вот тебе хребет!.. Видишь?— Вижу, — сказал Колидоров покорно.
1927 Всеобъемлющий зайчик — Ах! Дети — это моя слабость! — прошептал поэт, мечтательно глядя на огонек папиросы. — Я люблю детей нежной материнской любовью… Я должен, немедленно должен написать детские стихи!.. Да, дети, я отдаю вам свое бессмертное имя! Я кладу к вашим милым ноженькам огонь высокого вдохновения и сладкое бремя моего долголетнего опыта. Кстати, за детские стихи, кажется, не плохо платят…И поэт, муза которого в этот вечер была особенно благосклонна, написал нижеследующее стихотворение:ЗАЙЧИК Ходит зайчик по лесуК Северному полюсу… — Детские стихи должны быть краткими и выразительными, — сказал поэт.— Но не до такой же степени! — испугались его друзья.— Не беспокойтесь, — холодно ответил поэт. — Для небольшого аванса они достаточно кратки и выразительны.
В издательстве «Детские утехи» стихи очень понравились.— Прекрасные стихи, — сказали поэту, — дети будут в восторге. Вот записочка в кассу.— Ax! Дети — это моя слабость, — ответил поэт, небрежно пряча записку в жилетный карман. — Вы не поверите, но для этих шаловливых карапузов я готов в огонь и в воду.Однако ни в огонь, ни в воду поэт не пошел, а вместо этого направил свои стопы в издательство «Неудержимый охотник».
— Охота — это моя страсть! — воскликнул поэт, войдя в кабинет редактора. — Вот настоящие охотничьи стихи, краткие и выразительные.Редактор надел очки и нерешительно прочел: Ходит зайчик по лесуК Северному полюсу… — Хм… Да… Стихи интересные, но при чем тут, собственно говоря, охот…— Ка-а-ак! А зайчик!— Да. Действительно. Зайчик. Но…— Что «но»? Ничего не «но»! Картина! Живопись! Полотно!.. Представляете себе — лес, густой, темный лес… Охотник в болотных сапогах, сжимая в руках ружье и ломая сучья, пробирается к снежной поляне. Снег. Синь. Тишина… В это время на поляне появляется зайчик . Его следы четко синеют на пушистом снегу. Уши приподняты. Он весь — движение, весь — порыв!.. Э, да что говорить! Такого зайчика, как у меня, вы нигде не купите…— Снег… Следы… — прошептал редактор. — Ветки хрустят.. Ладно. Покупаю зайчика… Скорее берите аванс.
В редакции журнала «Лес, как он есть» поэта встретили с энтузиазмом.— Вот! Наконец-то и поэты одумались и повернулись лицом клееному хозяйству! — радостно сказал редактор. — Ну-ну, показывайте, что вы принесли. Ага!.. Ходит зайчик по лесуК Северному полюсу. — Гм… Это, конечно, очень литературно, но не имеет ничего общего…— Как не имеет? А лес! Прочтите еще раз. Тут же ясно сказано: ходит зайчик по лесу . Не по какой-нибудь там ниве или лужку, а именно по лесу . А вы говорите — не имеет общего.— Это, конечно, верно. Про лес тут говорится. А вот о сохранности леса ничего не выявлено…— Вчитайтесь, милый. Ведь по лесу не козел какой-нибудь гуляет вонючий, а зайчик. Понимаете? Зайчик-вредитель.— Ну разве что вредитель… А вот тут непонятно, почему зайчик идет к полюсу.— Очень просто. Зайчик испортил лес, а потом пошел на Северный полюс, и если мы не будем зорко следить за сохранностью лесов, то зайчик и там чего-нибудь испортит. Тундра, например. От него все станется…— Ну, разве что тундру. Вы оставьте рукопись… Что? Аванс? Это можно. Для такого отчаянного любителя лесов, как вы, с нашим удовольствием.
В журнале «Красный любитель Севера» стихи были приняты моментально. Хвалили так убежденно, что даже поэту стало совестно. Просили приносить побольше про север. Дали аванс.В «Вестнике южной оконечности Северного полюса», солидном географическом еженедельнике, «Зайчик» произвел такое потрясающее впечатление, что престарелый редактор впал в обморочное состояние, а придя в себя, сказал поэту:— Благодарю вас от имени всех честных любителей полюса.Дали большой аванс.Незначительная заминка произошла лишь в редакции бюллетеня «Успейте застраховаться». Однако моментально выяснилось, что машинистка ошибочно вместо «полис» написала «полюс» и поэт, провожаемый сотрудниками редакции, сел в автомобиль и уехал домой.
Поэт заслужил свой отдых.— Ах, дети, дети! — сказал поэт, наполняя бокал шампанским. — Пью за ваше здоровье, дети! Живите, дети! А с вами, бог даст, не пропаду и я…
1927 Юморист физикевич Исповедь редактора
Я знал его еще тогда, когда он добывал хлеб прямым и честным путем — стихами.В те времена он был милым, застенчивым юношей. Принося в редакцию стихи, он мялся и лепетал что-то насчет метафор. Тогда он сознавал свою вину перед человечеством и старался загладить ее хорошим поведением. Каюсь. Я первый толкнул его на трудный, тернистый путь, который…— Послушайте, — сказал я ему тогда, — неужели вам не надоели стихи?Он оглянулся. В редакционной комнате, кроме нас, не было никого.— Надоели, — прошептал он.— Вот видите. Зачем же вы их пишете?— А что же мне писать?«Да ничего, черт возьми, не писать!» — хотел воскликнуть я, но, посмотрев на большие красные уши поэта, осекся.— Пишите, знаете ли… гм… это самое. Понимаете?.. Веселое. Выдумывайте каламбуры… этакие… гж… словообразования…— Словообразования? — оживился он. — Так, так… Понял я вас… А-а-а… скажите, за эти самые словообразования платят?— Разумеется. Если хорошие. Словообразования.Глаза поэта загорелись хищным блеском. Он вскочил со стула и, пробежавшись по комнате, выпалил:— Среднее слово образование или высшее? Я скоро слово образуюсь и, если ты, слово образина , мне не веришь, я тебя живо слово образумлю …— Талант! Положительно талант! — сказал я, слегка опешив от неожиданного перехода «на ты».С поэтом делалось что-то странное. Он носился по комнате, переворачивая мебель и дергая руками, как веревочный паяц.— Вот. Слушай, — сказал он наконец. Совет редактора — заданье.Добьюсь победного венца.Я здесь словообразованьеСказал для слово образца . Бейте меня! Я дал ему по рублю за строчку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17