Вот почему для этой новой науки было типично, что первые крупные сборники хадисов были составлены людьми, которых последующие поколения знали преимущественно как основателей правовых школ: Маликом ибн Анасом (ум. 795) и Ахмадом ибн Ханбалом. С переходом от классификации лиц – авторитетов, ближайших к Пророку в цепи передатчиков традиции, – к систематизации по темам критический анализ становился более изощренным. Этим объясняется огромный авторитет сборников, составленных Бухари (ум. 870) и Муслимом (ум. 875). Остальные четыре канонических сборника также появились в конце IX в.
Краткие заметки о передатчиках предания легли в основу биографий, столь характерных для средневекового ислама. На Западе вплоть до XVI в. не появилось ни одного сочинения, которое хотя бы отдаленно напоминало эти всеобъемлющие собрания сведений о поэтах, ученых и других выдающихся людях разных профессий. Биографические сборники, может быть даже больше, чем исторические труды, создали подлинный портрет исламской цивилизации.
Эллинизация развивалась интенсивно. Незадолго до конца IX в. халиф ал-Мутадид снова стал поддерживать ученых и приглашать их ко двору. Способность к восприятию греческой мысли росла с поразительной быстротой и за пределами теологии. Еще при халифе ал-Мутасиме (833–842) «первый арабский философ» Йакуб ал-Кинди из Басры начал свою работу по синтезу греческой мысли, приемлемому для догматов ислама. В ней отдавалось предпочтение скорее взглядам Платона, чем воззрениям Аристотеля. Недостаточно искусная подчас трактовка новых концепций и определенная нечувствительность к противоречиям между греческими и исламскими принципами компенсировались серьезностью и гордой уверенностью великого искателя истины. «Того, кто ищет истину, она никогда не унижает, но все облагораживает… Ее следует брать отовсюду, где только можно найти, и в прошлом, и у чужеземцев. Для меня это означает прежде всего право извлекать во всей полноте сказанное о данном предмете древними и затем дополнять то, что они упустили, в соответствии с [нашей] манерой излагать свои мысли и обычаями нашего времени» (с перевода Р. Вальцера). Присущая ал-Кинди ненасытная жажда знаний и истины становится отличительной чертой нового поколения – не только «эллинистов», но и тех, кого волновала лишь арабская традиция, таких, как выдающийся энциклопедист Ибн Кутайба (ум. 889), противник шуубийи, традиционалист, преподаватель языка, историк и теоретик литературы.
Ал-Кинди трудился для «людей нашего языка», ахл лисанина, – важное свидетельство того, что возникло новое понимание всеобщей культуры, уравновешивавшее, по крайней мере во многих областях, религиозный сепаратизм. Об этом свидетельствуют труды великих мусульманских философов ал-Фараби (ум. 950) и Ибн Сины (Авиценна, ум. 1037), которые (один будучи тюрком, а другой – персом) говорили на одном философском языке. Еврейство также вступило в свой первый всеобъемлющий контакт с греческой мыслью через посредничество ислама. На протяжении всего эллинистического периода оно отворачивалось от нее, если не считать Филона. Влияние греческой мысли в то время было неотразимо; она пронизывала все интеллектуальные устремления до такой степени, что в IX и X вв. через аристотелевскую схоластику коснулась даже зороастрийцев. Ведущие умы средневекового ислама никогда не теряли ощущения, что в интеллектуально] смысле они принадлежат к греческому Западу.
Однако, в то время как интеллектуальная жизнь продолжал ориентироваться на эллинизм, сферой приложения сил Халифат вместо Средиземноморья стал Центральный Ирак, интересы которого были связаны с азиатским севером и востоком. Это, разумеется, не означало, что на византийские границы снизошел мир Неустойчивое равновесие начало меняться между 750 и 850 гг. в пользу мусульман, но еще не настолько, чтобы подготовить почву для джихада – «битвы на пути бога», целью которого было включение незавоеванных «территорий войны» (дар ал-харб), населенных неверными, в дар ал-ислам. Мелкие войны продолжались без перерыва; кроме того, против византийцев были отправлено несколько крупных военных экспедиций. Харун ар-Рашид разбил императора Никифора у Дорилеи, в 806 г. завоевал Тиану и достиг Анкиры (Анкара); Мамун умер в 833 г. в военном лагере возле Тарсуса; ал-Мутасим в 838 г. взял Аморий и начал подготовку к новой осаде Константинополя, но вынужден был отказаться от своего плана, когда бурей был уничтожен арабский флот. В 838 г. ал-Мутасим выслал зуттов (или джаттов) в Киликию, сделав, таким образом, бессмысленным их трехлетний мятеж. То были предки цыган, мигрировавшие в район нижнего Тигра из Индии в доисламский период. Тем не менее в целом статус-кво сохранялось; но еще более важно, что политическая напряженность не отразилась на культурных отношениях. Подобно тому как византийский император, несмотря на военные действия, оставил в 691 г. на территории, захваченной халифом Абд ал-Маликом из династии Омейядов, ремесленников и художников для сооружения мечети «Купол Скалы» в Иерусалиме, ныне Византия помогала арабам в собирании греческих рукописей.
Испания официально отвергла подчинение Багдаду; Египет играл в имперском союзе второстепенную роль; Мамун посетил эту провинцию лишь однажды, в связи с крупным коптским восстанием 829–830 гг. Хотя восточные источники молчат на этот счет, нет оснований сомневаться в существовании контактов между Харуном ар-Рашидом и Карлом Великим. В греческих источниках нет сведений о бесспорно состоявшемся визите к эллинистическим дворам буддийских миссий, направленных царем Ашокой в 255 г. до н. э. Слон, присланный императору халифом, произвел сенсацию; и «право покровительства» паломникам в Святую землю, по-видимому признанное за Карлом, сильно занимало воображение тогдашнего Запада. По мнению Ноткера Бальбулуса (ум. 912), Харун при обсуждении вопроса о передаче Карлу в дар Палестины (так монах из Сен-Галлена охарактеризовал право защиты) выступил против этого шага, выдвинув в качестве аргумента свое убеждение в том, что, если он в своем великодушии дарует ее, Карлу будет трудно защищать эту страну. Даже с ослабленным Халифатом X столетия европейские дворы считали необходимым поддерживать прочные дипломатические отношения; достаточно вспомнить «посольство» Берты Тосканской к халифу ал-Муктафи в 906 г., явившееся поводом для всякого рода торжеств.
Конечным результатом поражения Амина (813) были отход арабов на второй план и их устранение из имперской армии. Но и при этом арабские войска, в первую очередь бедуины, продолжали играть значительную роль, особенно в борьбе за власть в провинциях. Халиф Мамун считал не только неразумным, но и невозможным всецело опираться на хорасанцев. Постепенно халифская профессиональная армия все больше стала комплектоваться из полуцивилизованного или полуисламизированного населения приграничных областей – курдов, дейлемитов, армян-христиан, а главное – центральноазиатских тюрок, единственного народа, легко на это соглашавшегося и достаточно многочисленного. Это неизбежно вызвало напряженность в Багдаде и привело к необычайно быстрому росту тюркского влияния при дворе. Чтобы устранить трения между тюрками и коренным населением Багдада, ал-Мутасим в 838 г. перенес свою резиденцию в Самарру, грандиозный город, выстроенный примерно в ста километрах севернее. Как и следовало ожидать, халиф, находившийся в изоляции, все более и более превращался в игрушку в руках тюркских офицеров; их своекорыстную тиранию не могли поколебать даже такие смелые политические маневры, как религиозная политика ал-Мутаваккила. Остальные гвардейские части не могли сравниться с ними в военном отношении. Сам ал-Мутаваккил был убит ими в 861 г., такова же была судьба троих из четырех его преемников, возведенных солдатами на престол в течение следующих девяти лет. Ал-Мутазз (866–869) попытался в качестве противовеса тюркам, столь ненавистным иракскому населению, использовать африканскую гвардию, но потерпел неудачу. Тем временем большая часть территорий с персоязычным населением обрела фактическую независимость, что завершило картину политического упадка. Он, однако, уравновешивался исключительной активностью в религиозной и культурной сферах.
Исламское общество и социально-религиозные движения
Империя и ее культура существовали за счет труда крестьян, но доминировали повсюду горожане; сельские районы управлялись из города и эксплуатировались князьями, горожанами и наемниками. История мусульманского Востока, от вторжения тюрок в IX в. до падения Багдада (1258), – это история победы тюркской военной землевладельческой аристократии над землевладельческой, но в первую очередь торговой арабской или арабизированной аристократией, занимавшей господствующие позиции в условиях гражданского правления. Однако оба класса, как и вообще все правящие классы в исламском мире, были городскими жителями. Фатимиды попытались сдержать такое развитие в Египте, но именно там два ведущих класса сумели создать ту систему разделения власти, которая с тех пор стала типичной для Востока. Только на западе, в Северной Африке и Испании, государство смогло отстоять свои права без помощи тюрок; подавление торговой арабизированной аристократии военно-политической исполнительной властью приняло в этих странах иные формы, значительно более благоприятные для коренного населения. Однако и там город был подлинным центром власти.
Это противостояние города и деревни было настолько значительным, что наши источники почти ничего не сообщают о сельских районах – для городских чиновников и историков они просто не существовали; не нашло отражения оно и в законодательстве. Шариат не признает никаких исключений, никаких привилегий, которые могли бы выделить одну часть (или один класс) общины верующих или могли бы освободить ее от уплаты налогов и пожертвований. Тем не менее законоведы спорадически занимались городскими проблемами. Мусульманский город, с самого начала и повсюду будучи центром политической власти, в отличие от греческого города не обладал политической автономией; он контролировал прилегающие сельские районы; эти районы «принадлежали» государству, средоточием власти которого был город, или его обитателям как частным лицам, но не городу, не обладавшему юридической самостоятельностью. Этим мусульманский город отличался от городов средневековой Европы, создававшихся волею правителей, которые жили в сельской местности, и имевших точно зафиксированный статус в пределах независимой территории. Исламский город, по мнению Клода Казна, можно сравнить с византийским городом позднеклассического периода, который, будучи лишен всякой власти над окружавшей его территорией и над самим собой, был полностью включен в централизованное государство. Кроме того, хотя город приобрел огромное значение как в Византии, так и в мусульманском мире, во многих провинциях, например в Джазире (Месопотамия) и Египте, города были очень немногочисленны.
Сравнение с позднеклассическим византийским городом уместно еще с одной точки зрения. План эллинистического города с его многочисленными прямыми улицами к прямоугольными площадями напоминал шахматную доску; между тем типичный мусульманский город представлял собой клубок извилистых узких улиц (прямых дорог было очень мало); городские районы отделялись друг от друга воротами, каждый из них имел свой собственный рынок и мечеть, и каждый в известной степени был самостоятелен. Ядром городского комплекса была главная мечеть; возле нее обычно возвышалась резиденция наместника или князя, если только он не располагался в крепости (касаба). Склад товаров (кайсарийа), наиболее дорогая постройка, что объяснялось ее одержимым, также находился в центре города и, по-видимому, охранялся. Ремесленники, они же мелкие торговцы, располагаясь со своими лотками прямо на улицах. Вся эта неразбериха кажется непостижимой, если считать исламский город простым преемником эллинистического города и забыть, что в течение столетий, предшествовавших арабскому завоеванию, население греческих городов и их образ жизни в значительной степени ориентализировались, так что арабо-исламский урбанизм фактически был естественным порождением предшествовавшего периода.
История крайне неопределенно сообщает о численности населения. В Багдаде в момент его наивысшего расцвета в IX в. насчитывалось около 300 тыс. жителей, что значительно превосходит Константинополь и, разумеется, западные города даже в позднее средневековье: в Париже в 1380 г. было примерно 58 тыс. жителей, в Кельне в XIII в. – 45 тыс., в Болонье в 1206 г. – около 64 тыс., в Риме в это же время – 35 тыс. жителей. Численность населения столицы арабских владений в Испании, Кордовы, вместе с предместьями никогда не превышала SOU тыс. человек даже в эпоху ее наибольшего расцвета около 1000 г.
Ремесленники и торговцы были объединены в «цехи» (синф), которые обладали юридической самостоятельностью и могли, например, требовать и получать для несовершеннолетнего наследника пеню за убийство его отца. В этом отношении цех напоминал племя; сходство состояло еще и в том, что у члена цеха нисба (часть имени, указывающая на происхождение или на принадлежность к определенной организации) обычно образовывалась в соответствии с его профессией, тогда как у представителя традиционной родственной группы – от названия племени. Глава цеха избирался единогласным решением своих коллег и утверждался государством. Над экономической деятельностью надзирало должностное лицо, назначавшееся правительством; его первоначальный титул «господин рынка» (сахиб ас-сук) происходил от византийского agoranomos. Около 700 г. он стал именоваться мухтасиб (испанское almotacen), что указывало на исламизацию этой должности. В то же время круг его обязанностей расширился: он был наделен большими полномочиями (хисба), включавшими традиционный контроль над мерами и весами, методами изготовления продукции и ее качеством, а иногда и над ценами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36