День, как все другие. Но то был последний день моей службы в бундесвере.
Наконец раздался телефонный звонок из министерства с предупреждением, что Штраус затребовал магнитофонную запись.
Наступил решающий момент. Замысел, который я давно вынашивал, надо было претворить в жизнь.
Вот тогда-то и состоялась поездка в машине в бурную дождливую ночь, переезд через границу, а там на земле Германской Демократической Республики у меня вырвался вздох облегчения.
Мы приближались к Берлину. Не имело смысла навещать в Берлине моего брата, «кронпринца» нашей семьи. Он ничем не отличался от многих других граждан ФРГ. Они видели лишь — порой хуже, порой лучше подготовленное — зрелище, которое им показывали на сцене, а за кулисы они не заглядывали. Они наслаждались «спектаклем», разыгрывавшимся перед ними на подмостках, и аплодировали исполнителям, кое-как приукрашенным дешевым гримом. Зрители не замечали траченные молью дыры на пестрых костюмах, взятых из древнего реквизита. Они даже не слышали голоса суфлера. Нет, не имело никакого смысла разговаривать с моим братом.
Я бы охотно посетил могилу моих родителей на кладбище Вальдфридхоф в Далеме; но я должен был считаться с тем, что органы ведомства по охране конституции и другие боннские учреждения, противозаконно действовавшие в Западном Берлине, уже были предупреждены по телефону или радио.
Я остановился на развилке; направо и налево дорога вела в Берлин. Несколько в стороне стояла машина патруля народной полиции. Я вышел из автомобиля, направился на другую сторону к «белым мышам» и спросил, в какую сторону я должен ехать, чтобы попасть в Восточный Берлин. Они вежливо откозыряли, и один из них показал налево. Я посмотрел в указанном направлении, прочел надпись на большом щите и сказал:
— Вероятно, вы ошиблись, я желал бы попасть в Восточный Берлин.
Тогда они все трое показали налево. Я сделал новую попытку:
— Вы, очевидно, неправильно меня поняли, нам нужно в Восточный Берлин.
Они глядели на меня так, словно усомнились, в здравом ли я уме. Затем я услышал голос водителя:
— Послушайте, вы что, читать не умеете? Там же ясно все написано крупными буквами.
Надпись на щите гласила: «К демократическому сектору».
Пользуясь тем словарным запасом, который в меня вдалбливали многие годы, я привык со словом «демократический» обязательно сочетать слово «Запад», но как раз к этой «западной демократии» я никоим образом не хотел возвращаться.

Новая родина — ГДР
Утверждение подданства Германской Демократической Республики зависит от решения ряда инстанций; вскоре я прошел этот путь и получил права гражданства. А Бонн и западногерманская печать еще гадали о том, где я могу находиться и куда попали магнитофонные ленты. На случай, если я все же вернусь — хотя бы с опозданием — к своему рабочему столу из путешествия по Италии, газетная информация обо мне подавалась в относительно объективных тонах. Обсуждалась последняя выданная мне характеристика и отмечалось, что в некоторых военно-политических вопросах я иногда «создавал трудности» и позволял себе критические высказывания. Меня весьма позабавили комментарии газеты «Гамбургер абендблат», которая в духе западной прессы дала обо мне такой отзыв: "…начальники и товарищи любили очаровательного майора с посеребренными сединой висками и светскими манерами.
Его считали офицером, преданным своему долгу. Тем сильнее теперь общая растерянность".
Растерянность достигла высшей точки, когда 8 июля 1960 года на международной пресс-конференции я предал гласности материалы о политике Бонна, а на карте продемонстрировал, какие политические и военные цели и задачи ставят перед собой реваншисты. О бдительности ответственных лиц в ГДР свидетельствует то обстоятельство, что большинство этих данных им было давно известно. В Бонне все неизменно опровергалось; я испытал довольно своеобразное чувство удовлетворения, когда всего через несколько недель генералитет бундесвера в Киле откровенно изложил в «памятной записке» свои требования о предоставлении атомного оружия.
Ровно через год после этой пресс-конференции новым подтверждением моих слов явились выступления «Нью-Йорк геральд трибюн» и гамбургской «Вельт». которые 29 и 30 мая 1961 года опубликовали подробности планов НАТО по «освобождению» Западного Берлина.
Мои выступления перед мировой печатью, очевидно, весьма обозлили Франца Йозефа Штрауса.
Он приказал явиться в Бонн на допрос офицерам по связи с прессой, участвовавшим в организованном мною совещании в Карлсруэ. Но ни один из них не выдал ораторов, выступавших в «дискуссии о Вайнштейне». Всю вину свалили на меня, поскольку Штраус уже не мог до меня добраться. Зато министр приказал оклеветать того, кто до сих пор считался «офицером, преданным своему долгу». Ничего иного я и не ждал, ведь я знал уловки, к которым прибегают организаторы психологической войны; не так давно мне самому предлагали — вопреки моим убеждениям — очернить генерала Штудэнта лишь потому, что он высказался против атомной бомбы.
Штраус и пресса пустили в ход все средства, чтобы со мной расправиться. Но в ответ я предъявил права на свое имущество. В результате через полгода после моего переселения мне доставили его в контейнере. Я получил даже принадлежавшие мне три комплекта военной формы офицера бундесвера, так как я считался «военнослужащим, приобретающим обмундирование за свой счет». Превосходный парадный мундир я подарил военному музею Национальной народной армии в Потсдаме.
Из многих вопросов, заданных мне на пресс-конференции, я считал бы нужным упомянуть вопрос канадского журналиста. Он спросил, был ли я в советском плену.
Он, несомненно, ожидал, что я отвечу утвердительно; это дало бы ему возможность утверждать, что меня «завербовали» в Советском Союзе. Мой ответ отбил у него охоту задавать еще вопросы. Я заявил:
— Должен вам сказать, что, к моему сожалению, я прошел начальный курс демократии в британском плену.
Среди присутствовавших я приметил знакомых мне известных западногерманских журналистов. Некоторые из них, слушая мое сообщение, неодобрительно покачивали головой. Однако дальнейший ход событий показал, насколько я был прав, когда, основываясь лишь на собственном опыте, своих наблюдениях и соображениях, предупреждал об угрозе, какую представляет милитаризованная Западная Германия.
Сейчас уже перестали быть тайной многие мероприятия по вооружению, которые были засекречены, когда я служил в бундесвере, и до некоторой степени напоминали секретное развертывание рейхсвера в прошлом. А в настоящее время уже новые, еще более опасные проекты и планы хранятся в сейфах боннской казармы Эрмекайль. Много лет Бонн старался скрыть от общественности подлинный характер бундесвера и его задач и прикрывался маской демократии, но теперь на Рейне уже давно говорят об этом с циничной откровенностью.
Во всяком случае, я счастлив, что обрел новую родину в Германской Демократической Республике, в том германском государстве, существование которого мои прежние политические и военные начальники бессмысленно отрицали. Я считаю не только политически крайне неразумной, но по своим возможным последствиям трагической и вредной позицию тех боннских политиков, которые вопреки стремлению западногерманского населения к взаимопониманию все еще пытаются отрицать реальный факт существования двух немецких государств.
После пресс-конференции 8 июля 1960 года я получил много писем. Первое письмо было от Людвига Ренна. В сердечной форме он писал мне, что и он когда-то отказался от своего прошлого, и высказал пожелание, чтобы мне, как и ему в свое время, удалось приобрести на новой родине новых и лучших друзей. Я испытал гордость и радость, читая строки письма, написанного бывшим офицером и дворянином, который после первой мировой войны нашел путь к своему народу.
Примерно через год, 15 июня 1961 года, я присутствовал на пресс-конференции в Доме министерств, на которой председатель Государственного совета Вальтер Ульбрихт говорил о путях решения германской проблемы. В переполненном зале присутствовали журналисты с Востока и Запада. Я тогда выступал в качестве комментатора «Фольксштимме» в Карл-Маркс-Штадте. На пресс-конференции все журналисты наперебой задавали различные вопросы, и мне стоило немалого труда привлечь внимание к себе.
— Господин председатель Государственного совета, — спросил я, — вы говорили о военной нейтрализации Германии. Разрешите спросить, как себе представляет правительство ГДР подобную нейтрализацию?
Западногерманские журналисты с удивлением оглянулись в мою сторону. По их представлениям, я давным-давно «выжатый лимон» и прозябаю в глуши. А между тем я здесь выступаю в качестве их коллеги, но из другого лагеря. Они еще больше удивились, когда Вальтер Ульбрихт сказал в ответ:
— Интересно, что вопрос этот задал именно бывший майор западногерманской армии НАТО.
Я изумился не менее, чем западногерманские журналисты. Этот государственный деятель, который за свою жизнь, наполненную борьбой и трудом, узнал такое большое число людей и которому чуть не каждый день представляются новые, прибывающие изо всех стран света люди, вспомнил, кто я такой. Я был глубоко тронут.
Затем Вальтер Ульбрихт разъяснил:
— Военная нейтрализация, разумеется, означает, что все иностранные войска должны быть выведены из обоих германских государств, что больше не будет никаких военных баз: это значит, что немецкому народу не будут причинять беспокойство и угрожать какие-либо виды вооружений — атомное и тому подобное. Военная нейтрализация — наилучший путь для немецкого народа. Он сможет мирно заниматься своим трудом.
Эти слова глубоко запали мне в душу. Передо мной предстала цель, достижению которой и я хотел содействовать в меру моих скромных сил, потому что был старым солдатом, который, служа в трех армиях, проникнутых милитаристским духом, действовал прежде во вред интересам своего народа и всеобщего мира. Я хотел способствовать устранению препятствий, стоящих на пути к столь неотложно необходимому соглашению между обоими немецкими государствами, я желал предупредить об опасности третьей мировой войны и бороться за дело мира. В дальнейшем пресса, радио и телевидение ГДР открыли передо мной широкие возможности для деятельности, к которой я стремился. С особенной любовью работал я над серией передач «Новая родина — ГДР»; замысел этот возник у меня под влиянием письма Людвига Ренна. Благодаря поддержке германского телевидения и коллектива сотрудников, сопровождавших меня в поездках, я подготовил, в частности, такие передачи:
1. «Встреча в Веймаре»; имеется в виду встреча с обер-бургомистром этого города гуманистических традиций с полковником в отставке Луитпольдом Штейдле.
2. «Мост» — репортаж с Лейпцигской ярмарки; по ходу этой передачи бывшие западногерманские журналисты беседовали с вице-президентом внештнеторговой палаты ГДР, бывшим депутатом бундестага Шмидтом-Виттмаком о торговых связях, сближающих народы.
3. «Посещение Потсдама» — репортаж о посещении военного музея Национальной народной армии бывшими офицерами бундесвера.
4. «Письма с той стороны» — передача, содержавшая поучительные образцы переписки бывших офицеров бундесвера с их прежними товарищами.
5. «Акулы и мелкая рыбешка» — передача с футбольного матча двух команд, составленных из солдат бундесвера, которые всего за неделю до того попросили убежища в ГДР.
6. «Правильно выбранное судно» — короткометражный фильм, снятый в Ростоке с участием Штепарта, который в Киле списался на берег с подводной лодки «Акула» и занялся полезной деятельностью на верфи «Нептун» в Ростоке.
Среди писем, полученных мной после пресс-конференции в 1960 году, были десятки писем бывших солдат вермахта, служивших под моим началом как командира роты или командира дивизиона. Мне довелось впоследствии навестить многих из них. Я обнаружил, что всем им живется хорошо, и это меня навело на мысль подготовить передачу «Где ты, товарищ?».
Знакомясь с тем, как сложилась жизнь этих бывших солдат, я особенно хорошо понял, какой смысл имеет понятие «Новая родина — ГДР» не только для переселенцев, но и для каждого нашего гражданина.
Само собой разумеется, что я заинтересовался судьбой бывших членов Национального комитета «Свободная Германия»; я имел представление об их прежней деятельности только по листовкам, а об их теперешних занятиях — по скупым сообщениям, которыми я располагал в качестве офицера по связи с прессой. Поэтому я был весьма признателен председателю Союза бывших офицеров генерал-майору в отставке д-ру Отто Корфесу за то, что он пригласил меня на товарищескую беседу.
Я имел также возможность получить информацию во время моего пребывания в Веймаре, когда Луитпольд Штейдле посвятил ряд вечеров рассказам о работе Национального комитета. Уже отвечая на мой первый вопрос о том, как он пришел к мысли о создании комитета, полковник Штейдле в немногих словах вскрыл самую суть политических проблем, возникших в прошлом, но и теперь сохранивших свое значение:
— Тогда встретились и поняли друг друга немцы, разделенные многими фронтами. Эти люди были единодушны в Своем глубоком возмущении гитлеровским режимом. Эта встреча и возникшее между нами взаимопонимание стали нашей программой. Войну следовало кончить как можно скорее, и мы уже думали о том, какой будет новая, миролюбивая Германия. Напрашивается сопоставление между тогдашним Национальным комитетом и нынешним Национальным фронтом демократической Германии.
Я мог убедиться в справедливости такого сопоставления на всех тех собраниях и встречах, в которых я принимал участие в качестве журналиста или гостя. Те самые группировки, которые под влиянием опыта войны и политических убеждений сплотились в Национальном комитете, теперь в совершенно иных условиях продолжали свою совместную деятельность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65