Для суфиев «альтруизм» (итхар) по отношению к единомышленникам, постоянно провозглашавшийся фитйан всех типов, был шагом на пути к мистическому совершенству; футувва сделала благочестие общественного поведения определяющим этическим фактором. Забота о добром имени отнюдь не потеряла значение для фитйан, но мораль, которой они руководствовались в поведении, была индивидуализирована; индивидуум сам должен был интуитивно решать, какое место каждая вещь занимает в рамках божественного порядка, существующего в мире. Основным принципом при решении вопроса – что можно делать, а что нельзя – было религиозное побуждение. Множество новшеств, прочно вошедших в жизнь братств, и обращение к героям раннего ислама, в которых так легко узнаются мифологические образы, неизбежно привели к тому, что многие богословы, которых вполне могло раздражать возрождение шиитского духа, заняли осторожную и часто явно враждебную позицию по отношению к футувва.
Но общественное мнение было столь благожелательно к движению, что халиф ан-Насир ли-дин Аллах (1180–1225) отважился использовать помощь реорганизованной футувва для того, чтобы расширить влияние Халифата в странах ислама за пределами Ирака, Когда умер последний иракский Сельджукид (1194), он получил возможность объединить в одних руках власть, которая в течение 250 лет была поделена между Халифатом и султанатом, и попытаться создать подлинно независимое «церковное государство». Он вступил в контакт с иракскими шиитами; сооружение мечети «Сокрытия махди» (гаибат ал-махди) в Самарре было делом его рук. В 1208 г. он достиг взаимопонимания и с неоисмаилитами Аламута. Но еще задолго до этого, в 1182–1183 г., старейшина багдадской футувва облачил ан-Насира в «одеяние футувва». В то же самое время халиф запретил общества футувва, оставив лишь одно, члены которого «носили шальвары (саравил, характерный признак принадлежности к обществам), подаренные им, и признавали его господином». Это означало, что отныне должна была существовать лишь та организация футувва, в цепь преемственности которой (силсила) был включен халиф. Эта придворная футувва пользовалась некоторым успехом за пределами Ирака, и в нее вступило много князей; трудно сказать, играло ли их вступление какую-нибудь политическую роль или было чистым снобизмом.
Примерно в те же годы, когда была осуществлена эта реформа, власть халифа распространилась за пределы Ирака, и временами он предъявлял свои права на Хузистан и Юго-Западную Персию. Это вынудило хорезмшаха начать подготовку к наступлению на Багдад. Даже при этих условиях усиление халифа, несомненно, оказалось выгодным для футувва, связанной с его персоной. Но монгольская катастрофа смела придворную футувва до того, как та сумела прочно утвердиться, и оставила только «бюргерскую» футувва, которая подвергалась меньшему политическому риску и не была связана с какой-либо определенной системой правления. Она продолжала существовать в разнообразных локальных формах в различные периоды, причем особенно стойкой оказалась на тюркской территории.
Было бы ошибкой говорить об упадке проникнутой греческим духом науки в период кончины Халифата. Математика и астрономия, медицина и вводные области философии сохраняли свою притягательность, а сделанное Ибн ан-Нафисом (ум. 1287) открытие малого круга кровообращения дает этому периоду право на некоторую славу. Не следует обвинять государственную власть и в постепенном сокращении научной продуктивности; насколько можно судить об этом интеллектуальном оскудении в XII и XIII вв., оно обязано лишь изменению интересов мусульманской интеллигенции. Сохранение уммы было первоочередным делом, а беды того времени, вскоре ставшие еще более тягостными из-за нашествия язычников-монголов, требовали направить все силы на сохранение целостности общины. Для этого надо было собрать всю энергию, и людям пришлось отказаться от роскоши развивать те отрасли знания, которые были индифферентны к религии или же представляли для нее потенциальную угрозу. Безопасность общины основывалась на верности апостолической традиции. Отвергалось все новое, и страх перед ним был больше, чем когда-либо раньше; следовательно, отвергалось любое оригинальное исследование и даже любая деятельность, которая отвлекала от выполнения религиозных задач. Несмотря на интеллектуальное возбуждение, этот период был антиинтеллектуальным, даже антирационалистическим. Априорное знание или интуиция (марифа) возвышались над знанием, основанным на размышлении (илм); традиция (накл), а не разум (акл) заслуживала доверия; вера притупляла критическую волю и способность к критике. Религиозное удовлетворение проистекало из несовершенства человеческого разума; слабость человека знаменовала величие бога, смирение перед богом было его единственной доблестью. Не случайно ан-Насир сделал шейха Омара Сухраварди (1145–1228) своим придворным богословом и часто использовал его в качестве посла. Шейх, строгий суннит, однако терпимо относившийся к умеренному шиизму, несомненно, устраивал ан-Насира, так как развивал теорию государства, которая располагала футувва, суфизм и Халифат по возрастающей линии. Едва ли халиф не замечал, насколько образ мыслей его советника отражал дух времени, когда тот высказывался, что, мол, философия – это заговор «неверных» с целью уничтожить ислам, или заявлял, что чудеса святых неизмеримо выше деятельности философов. Ведь именно этот халиф дал Сухраварди согласие «смыть» «Китаб аш-шифа», философскую энциклопедию Авиценны, и не помешал другому фанатику подобным же образом уничтожить прочие философские сочинения.
Недостаток согласия и плохое управление в этот период дали перевес ортодоксам. Целью был бог, но бог, который обижался, если человек желал самостоятельно управлять созданным им мирозданием. Оригинальность маскировалась под комментарий, и прогресс, как его тогда понимали, вел к угрызениям совести. Чем больше мир казался недоступен разуму, тем ближе ощущался бог. Процветало лишь то, что прямо служило религии: традиция, биографии «передатчиков», интерпретации Корана; наряду с этим – нейтральная регистрация фактов, к которой вскоре добавилась информация, полезная для системы управления. К чести авторов исторических сочинений и их близнецов – жизнеописаний известных личностей, они достигли куда больших успехов. В 1234 г. умер Ибн ал-Асир, чья «Всеобъемлющая книга», всемирная история (понимается как история дар ал-ис-лама), представляет собой необыкновенно тонкий и зрелый труд, особенно замечательный искусным отображением событий, происходивших на границах исламского мира и имевших большое значение для мусульманского общества. Сборник некрологов «Вафайат ал-айан» Ибн Халликана (ум. 1282) – высшая ступень определенного сорта учености, не ведавшей о «развитии» или энтелехии; вероятно, он напоминал «Руководство образованного», «Иршад ал-ариб», написанное Йакутом (ум. 1229). Запад не мог в тот период предложить ничего даже отдаленно похожего. Это тем более замечательно, что превосходные западные автобиографии того времени, принадлежащие, например, Виберу де Ножану (1053–1124), Сюгеру де Сен-Дени (1081–1151) или Абеляру (1079–1142), ничуть не хуже автобиографии Насир-и Хусрау (ум. 1088) или даже Газали.
Тут не место исследовать интеллектуальный обмен между христианством и исламом, стимулировавшийся крестовыми походами. Арабский мир подарил христианскому гигантское культурное богатство – от предметов повседневного быта, деталей геральдики и образцов вооружения до всеобщего расширения знаний; этот дар, разумеется, не был отплачен; по-видимому, мусульмане удовольствовались тем, что заимствовали у латинян несколько технологических и стратегических приемов. Крестовые походы, несмотря на их неудачу, представляли ценность для Запада (и только для Запада); поэтому здесь они не рассматриваются.
Победа монголов над хорезмийцами в 1220 г. повергла в ужас восточный мусульманский мир. Он был потрясен легкостью, с которой победа была достигнута, и жестокостью войны с этими невесть откуда взявшимися язычниками, вступившими в борьбу с хорезмийцами за контроль над торговыми путями Центральной Азии. Однако это не пробудило его от спячки и не заставило объединиться для защиты. Никто не знал, что монголы во главе с Чингиз-ханом стремились осуществить идею всемирного государства: «Один бог на небесах, один правитель на земле»; но уже чувствовалось, что организованной жестокости врага нечего противопоставить. Знаменитый врач Абд ал-Латиф из Багдада (ум. 1231–32) – Центральная Персия и Афганистан уже попали в руки монголов – был крайне напуган варварством язычников, но слишком хорошо знал, почему хорезмийцы уступили им. «Хорезмшах Мухаммад ибн Тукуш был вор и насильник, а его солдаты были сбродом… большинство из них были тюрки – либо язычники, либо невежественные мусульмане… Он имел обыкновение убивать часть племени, а оставшихся брать к себе на службу, и сердца их были полны ненависти к нему. Ни по отношению к своему собственному народу, ни по отношению к врагам он не вел осмотрительной политики… И вот выступили против него эти татары, все сыновья одного отца, с одним языком, одним сердцем и одним вождем, которому они повиновались». Обстоятельства, описанные Абд ал-Латифом, и систематический терроризм в конечном счете обусловили монгольские успехи.
После завоевания Ирана Чингиз-хан повернул на восток; он умер в 1227 г., до того как его империя достигла такой степени консолидации, чтобы позволить дальнейшее продвижение на исламские территории. Его сыновья направили свои силы на запад, дав Халифату последнюю передышку. Затем в 1256 г. внук Чингиз-хана Хулагу продолжил наступление. Он начал с разорения Аламута, и сунниты были ему за это благодарны. Персидских шиитов обвиняли в том, что они направили Хулагу против Ирака. Ал-Мустасим, халиф с 1242 г., упустил подходящий момент; возможно, что прошиитски настроенные сановники при его дворе намеренно дали ему дурной совет. Подавив плохо организованную оборону, монгольская армия 17 января 1258 г. ворвалась в Багдад. Монголы пощадили город; они взяли в плен халифа и заставили его отдать свои сокровища, но через несколько дней казнили. Рассказывали, что его завернули в ковер и трясли до тех пор, пока он не умер; монголы верили, что, если бы хоть одна капля его крови упала на землю, был бы потрясен весь мир.
В психологическом отношении суннитский ислам никогда не оправился после гибели истинного Халифата; в политической теории падение авторитета, который лежал в основе всякой законной власти, также оставило брешь, которую было невозможно заполнить. Однако умма уже достигла полной зрелости и независимости, которые базировались на ее собственных силах. В течение столетий община всегда оказывалась способной выпутываться из превратностей истории; политические катастрофы отодвигались на многие годы, если религии грозила опасность. Величие исламских улама, а возможно, и исламское чувство общности лежали в основе тенденции, которую идеология никогда не признавала: целиком опираться на собственные силы, независимо от государственных обстоятельств. Это был тот самый религиозный и культурный иммунитет ислама, который для мусульман служил решающим доказательством его божественной миссии. И действительно, в период политического беспорядка и слабости, в период, когда уже не было Халифата, все страны света захлестнула третья волна веры.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36