Однако сейчас он прикинулся, будто изумлен и обескуражен осведомленностью королевы.
– Король молод, пользуется временем. В точности как отец.
– Значит, это правда. В точности как отец.
– Ты, королева, знаешь своего пасынка лучше, чем я.
– В нашем роду не заведено знать друг друга. Король Сверрир говаривал, что люди вроде нас чувствуют себя тем уверенней, чем они дальше друг от друга. С ярлами из рода Хладиров обстоит иначе?
– Мы добрые и искренние друзья, и в Бьёргвине, и в Нидаросе.
– Друзья? Пожалуй. Только вот искренние ли? Время от времени мы встречаемся, учтиво беседуем, но расходимся, держась начеку, словно корабли в ночи. Что, собственно, ты обо мне знаешь, Хакон Бешеный?
– Что я знаю?
– Да, что ты знаешь помимо того, что я травница, присланная шведским королем в дар Сверриру после победы при Фимрейте? Или лучше сказать – колдунья? «Избави нас от этаких даров», – твердили небось в Нидаросе, однако ж следили, чтоб по случаю именин и дней рождения к нам в Бьёргвин посылали другие подарки. Ну, Хакон Бешеный, искренний мой друг, когда у меня день рождения?
– В январе? Нет… в мае?
– Ошибся, оба раза, да, в общем, все равно. Я ведь тоже никогда и не вспоминала про твой день рождения. Кстати, когда он у тебя? Нет, не говори. Я попробую угадать. Мне думается, ты родился… в ноябре.
Хакон Бешеный искренне изумился.
– Правильно.
– А точнее, во второй половине ноября!
Откуда она знает? Насмехается над ним, что ли? Минуту-другую вдовствующая королева не сводила с ярла своего странно неподвижного взгляда.
– Ты – Скорпион, Хакон Бешеный. И жаждешь власти, так говорят магические книги. С человеком вроде тебя враждовать не стоит. Я хочу, чтобы ты был на моей стороне, и оттого буду тебе льстить, говорить приятные слова – может, искренние, а может, и нет. Мне кажется, тебя интересует моя племянница, верно?
– Да, интересует.
Вдовствующая королева отхлебнула вина из кубка и сказала с каменным лицом:
– У тебя хороший вкус, Хакон Бешеный.
А в Борге король Хакон с Ингой жили в своем собственном, счастливом мире. Резкий восточный ветер приносил в дом речную морось, и постель становилась сырой и холодной, но они внимания на это не обращали.
Однажды пришли несколько человек и просили разрешения поговорить с Дагфинном Бондом. Был это некий Ингьяльд Бардарсон, отец девицы Боргхильд, и с ним двое свидетелей. Ингьяльд рассчитывал представить свое дело на тинге минувшей весной, но Гломма, как на грех, устроила в округе наводнение, у всех было по горло работы, и необходимой четверти местных бондов на тинге не набралось. Стало быть, придется ждать до осеннего тинга. Но раз уж король сейчас здесь, так, может, он рассудит?
Дагфинн заметил, что беспокоить короля судебным разбирательством прежде осеннего тинга можно, только если дело впрямь необычайно важное.
Чернобородый малорослый Ингьяльд отличался горячим нравом и большой напористостью. Дело касалось юноши по имени Свейнунг Торарсон, который писал висы его дочери Боргхильд. Имели место и тайные поцелуи – эти вот люди тому свидетели. Ингьяльд, понятно, наведался на хутор к Свейнунгову отцу и изложил свою жалобу. Однако старик Тор совершенно рассвирепел, выставил его за порог да еще и выбранил вдогонку на весь двор, так что отступать больше некуда.
Дагфинн Бонд осторожно обронил, не стоит ли обратиться с этим в церковный суд, но Ингьяльд решительно заявил, что не желает связываться со священниками. Сперва он хотел третейского суда, и оказалось это ох как непросто. Каждая из сторон выставила по шесть добропорядочных мужей – вот эти-то двенадцать человек и должны были вершить суд. Но когда все сказали свое слово, выяснилось, что ровно шестеро считают Свейнунга виновным и требуют наказания, а другие шестеро опять-таки полагают, что прекрасногрудая Боргхильд изведала не более того, чем могла ожидать обладательница этакой груди, и что Свейнунг совершенно не виноват. С подобным разладом Ингьяльд примириться не мог и теперь желал настоящего суда.
Господин Дагфинн полюбопытствовал, целовал ли Свейнунг девушку против ее воли. Ингьяльд сказал, что не знает, он, мол, у дочери не спрашивал и спрашивать не намерен. Впрочем, он сам убежден, что против воли, а в этом случае закон вполне однозначен. Свейнунга должно изгнать за пределы страны. А ежели он бы еще и обрюхатил Боргхильд, его бы вдобавок объявили вне закона. Ингьяльд так и сыпал словами, по пальцам перечисляя пункты закона. Там все ясно и насчет девичества, и насчет мерзавцев вроде Свейнунга. Никто не смеет прикоснуться к женщине прежде, чем ее родня все взвесит и как следует посоветуется насчет брачного союза.
– А что, – невольно спросил господин Дагфинн, – Боргхильд и вправду потеряла девственность?
– В одиночку мне этого не установить, Боргхильд-то брыкаться начнет.
Дагфинн с трудом сохранял серьезность.
– Коли будет новый суд, – сказал он, – тебе вновь придется выставить шестерых свободных людей, готовых присягнуть, что ты говоришь чистую правду, и хотя бы один из тех шестерых, которых выставит Свейнунг, тоже должен быть готов под присягой подтвердить твою правоту – тогда у тебя будет на тинге большинство. А меньшинство должно в таком случае согласиться уплатить пеню серебром, коль скоро решение им не по нраву. Ну а если все это окажется невозможно, ты примешь на осеннем тинге Божий суд?
– Божий суд? Это еще что такое?
– Божий суд? Это еще что такое?
– Тинг или иной какой судья могут приговорить, что в доказательство твоих обвинений ты должен нести раскаленное железо либо погрузить руки в кипяток. Не будет тебе от этого ущерба – выиграешь дело.
Негодующий отец побледнел. Ба, дело-то может принять оборот, на который он никак не рассчитывал. Ингьяльд хорошо знал закон, но даже не предполагал, что тинг способен этак ловко оградить себя от соседских склок и вздорных выходок. Дагфинн Бонд благодушно протянул ему спасительную соломинку.
– Может быть, молодые люди хотят пожениться?
Ингьяльд все еще упорствовал. Пожениться? Чтобы он да стал свойственником старику Тору? Никогда в жизни! Последний раз, как разговаривал с Тором, Ингьяльд аккурат предложил решить дело свадьбой и сказал, что даст за Боргхильд целых две марки. Так этот сквалыга Тор фыркнул и объявил, это-де нищенская подачка, хотя всем известно, что нищенской подачкой называют полторы марки. Многие, кто это слышал, и смеялись, и досадовали.
Дагфинн Бонд подвел итог:
– Как я разумею, Ингьяльд, мысль о свадьбе все ж таки тебе не чужда, и четыре марки приданого для человека вроде тебя – сумма вполне достойная?
– Этот брак распадется, и она, опозоренная, пешком вернется к нам. Поди сыщи ей тогда жениха! И кто о ней позаботится? Родичи, больше никто!
– Но если ты дашь за нею четыре марки, старик Тор по закону обязан дать ей столько же. И коли ей суждено воротиться обратно, она принесет с собой восемь марок. Или же столько, сколько положено, когда брак кончается крахом.
Ингьяльд воспрянул.
– Большая часть и впрямь останется в целости и сохранности. Жена бонда самостоятельно может истратить не больше эйрира. Насчет всего прочего решают родичи и муж. А Боргхильд быстренько надоест, что она распоряжаться не вправе. Тут все мигом и кончится.
– Да, восемь.
Ингьяльд почесал в затылке.
– Не обязательно ведь, что брак расстроится этак скоро. Она может уйти, только если Свейнунг прилюдно ее поколотит, возьмет наложницу из той же усадьбы, откуда взял ее, или скоропостижно умрет.
– По твоим словам, Свейнунг ведет себя до крайности опрометчиво, так что все может быть.
– Я обдумаю то, что ты сказал, господин, про четыре и про восемь марок. Но если мне все ж таки потребуется королевский суд, я вернусь.
– Думаю, на королевский суд рассчитывать не стоит. А коли вынесешь свое дело на осенний тинг, помни: бонды скучают. Им охота развлечься, увидеть что-нибудь этакое, необычное, и они с радостью посмотрят, как ты будешь окунать руки в кипяток.
Ингьяльд и двое его свидетелей с поклоном оставили развеселившегося Дагфинна Бонда. Король Хакон почти все это время сидел на галерее и слышал большую часть разговора. Улыбаясь, он попросил Дагфинна Бонда разыскать Петера Стёйпера и привести к нему: надо кое-что обсудить.
Когда Дагфинн Бонд и Петер Стёйпер вошли в комнату, король Хакон с Ингой ожидали их, сидя в креслах. Обоим предложили сесть напротив, а дружинникам велено было выйти вон и затворить за собою дверь. Король по-прежнему улыбался.
– Добрый совет ты дал в запутанном деле, Дагфинн Бонд. Напомнил, как ревностно мы охраняем законом наших женщин и как легко человеку изменяет здравый смысл. Мы сурово караем хищение даже столь малой ценности, как двадцать четвертая доля марки: привязываем краденое к спине вора, отводим его к береговому утесу и там казним. Целых три марки должен платить тот, кто украдкой срывает поцелуй. Поцелуй может означать все что угодно, и неосторожного мужчину легко объявить вне закона. Вот как важно для нас оградить девичество и обеспечить род залогом подлинного отцовства и правомерного наследования. Когда речь идет о женщинах, можно потребовать справедливости и от короля.
Дагфинн Бонд и Петер Стёйпер догадывались, куда клонит король, однако ж на Ингу не смотрели. А король продолжал:
– Хочу тебе сказать, Петер Стёйпер, что не знаю в моей державе более честных и добропорядочных людей, чем ты, Дагфинн Бонд да твой двоюродный брат Инги Бардарсон из Нидароса. Вот почему сейчас, в присутствии Инги, я открою вам один секрет, которым вы поделитесь с другими, если со мною вдруг что-то случится. В особенности это должен узнать Инги Бардарсон. У нас с Ингой, возможно, будет ребенок. Я говорю «возможно», так как мы пока не вполне уверены, но, если и правда родится ребенок, вы свидетели, что я признаю свое отцовство и горжусь этим. Говорю я все это затем, чтобы Инга ни в чем не сомневалась и спокойно, счастливо и столь же гордо, как я, исполнила свою важную миссию – выносила первенца короля Хакона. Больше мне добавить нечего, разве только что вы должны поклясться хранить полное молчание об этой радостной новости. В первую очередь Хакон Бешеный ни под каким видом не должен ничего знать.
Они дали клятву молчания. Был сентябрь 1203 года. Жизнь в Борге шла своим чередом. Лишь в середине октября король Хакон стал подумывать об отъезде в Осло.

ОТРАВА
Как только у острова Несё завиднелись верхушки мачт Хаконова флота, королева Маргрет выехала из епископских палат. Вместе с девицей Кристин и всеми своими приближенными она отправилась в окрестности города навестить родичей. Пусть пасынок в свой черед дожидается. Хакон Бешеный, который приехал сюда с поручением развлекать дам, охотно взялся их сопровождать. В последнее время они стали большими друзьями.
Зато епископ Николас Арнарсон устроил королю грандиозную встречу – с процессиями, хоругвями и воскурением благовоний. А потом, когда все чин чином устроились, епископ и король сошлись для беседы с глазу на глаз. Начал разговор епископ Николас:
– Мы слышали о тебе много хорошего, Хакон сын Сверрира. В особенности меня радует, что ты решил покончить с раздорами и призвал домой клириков.
– И я слышал о тебе хорошее, Николас Арнарсон, – сказал Хакон, – даже от отца, хоть ты и участвовал в его коронации двенадцать лет назад.
– Знаю, он говорил, что язык у меня проворный да ловкий, а верность – лисья. Наверно, язык у меня и впрямь проворный да ловкий, так ведь и выручал он меня за эти годы не раз. А ежели лисья верность во благо стране – что ж, тогда я лис.
– И во благо церкви.
– Этим я тоже горжусь. Ты знаешь, государь, мы живем в стране, которую очень трудно повернуть к миру. Оба мы родились в краях, где борьба за власть разгоралась чаще всего, – в Западной Норвегии и в Трандхейме. Именно тамошняя родовая знать предъявляла претензии на наследование королевской власти, а когда власть увязана с таким спорным вопросом, как наследование, не приходится удивляться, что в наших краях без конца вспыхивали распри. Здесь, на Востоке страны, смотришь на эти раздоры как бы вчуже, и здесь я взял на себя задачу примирить враждующие партии, чтобы народ был един и избавлен от бесполезных страданий. Мир и стабильность – вот что для нас здесь важнее всего. – Николас Арнарсон задумался, потом добавил: – Однако, чтобы наши начинания окрепли и упрочились, нужно время. Тут как с деревом, из которого строят длинные лодки и церкви. Сперва требуется время, чтобы дерево выросло сильным и крепким. Затем бонды обрубают у сосны верхушку – это больно, но мало-помалу живица возобновляет свой ток по стволу и дает древесине такую силу, что ни крысы, ни грибок ее не берут. Коли сосну на год-другой оставить в покое, древесина приобретает необычайную прочность и стоит не одну сотню лет.
В итоге король и епископ решили сообща добиваться прочного мира, чтобы время взяло свое и залечило раны. Еще не раз они вели между собой откровенные беседы, и ученый епископ оставил у молодого короля большое впечатление. И все же король понимал, что этот почтенный муж всегда будет независим в своих действиях. Сейчас он дал клятву верности потому, что сам считал это правильным, и союзником будет, только пока оба они радеют за общее дело. Епископ всегда предпочитал ни к чему не обязывающие обороты речи.
Но однажды вечером Николас Арнарсон обронил замечание, которое король Хакон воспринял как более личное и доверительное:
– Не знаю, есть ли для этого основания, да только внутренний голос подсказывает мне, что ты должен остерегаться Хакона Бешеного.
– Я это знаю, – ответил король Хакон.
Возвращения вдовствующей королевы ждали долго, но вот наконец она прибыла в город. Король Хакон сделал вид, что отлучка Маргрет была совершенно в порядке вещей, и встретил королеву учтиво и благосклонно. С подчеркнутым радушием он приветствовал девицу Кристин и свою сводную сестру Сесилию, дочь короля Сверрира и Маргрет.
В Осло они оставались недолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23