Однако, к удивлению маркиза, Блез не ответил и не поспешил удалиться. Он сидел, катая в пальцах шарик из хлебного мякиша, с таким видом, словно хотел что-то сказать, но не знал, как начать.
— Ну, — подтолкнул его де Сюрси, — вы как будто не удовлетворены?
Блез покраснел.
— А не позволит ли мне ваша милость остаться на службе у вас некоторое время?
— Как?! И не возвращаться в армию?
— На время… — Блез запнулся. — Я вспоминаю, вы когда-то предлагали… я хочу сказать, был как будто разговор… чтобы готовить меня к государственной службе… к делам, которыми занимается ваша милость… Это ещё возможно?
— Боже милосердный! — воскликнул маркиз.
Он вдруг обнаружил, как трудно ему удержаться от улыбки при воспоминании о своих прежних планах в отношении Блеза. Он взглянул на мускулистые, загорелые руки крестника, непривычные к перу; на открытое мальчишеское лицо; на непокорные волосы, буйные и какие-то… разухабистые. Яркий образец бесхитростного простодушного вояки, неутомимого наездника и весельчака. Представить его в роли ловкого исполнителя секретных миссий, чувствующего себя как рыба в воде за кулисами политики… смех да и только!
— Боже милосердный! — повторил де Сюрси. — Что сей сон означает?
Блез не отрывал взгляда от стола.
— Не знаю, смогу ли выразить это в словах… — и вдруг поднял глаза. — Монсеньор, вы ведь были когда-то молоды?
Собеседник расхохотался:
— Черт побери! А как же!
— Но теперь… Монсеньор, я почувствовал вчера вечером, что другие… я имею в виду людей постарше, вроде моего отца… так и не смогли заметно измениться за всю жизнь. Они рассуждали, как ничему не научившиеся юнцы.
— Ну-ка, ну-ка… — явно заинтересовался маркиз.
— Я вообразил себя в их возрасте: точно такой же, как сейчас, только с седыми волосами да скрипучими суставами. И мне стало страшно. Я взглянул на вас, превосходящего их всех мудростью и знанием жизни… Монсеньор, мне захотелось стать похожим на вас. А если я вернусь в армию… — он пожал плечами и недоуменно развел руками.
Де Сюрси, которого эта речь глубоко взволновала, потерял охоту улыбаться. Такие слова в устах Блеза — тут уже недалеко до чуда… вроде того посоха из легенды, который вдруг взял да и выбросил зеленые листья. Парень и в самом деле начал мыслить, и маркизу отнюдь не хотелось его обескураживать. Однако де Сюрси был далеко не уверен, что эти зеленыe листики мысли оправдывают желание Блеза отказаться от военной карьеры, для которой он словно специально создан, и начать учиться тяжкому труду государственного деятеля.
Он тактично заметил:
— Вы ведь не имеете в виду, что прославленные капитаны и маршалы не обладают мудростью и знанием дела или что они не отказались от ребяческих мыслей и привычек?
— О нет, монсеньор! — Блез покраснел до корней волос. — Это было бы предательством, думать так о великих людях — например, о господах де ла Тремуйле, де ла Палисе, де Баярде… Я говорил только о себе. Монсеньор, когда стадо бежит, мне очень трудно не бежать вместе со всеми. Если я снова вернусь в свою роту, то буду только тем, кем был прежде, — одним из многих. А прошлой ночью благодаря вам я поставил ногу в стремя. И думаю, что с вашей помощью смогу когда-нибудь подняться в седло…
— Какое? — вставил де Сюрси.
Блез нахмурился. Ответил он не сразу:
— Может быть, я не смогу выразить то, что намерен сказать… Все, чего мне хочется, — это двигаться вперед, а не только по кругу. Если человек пользуется лишь мышцами, то получается именно так. Теперь я это вижу. Он заканчивает там, где начал. А если пускает в ход мозги… Но для меня проще торчать на одном и том же месте. Чтобы двинуться вперед, мне нужна ваша помощь.
Если Блез ожидал от маркиза немедленной вспышки восторга, то этого не случилось. Де Воль лучше кого бы то ни было знал сложности своего ремесла. Он помнил и то, что костры юности часто сложены из соломы, которая горит жарко, да прогорает быстро. Только время покажет, имеют ли под собой крепкую основу неожиданные устремления Блеза.
— Можете рассчитывать на меня, — ответил он наконец, — насколько это в моих возможностях. Шаг за шагом — вот хорошее правило. Посмотрим сперва, как обернется ваша поездка ко двору. От этого могут зависеть следующие шаги. А теперь приятных вам сновидений — но только пришлите мне мэтра Лоранса.
Блез постоял немного у окна маленькой комнаты, которую делил со сладко спящим Пьером, глядя на ночной городок, залитый лунным светом. Неподалеку была видна Луара, затуманенная и гладкая, как серебро. Река текла в ту сторону, куда лежал его завтрашний путь.
Наискосок от Блеза, в закругляющейся части гостиницы, светилось окно комнаты де Сюрси, по которому двигалась взад-вперед смутная тень — маркиз диктовал секретарю.
Блез улыбнулся: «Он не слишком многого ждет от меня… И не удивительно!» Внезапно он сжал кулаки. Его сжигало нетерпение, ему хотелось поскорее показать де Сюрси, чего стоит. Он готов был найти достойное применение своим способностям. Блез чувствовал уверенность в будущем.

Часть вторая
Глава 11
Случались дни, когда венецианский посол при французском дворе Зуан Бадоэр, официально называемый «оратором», серьезный, умный и необыкновенно опытный дипломат, чувствовал себя до отчаяния усталым; такое ощущение испытывал он и в этот августовский день в Фонтенбло. Это была усталость ума, а не тела, и тем труднее было от неё избавиться.
Угрюмо прохаживаясь вместе со своим секретарем Никколо Марином по лесной тропинке в окрестностях средневекового замка, который в то время ещё не был заменен выстроенным позднее дворцом, Бадоэр часто вздыхал и по временам взволнованно всплескивал руками. Наконец, взорвавшись, он погрозил кулаком отдаленному шуму и улюлюканью, доносившимся из той части леса, где король с несколькими сотнями всадников травил оленя.
Атташе Марин, величавый старик, несколько, правда, моложе своего патрона, посочувствовал:
— Сожалею, что ваше превосходительство пребывает в столь подавленном настроении…
— «Подавленном»? — оборвал его Бадоэр. — Нет, мессер, я не подавлен, я разбит! Разгромлен! Сколько недель мы уже болтаемся здесь без толку со времени нашей последней беседы с этим пустоголовым королем? Не меньше двух. Две недели назад я со всей поспешностью предупредил Венецианскую Синьорию, что его величество отправился в паломничество в Сен-Дени и поклонился мощам в Сен-Шапеле. Разве вы не предположили бы, что он покидает Париж и отбывает к армии, в Лион? Я написал в сенат, что можно ожидать его перехода через Альпы ещё до начала сентября. А он вместо этого переезжает вместе со всем двором сюда, в Фонтенбло, и по сей день ничего не делает, только охотится да занимается любовью. За эти две недели я успел бы завершить некоторые дела к пользе Венеции. Но вы же видите, как он меня надувает. Он охотнее согласится беседовать со своей лошадью, чем со мной.
— Может быть, — предположил Марин, — в этом играет какую-то роль наш недавний союз с Испанией против Франции…
— Несомненно. Но умный государь не будет придавать большого значения союзам. Он знает, что союзы так же легко разрываются, как и заключаются, и смотрит в будущее. Завтра он может понадобиться Венеции, а Венеция — ему. Дальновидный правитель метал бы на меня громы и молнии, но все же вел переговоры; он не сжигал бы мосты…
— Король молод, — заметил Марин.
Бадоэр вздохнул:
— Вот, мессер, вы и сказали все — буквально двумя словами. Таков мой крест… Я, Зуан Бадоэр, сенатор старейшей в мире республики, должен терять время, болтаясь среди резвящихся молокососов! Видит Бог, я по горло сыт этой молодостью, до такой степени, что, если грядущая война не положит конец нашей миссии, просто с ума сойду. С тех пор, как маркиз де Воль покинул двор, мне не удается ни с кем толком поговорить, ибо здесь старики так же безумны, как и молодые. Вспомните наших друзей в Венеции: достоинство, изысканные манеры…
От этой вспышки раздражения, да ещё на жарком послеполуденном солнце, лоб его покрылся каплями пота; к тому же одеяние из жесткого черного атласа не способствовало прохладе. Пальцем, украшенным перстнем, он распустил шнурки на своей рубашке и, свернув с тропинки, опустился широким задом на заросший мхом бугорок.
— Посидим немного, — сказал он, отдуваясь. — Может, полегчает.
Звуки рогов вдалеке слышались все чаще, смыкаясь вокруг оленя. Скоро они возвестят о его смерти.
— Да, ваше превосходительство, — согласился Марин, вытянул ноги и вернулся к прежней теме, — не приходится ожидать манер и изящества за пределами Италии. Они — следствие возраста… как наши кипарисы.
Бадоэр кивнул.
— Да… они также и примета его.
Пока посол отдыхал в тени, его раздражение улеглось. От природы склонный к философствованию, он любил рассматривать обе стороны медали.
Отбросив свои личные обиды, Бадоэр задумчиво отметил:
— В конце концов, возраст — это беда Италии.
— Не в состоянии постигнуть мысль вашего превосходительства…
— Я хотел лишь сказать, друг мой, что Италия стара, а Франция молода. За последние двадцать пять лет весна ушла на север. Наша великая эпоха подходит к концу, наступает очередь Франции. Время излечит несовершенства юности, но чем излечить старость?
Марин был озадачен:
— И все же минутой ранее вы, синьор, говорили…
— И опять скажу. Лично меня тошнит от молодых франтов и пылких девиц сомнительного поведения, от лихих проделок и экстравагантности, от страстей, которыми подменяется государственная мудрость. Возьмите хотя бы это дело с Бурбоном. Господи Боже, что за ляпсус! А легкомыслие короля в моем случае или в тысяче других случаев!.. Но истина в том, что я тоже стар; мне нравится жизнь размеренная и упорядоченная. Истина также и в том, что здесь под всей этой пеной есть кое-что другое.
— Что? — Марин фыркнул.
— Сила, друг мой, созидательная сила, такая, как была у нас в Италии семьдесят пять лет назад.
На лице секретаря появилось сомнение. Он думал, во что обходится эта пена: долги нагромождаются на долги, налоги взлетают до небес…
Бадоэр правильно истолковал его сомнение, но все же настаивал на своем:
— В конце концов, сильнее всего бродит самый сочный виноград. Посмотрите на Францию: лучшие земли в Европе, неисчислимые ресурсы, огромное население — больше четырнадцати миллионов. И все объединено под властью одного государя! Вот это я называю силой.
— Здесь есть некий предел, — возразил Марин. — Драгоценности и женщины, дворцы и войны — все это стоит денег. За восемь лет после восшествия на престол король растратил все, что оставил ему Людовик Двенадцатый, и настолько истощил все возможные источники доходов, что одному Богу известно, как казначей Роберте вывернется при следующем сборе налогов.
Посол махнул рукой:
— Я все знаю, добрый мой Марин… Готов признать, что это шокирует — видеть, как бросают деньги на ветер. Но тот предел, о котором вы говорите, — вы знаете, когда он будет достигнут? И вообще кто-нибудь это знает? Может быть, через несколько столетий, но не теперь. Поверьте моему опыту: каждое поколение чувствует, что вот-вот рухнет под тяжестью долгов. И все же деньги накапливаются и будут накапливаться, пока люди работают, а земля дает урожай. Нет, сейчас во Франции время весны…
Он замолчал, когда далекий рев рогов возвестил об окончании охоты, а потом добавил:
— Но, знаете, от женщин и дворцов тоже есть польза…
— Полагаю, что есть, — согласился практичный Марин, — для расточителей и ростовщиков.
— Нет, мессер, я имею в виду нечто иное. Король, может быть, транжира и любитель заниматься пустяками, но никто не посмеет отказать ему в способности быть великолепным. Впервые к северу от Альп можно обнаружить светскую жизнь, достойную такого названия. Изящество образа жизни зависит от женщин. Мы в Италии открыли это много лет назад. А теперь они выходят на первый план и во Франции. Король вытащил их из деревенских нор и придал им вес. Дворцы дорого стоят, согласен; но они — часть национального богатства, и они вдохновляют искусства. Король требует от нас архитекторов и искусных художников, вроде великого Леонардо и других. Он знает им цену. Первые попытки здесь пока грубы, но по ним можно представить себе двор, который будет диктовать моду в Европе.. Когда-нибудь…
Его речь прервали шаги на дорожке. Повернув голову, он увидел молодого человека в высоких ботфортах, с сумкой для депеш через плечо, приближающегося к ним со стороны Море. Поначалу венецианец принял его за курьера, который по какой-то причине лишился коня, а к курьерам Бадоэр всегда питал живейший интерес. Важной частью его посольских обязанностей было выискивать новости, которые он передавал вечно жаждущему сведений венецианскому сенату. Однако посол, весьма проницательный в оценке людей, почти сразу определил, что этот юноша не являлся простым курьером.
Уверенная осанка, лихо заломленная шляпа, веселая смелость в глазах, все более заметная по мере того, как он приближался, — все это выдавало в нем дворянина-военного, не говоря уже о кинжале на поясе и мече, сдвинутом назад, чтобы не мешал при ходьбе. Эти детали сделали сумку «курьера» ещё более аппетитной для Бадоэра. Если сюда послан дворянин, солдат тяжелой конницы, то прибыл он, без сомнения, из армии, и у него могут быть важные новости.
Посол уже собрался было окликнуть юношу, но тот опередил его — остановился и спросил:
— Это дорога к замку, господа? Я здесь раньше никогда не был. В Море мне рассказали, как срезать путь через лес. Но из-за этих камней, — он взглянул на скалы среди деревьев, — и тысячи неверных тропинок я мог бы с тем же успехом попасть и в Персию…
В его речи, как и во всем облике, чувствовался армейский дух, а беззаботный, задорный тон ещё более укрепил посла в его догадке насчет профессии молодого человека. Удальцы такого рода легко вступали в разговоры и были отличными источниками сведений.
Бадоэр поднялся.
— К вашим услугам, мсье. Мы с другом возвращаемся в замок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66