— Ах да, конечно же, монсеньор. Госпожа со странными глазами и рыжеватыми волосами? Сильно загорелая?
— Совершенно верно… Где она?
— И господин с широкими скулами, такой большеротый?
— О Господи, создатель… Да.
— Монсеньор, я в отчаянии! Их здесь нет. Они выехали сегодня рано утром в Сен-Боннет-ан-Брес.
— Врешь! Этот самый Флодре говорит, что де Лальер опасно ранен, что он может даже умереть.
— Да нет же, монсеньор герцог, не давайте себя обмануть такому идиоту, как Флодре. Ну что за скотина — монсеньор заслуженно его так назвал! Откуда Флодре знать, что случилось, если это мы привезли сюда бедного господина? Расшибся он сильно, что правда, то правда, а голова у него болела и того хуже; но его никак нельзя было уговорить остаться в постели нынче утром. Они с госпожой уехали вскорости, как рассвело. Правда ведь, Оден?
Зажатый, как в тиски, между женой и ужасными господами, крестьянин сумел издать лишь неясный звук, который мог означать все, что угодно.
Де Флерак взорвался:
— Ба! Разве вы не видите, сударь, что эта старая ведьма врет? И если она врет, то мы вздернем её со всем выводком прямо на этом дереве! Смотри, свинья старая, это вредно для здоровья — мешать королевскому делу. Дайте света, мы поглядим, что там внутри…
— Эй! Де Лальер! — вдруг позвал он. И, не получив ответа, проворчал: — Судя по всему, их могли и убить… Надо заглянуть в дом, мсье де Варти.
Блез с Анной у себя на сеновале почувствовали, как по двору прокатилась волна страха. В конце концов, крестьяне ничего не выигрывали, укрывая своих гостей от преследования короля, потерять же они могли очень многое. Оден, явно готовый признаться, пробормотал, должно быть, что-то, потому что де Флерак гаркнул:
— Ага! Ну-ка, ну-ка! Ты что-то там сказал, а?
— Ничего он не может сказать, кроме правды, я надеюсь, — вмешалась Одетта.
И обещание грядущего семейного скандала, прозвучавшее в её голосе, снова заткнуло рот её мужу. А она продолжала, вдруг разразившись бурей:
— Монсеньору, значит, угодно думать, что мы способны на убийство! Это такие-то люди, как мы! Да будет известно монсеньору герцогу, что мы владеем своей землей по наследству и никому не задолжали ни лиарда!.. — Ее речь зазвучала с удвоенной скоростью и пылом. — Зажги-ка свечу от очага, Жанно. Пусть эти высокородные господа войдут. Пусть поищут среди нас трупы. И пусть их тысяча чертей заберет! Вы подумайте — убийцы! Это про нас-то! Нечестивая ваша кровь!..
— Господи Иисусе, прекрасная дама! — успокаивал её де Варти. — Придержи язычок, ради Бога! Мой друг ничего такого не имел в виду, но мы отвечаем перед королем…
Зажегся свет. Голоса постепенно утихли — все вошли в дом.
Анна перевела дух.
— Отважное сердце! Наше счастье, что в этой семейке она мужчина. Может быть…
Голоса послышались снова.
— Фи! — выдохнул кто-то с отвращением. — Я чуть не задохнулся. Как они живут в этом чаду, хотел бы я знать? Я насчитал там восемь душ! Бр-р-р! Ничего удивительного, что миледи с де Лальером ретировались отсюда сегодня утром… Иначе они умерли бы. Я лучше заночевал бы в конюшне.
Из тени липы показался де Флерак.
— А вы знаете, это мысль. Заглянем-ка туда. Если игра нечестная, то их лошади…
И он зашагал через двор.
— Ну вот!.. — пробормотал Блез.
Оставался лишь один шанс, очень незначительный. Их кони стояли в самых дальних стойлах, за всеми хозяйскими животными. Света у де Флерака не было. Если он не станет искать слишком старательно…
Его шаги слышались уже у самого порога, прямо под ними.
Де Варти заметил небрежным тоном, стоя за его спиной:
— Эти люди на вид достаточно честны. Похоже, они говорят правду. Если мадемуазель выехала сегодня утром, то сейчас она уже в Савойе — и на том дело кончено…
Де Флерак поскользнулся на кучке навоза и чуть не сел со всего маху на пол. Выругавшись, он сделал ещё несколько шагов — и снова поскользнулся. Когда его глаза привыкли к темноте, он разглядел пару волов, несколько овец, корову, худой крестец клячи, явно крестьянской…
Поскользнувшись в третий раз, он решил покончить с обыском и на ощупь выбрался обратно.
— Ни черта не видно, — сказал он. — Проклятье, там и шею недолго сломать… об испачканном платье я уж не говорю… Что теперь?
Анна с облегчением прижалась головой к плечу Блеза.
— Что теперь? — повторил де Варти тем же небрежным тоном. — Да ничего, поедем обратно в ту гостиницу в соседней деревне. На вид она вполне сносная.
— Но мы могли бы проскочить до Сен-Боннета.
— Это ещё зачем? Вы, должно быть, любите скакать удовольствия ради. У нас нет ни пропуска в Савойю, ни права задерживать мадемуазель там.
— Значит, вы прекращаете погоню?
— Естественно…
Де Варти потянулся и взглянул на луну.
— Черт побери, как вы легко к этому отнеслись… — заметил его спутник.
— Более чем легко, — де Варти зевнул, — более чем легко, мсье де Флерак. Прежде всего — можем ли мы надеяться, что король поблагодарит нас за возвращение предмета своей страсти, когда узнает, что она сбежала с де Лальером? Товар из вторых рук, друг мой — кто в этом усомнится? — теперь уже определенно из вторых рук…
Де Варти коротко хохотнул, и его спутник откликнулся таким же смешком. Блез почувствовал, как сжалась и напряглась рядом с ним Анна. Он покраснел до корней волос.
— Как вы думаете, Флерак, — продолжал де Варти, — доставит его величеству удовольствие подбирать то, что бросил его солдат? Посчитает ли он забавной шуткой, что де Лальер получил даром то, чего он добивался чуть ли не силой? Ну уж нет, клянусь всеми дьяволами!
— Да, маловероятно, — согласился де Флерак. — Счастливчик этот де Лальер… Очень красивая кобылка. Но ему теперь лучше обходить короля десятой дорогой…
— Это уж его дело, — пожал плечами де Варти. — А что касается нас — кто скажет, что мы не старались изо всех сил выполнить приказ его величества? После разговора с этой скандальной старухой де Перон в Сансе мы скакали так, что чуть кишки не вытрясло. Не наша вина, что эта английская шельма и её кавалер настолько опередили нас.
— Что правда, то правда.
— А кроме того, господин друг мой, есть ещё одна сторона дела. Вам не была оказана милость побеседовать с госпожой регентшей перед отъездом, а я эту милость имел. Вы знаете, как она смотрит искоса, когда замышляет какую-нибудь дьявольщину?
— Мне ли не знать! — де Флерак кивнул головой.
— Ну так вот, глядя на меня именно таким образом, она сказала: «Счастливого пути, господин де Варти. Желаю вам удачно провалить погоню за миледи Руссель. Конечно, поступайте, как велел вам король; но лично я буду весьма сожалеть о вашем успехе и запомню его надолго… Мудрому довольно, господин де Варти!»
— Ого! — задумался собеседник. — Если б я знал! Отчего ж вы мне раньше не сказали?
— Ради вашего душевного спокойствия. Но теперь мы с чистой совестью можем вернуться ко двору без мадемуазель англичанки — и более счастливо, чем с нею. Вы согласны?
— Тысячу раз! — В голосе де Флерака прозвучала благодарность.
Оба возвратились к своим лошадям. Минуту спустя стук копыт на более спокойном аллюре, чем прежде, утих вдали.
Долгую минуту ни Блез, ни Анна не говорили ни слова. Это молчание не нужно было объяснять. Услышать мнение света — убедительнее, чем воображать себе его.
Лишь когда тетушка Одетта со своим супругом украдкой выбрались во двор, Анна сказала отрешенно:
— Надо спуститься и поблагодарить их.
Эту ночь Блез провел на своей стороне сеновала, не сомкнув глаз, точно зная, что Анна на своей тоже не спит.
Глава 23
Из Сен-Боннета в Бург-ан-Брес, затем в Нантюа и далее в Шатильон-де-Мишель… Однако теперь, в горах, на усталых лошадях, они ехали намного медленнее — впрочем, особенно прохлаждаться не позволял пустеющий кошелек Блеза. Клонился к вечеру пятый день после выезда из усадьбы Одена, когда, преодолев горы Юра по дороге, идущей через перевал Кредо и Эклюзский проход, они заметили вдалеке, справа, купол Монблана, уловили блеск озера Леман и увидели теснящиеся друг к другу шпили церквей Женевы.
В Шатильоне, на последней их остановке, Анна надела очень помятое платье, красновато-коричневое с золотом, и не менее измятый французский чепец; и теперь, когда складки одежды расправились, она выглядела достаточно пристойно, чтобы не стесняться случайной встречи с савойскими придворными. Она ещё сидела в седле по-мужски, но юбки свисали почти до стремян. Знакомый куаф и шляпа исчезли. Волосы, причесанные на прямой пробор и наполовину скрытые под головным убором в виде полумесяца, в лучах заходящего солнца отливали бронзовым блеском.
Блез тоже принарядился, надев костюм, который купил у придворного дворянина герцогини Ангулемской, и снял повязку, скрывавшую рану на голове.
С переменой одежды они неожиданно стали сильнее ощущать стеснение, которое чувствовали с той минуты, как подслушали разговор королевских гонцов. Но оно скорее придавало новую глубину установившейся между ними связи, а не разрушало её.
— Почти конец пути, — задумчиво произнес Блез, глядя вдаль.
Она кивнула, вполголоса повторив его слова:
— Да, почти конец… Завтра я буду при дворе. «Ваше высочество! Ваша светлость!» Вечная служба! А все, что было сейчас, — останется в прошлом…
— Которого вам никогда не искупить. — Блез старался говорить как можно небрежнее. — Помните? Я спрашивал вас об этом в ту ночь, когда нас чуть не накрыл де Варти. Видит Бог, он ясно высказал, что думает свет. Не приходится сомневаться, регентша хотела скомпрометировать вас… Я сожалею, что мы сыграли ей на руку.
— Сожалеете? — переспросила она. — Правда?
Их взгляды встретились.
— Нет, клянусь Богом!
— А если вы считаете, что меня волнует то, о чем говорил господин де Варти, вы очень ошибаетесь. — Она замолчала на минуту, губы её плотно сжались. — Волноваться? Единственное, что меня всегда будет волновать при воспоминании об этих днях, — что однажды я была свободна. Десять дней — из целой жизни по правилам. Наша дружба. Я буду помнить её всю жизнь. Нет, надеюсь, что мне никогда этого не искупить.
— Вы это серьезно говорите?
— Как никогда… А кроме того, — она воздела руку в шутливом отчаянии, — есть ли при дворе хоть одна женщина, высокого или низкого положения, которая не является мишенью для сплетен? Мне это безразлично: мы с вами знаем правду и можем позволить себе посмеяться…
— А что скажет ваш брат?
Анна не раз с благоговейным страхом говорила о сэре Джоне Русселе, своем единокровном брате, который заменил ей отца и, по-видимому, имел над нею полную власть. По этим разговорам Блез понял, что он — человек суровый и что она его боится.
— Думаю, он поймет… — Но голос её прозвучал не вполне уверенно. — Он-то знает, почему мне было необходимо так спешить в Женеву. Он не из тех, кто поставит даже целомудрие выше, чем соображения… — она спохватилась, — чем некоторые другие вещи.
Не имела ли она в виду «соображения государственные»? Сейчас она ближе всего подошла к упоминанию о действительной цели своей поездки в Женеву.
Но Анна уже быстро переменила тему:
— Нет, мсье де Лальер, что касается меня, то я считаю: это наше путешествие стоит любой цены, которую придется за него заплатить, — кроме неприятностей для вас. Вот это меня беспокоит больше всего. Если король…
Она не высказала своих опасений вслух.
Блез пожал плечами:
— Надеюсь, её высочество вытащит меня…
В этот миг его совершенно не волновала эта сторона будущего. Душа Блеза была слишком полна впечатлениями недавних дней, он ещё помнил пыль дорог и яркий солнечный свет, мелькание гор, лесов и полей, бесчисленные постоялые дворы и гостиничные камины, — все, что было связано с Анной и служило фоном их путешествия. Запахи седельной кожи и лошадиного пота, августовские ветры и дожди — все это будет всегда напоминать ему о ней…
— Хотел бы я иметь такой талант, — продолжал он, — чтобы рассказать, что эта поездка значила для меня…
Ему хотелось бы сказать — если бы он сумел выразить свои чувства словами, — что, по сравнению со скукой и однообразием жизни в гарнизонах и на войне, почти исключительно в мужском окружении, — жизни, полной грубых людей и грубых эмоций, общение с ней внутренне обогатило его. Как Дени де Сюрси открыл перед ним перспективы более широкие и заманчивые, чем армейская карьера, так дни, проведенные с Анной Руссель, помогли ему узнать иной уровень чувств — возвышенных и тонких.
Но говорить об этом вслух, даже если бы он обладал таким даром, казалось неуместным. Многое из того, было в мыслях, куда легче выразили его глаза и интонация.
— Но вы говорите об этом, — прибавил он, — как о чем-то прошедшем, что осталось только вспоминать. Разве это все?
Она перебила его:
— Мсье, вы можете оказать мне ещё одну милость? До Женевы только одна лига или около того. Давайте на это короткое время удовлетворимся тем, что оглянемся на прошлое. Разве вы не понимаете, что я хочу сказать?.. И ничего не будем прибавлять.
— Как хотите, — произнес он. — Но не думайте…
— Пожалуйста, — улыбнулась она, — ну, пожалуйста!
Он прикусил губу и улыбнулся в ответ:
— Обещайте по крайней мере, что я смогу навещать вас в Женеве, пока не уеду. Вы не откажете мне в этом?
Если она и помедлила с ответом (или ему просто показалось?), то лишь на мгновение:
— Конечно, не откажу. Я буду рада видеть вас… очень, очень рада.
Некоторое время они ехали молча.
Когда она заговорила снова, Блез понял, что её слова относятся к тому, о чем она не хотела говорить прямо, хотя, казалось, не имели явной связи с только что оставленной темой.
— Я вам когда-нибудь показывала вот это?
Она достала из выреза лифа золотую медаль, которая висела у неё на шее. Блез и раньше замечал тонкую цепочку, но думал, что она носит какой-то амулет или памятный подарок, может быть, от де Норвиля, — и потому не решался спросить.
Однако он увидел нечто совсем иное: рельефно изображенную пятилепестковую розу Тюдоров, знакомую ему по английским гербам, которых он насмотрелся три года назад на Поле Золотой Парчи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66