А тут Гонсало и Эрнандо Писарро точно в таких же серебряных латах, на таких же лошадях, как Хуан, — и прямо на них. И дикарям показалось, что это сам убитый воскрес, да еще в двух обличьях. Они в панике отступили, а тут уж и пушки сеньора де Кандиа дали по ним залп. Грохот, дым, крики. Подоспели и другие. Ударили с разных сторон, и скоро все было кончено.
Однако Манко, царек этих краснокожих, уцелел и теперь окружил город, собираясь сломить гарнизон длительной осадой. К нам пробрался оттуда один солдат с приказами, но, вероятно, больше никому не прорваться. У них столь тщательная охрана, что разве только птице удастся перелететь.
Диего де Альмагро размышлял недолго. Судьба предоставляла ему редкий случай. Если он нанесет удар теперь и спасет братьев Писарро и весь гарнизон Куско, то окажется избавителем. И вся добыча, сосредоточенная в Куско, станет его собственностью. Кое-что он уступит, чтобы не нажить себе слишком много врагов, но большая часть достанется ему.
Когда же Рада язвительно пробурчал: «Слава богу, одним ублюдком из этого вшивого» рода» меньше. А если немного подождем, так, может, подохнут и остальные!» — Альмагро сурово отозвался:
— Там испанцы защищаются от языческой нечисти. Только это важно. Мы идем на помощь.
Проблуждав три дня, они ночью подошли к Куско. Дон Паскуаль хвалился, будто эти места он знает столь же хорошо, как и окрестности родной Севильи, и утверждал, что, когда рассветет, они увидят с вершины холма и лагерь индейцев, и сам город. Он советовал ударить с той стороны, где крепостные стены наиболее мощные и где индейцы сосредоточили меньше всего сил, не предполагая, что противник может подойти отсюда.
Однако Альмагро принял иное решение.
— Речь идет не о том, чтобы прорваться в город, но чтобы освободить его. И поэтому мы должны уничтожить Этих дикарей. Значит, необходимо нанести удар там, где сосредоточены их главные силы и где находится сам Манко.
— Это, скорее всего, со стороны дороги на Кито. Возле главных ворот.
— Наверное. Итак, начнем оттуда. Ночью мы должны подойти как можно ближе и на рассвете нанести внезапный удар.
— Лучше всего перед рассветом. Подлые язычники в это время возносят молитвы восходящему солнцу и не слитком бдительны.
— Да, я знаю. Жаль, однако, что мы не можем оповестить наших, находящихся в городе, что наступаем на Куско. Тогда они могли бы действовать вместе с нами.
— Наши пушки оповестят их об этом. А Эрнандо Писарро — хороший солдат, он сам сообразит, как поступить.
Им предстояло пересечь тракт. Они выбрали подходящее место и стали переходить через дорогу, как вдруг в одном отряде сломалось колесо, и всей колонне пришлось задержаться. Когда при уже меркнувшем лунном свете они постарались исправить поломку, со стороны города показался часки.
Испанские дозоры издали заметили его и предупредили Альмагро, который пришел в отчаяние. Ведь теперь индейцы узнают о замыслах белых, и испанцы лишатся главного козыря — их нападение не будет неожиданным для неприятеля.
Бегун замер на мгновение. Наверное, краснокожий негодяй хочет определить количество испанцев! Он слишком далеко, чтобы стрелять, можно промахнуться, а кони устали, не догонишь его… Уйдет! Сейчас повернется и уйдет.
Часки действительно заметил людей на дороге и тут же распознал в них белых. Стальные латы в лунном свете поблескивали совсем не так, как бронзовые доспехи индейцев, а главное — пришельцы были верхом на лошадях.
Он заколебался. С тех пор как началось восстание, все уже знали: одинокий белый при встрече с индейцами погибает. Индеец, приблизившийся к белым, тоже погибает. А если и останется в живых, то только как раб.
Белые идут куда-то ночью. Кто они, откуда и зачем они идут, до всего этого простому бегуну пет дела. Хотя ясно: они замышляют что-то недоброе. Но ведь он — часки, неприкосновенный гонец сапа-инки. Наверное, даже белые не посмеют его тронуть.
Он оглянулся на город. Кругом лагеря стража, белые не могли пробраться тайком. Но, кажется, это какой-то незнакомый, нездешний отряд. Возможно, даже военачальникам ничего о нем не известно. Может, следует вернуться и предупредить?
Но одержала верх привычка к, слепому, с детства привитому послушанию. Он, часки, должен бежать туда, куда его посылали. Думать о чем-либо другом не его дело.
Плавным, широким шагом профессионального бегуна он устремился с вершины пригорка прямо на преградивших ему путь испанцев.
— Для дела сапа-инки! Освободить дорогу! Для дела сапа-инки!
— Он не должен уйти! — поспешно бросил Альмагро, и индеец свалился тотчас, как только приблизился к белым. Умирая, он все еще продолжал шептать:
— Для дела сапа-инки…
Диего де Альмагро ошибался, полагая, что гром его пушек послужит для осажденных сигналом к совместной борьбе. Было еще темно, так что не удавалось различить ни холмов вокруг, ни самого города, который находился поблизости. Испанцы перестраивались, готовясь к схватке, когда где-то впереди глухо, тяжело, как бы нехотя, ударила пушка.
Потом прогремело еще несколько залпов. Эхо всколыхнуло ночь и прокатилось поверху, замирая вдали.
Наконец отозвались и мушкеты — сухо, отрывисто, словно зло огрызаясь.
— Штурм. — Дон Паскуаль не сомневался. — Индейцы начали штурм. Мадонна Севильская, благослови нас! Они атакуют ночью.
Непроглядный мрак озарился какими-то желтоватыми отблесками, мерцающими искрами, а затем на фоне внезапно полыхнувшего зарева обозначился черный, резкий силуэт города. Куско оказался дальше, чем думалось проводнику.
— Что-то горит.
— Это сделано нарочно. Все уже готово для штурма.
— Палят из пушек, — чутко прислушавшись, шепнул солдат. Бывалые вояки по отзвукам битвы безошибочно определяли ее ход. — Жарко там приходится краснокожим псам.
Но дону Паскуалю гул непрерывной канонады не нравился; с беспокойством он обратился к Альмагро:
— Это, наверное, решающий штурм, если наши совсем не берегут порох. У осажденных его запасы были почти на исходе.
— Значит, мы подоспели вовремя. Вперед!
Воины устремились на вспышки выстрелов. Тихо, осторожно, но решительно: прямо через поля, какие-то рвы ч барьеры из камня, пересекая проселочные дороги, испанцы добрались до опустевшего индейского лагеря, миновали его. Теперь до города — рукой подать: оттуда уже доносились отдельные крики. Казалось, стрельба из мушкетов ослабевает. Но пушки продолжали палить часто и деловито.
— Наверное, дерутся уже на стенах и у стрелков но хватает времени, чтобы зарядить аркебузы, — забеспокоился дон Паскуаль.
Альмагро крикнул в ответ:
— Вперед!
Рассвет наступил внезапно, как обычно в этой стране, ясный и золотой, и испанцы увидели перед собой индейцев. Те уже знали о новом противнике, заходившем им с тыла, и наступали широким фронтом, в полной боевой готовности.
Испанцы развернули артиллерию.
— Приготовиться! Огонь!
Рада с кучкой всадников тотчас же нанес удар по дрогнувшим после артиллерийского залпа боевым порядкам индейцев. Рядом в сомкнутом строю Диего де Альмагро вел арагонских копейщиков. Они ударили по индейцам, словно два железных молота.
Дым рассеялся. Ясно видны были шеренги воинов в шлемах с высокими гребнями, с круглыми щитами, копьями и топорами. Судя по добротным доспехам, впереди была гвардия. Инка Манко вынужден был почти в отчаянии бросить навстречу неожиданному противнику свои отборные силы, которые держал в резерве, для самого решающего момента.
Теперь, напуганные залпом, понеся большие потери, ослепленные дымом, они столкнулись с закованным в латы испанским войском. Под напором конницы цепь воинов-индейцев дрогнула. На них нагнали страху испанские кони.
Но подоспели уже и другие отряды, а потом и с противоположной стороны загремели мушкеты, засвистели камни, пущенные из баллист, а пушки все били, залп за залпом.
Сам Альмагро повел отряд железных барселонских стрелков и вклинился в самую середину индейской гвардии. Конница атаковала стремительно и грозно, смертный бой был в разгаре. Пушки вынуждены были смолкнуть, так как канониры ничего не видели сквозь клубы дыма и пыли.
Но внезапно с другой стороны, от городских стен, донеслись какие-то крики. Раздались выстрелы, дым окутал место побоища.
Перекрывая шум битвы, индеец-воин что-то прокричал своим соратникам, и Альмагро, который уже немного знал язык кечуа, потрясенный, поднял своего коня на дыбы.
— Сапа-инка убит! Спасайтесь! Сапа-инка убит!
И мгновенно войско Манко, дисциплинированное и вышколенное, превратилось в охваченную паникой, безвольную толпу. Индейские воины бежали кто куда и без всякого сопротивления сдавались в плен.
Никто уже не видел, что радужный штандарт все еще реет над группой инков, никто не узнавал Манко, пытавшегося преградить беглецам дорогу, никто не слышал его приказов и проклятий. И наконец обезумевшая толпа опрокинула властелина, втаптывая в пыль священные перья птицы коренкенке…
Глава сорок вторая
Синчи, напрягая последние силы, добрался до крепостных ворот. Саксауаман, самую сильную крепость в стране, Синчи видел так близко впервые. Ее контуры четко рисовались на вершине холма. Круглые башни, высокие, массивные стены, сложены были из каменных глыб столь громадных и столь плотно пригнанных друг к другу, что они надежно противостояли самым сильным землетрясениям. За ними виднелись соломенные крыши домов и храмов. Соломенные крыши. Ибо мудрость веков и опыт поколений учили, что в стране, где бог Земли часто проявляет свой гнев, такая крыша лучше всякой иной.
Синчи об этом не думал, но он невольно вспомнил, с какой легкостью испанцы поджигали такие крыши. Они делали это с наслаждением и заливались радостным смехом, когда вталкивали или бросали пленников в пылающий дом. За сопротивление, за мужество, проявленное в схватке, за что угодно. Или даже без всякого повода.
Они выкрикивали при этом какие-то странные слова:
— Auto de fe! Auto de fe!
Синчи невольно оглянулся. Но дорога в сторону Куско, широкая, прямая, была пустынна. Даже большие ламы белых люден измучены и не преследуют его по пятам.
Синчи объяснил страже у крепостных ворот, что прибыл по важному делу, и приказал тотчас же проводить его к коменданту крепости. Когда тяжелые ворота закрылись за ним и он очутился за стенами, Синчи вдруг ощутил смертельную усталость. Он шел медленно, пошатываясь, думая о том, что будет не в состоянии произнести ни слова. И только тут он как бы заново осознал весь ужас доставленного им известия.
Кахид, бывший ловчий, сразу узнал Синчи, но, видя в каком он состоянии, ни о чем не спрашивал, а приказал подать ему воды с соком агавы и молча ожидал.
Только когда Синчи отдышался и утолил жажду, он спросил:
— С чем прибыл ты столь поспешно, и почему сам, а не прислал часки? Пожалует ли сюда сын Солнца, чтобы здесь отпраздновать победу?
— Сын Солнца не прибудет сюда, — хрипло прошептал Синчи. Он медленно размотал тряпки, которыми под плащом была обернута его левая рука, и показал воину свое плечо. Из двух ран — видимо, плечо было пробито навылет — еще сочилась кровь.
Кахид нахмурил брови.
— Был… штурм? Куско взят?
— Штурм был, — через силу вымолвил Синчи. Усталость окончательно одолела его, глаза закрывались сами собой, и он плохо видел. Плечо невыносимо ныло, в голове помутилось, он не мог собраться с мыслями. — Да, был штурм. Воины уну Юнии уже взбирались на стены. Но…
— Говори, — твердо бросил Кахид. Лицо его словно превратилось в застывшую мертвую маску. Лишь глубокие, твердые борозды по обе стороны рта удлинились и как бы сделались еще глубже. Взгляд словно окаменел.
— О достойный, боги не позволили. Пожалуй… Пожалуй, бог белых, которого они носят на этом странном дереве, оказался могущественнее наших. Ведь наши воины были уже на крепостной стене, уже замолкали громы, которые белые мечут в клубах дыма, уже Хьюденоги, тот, что носит над сапа-инкой большое знамя, начал размахивать им, подавая сигнал для общего штурма, когда с тыла подошел новый отряд белых.
— Белые? С тыла? Откуда? Ведь их убивают всюду, где только обнаружат.
— Это так, о достойный. Пожалуй, одному Супаю известно, откуда появились эти белые. Но они ударили… Гремела… ильяпа. Ты знаешь, как бывает, когда белые сражаются. Земля начинает дрожать, столько громов они мечут.
— Знаю. Даже здесь было слышно. Ветер доносил до нас отзвук битвы.
— Я слышал о бурях на Укаяли, на Мараньоне… Даже там реже гремят громовые раскаты. Сын Солнца… Сын Солнца не дрогнул. Но белых невозможно было сдержать. Их огромные ламы…
— Знаю, — прервал его Кахид. — Рассказывай дальше.
— Сын Солнца немедленно вызвал воинов из Коропуны.
— Он больше всего любит их и полагается на их мужество.
— Это именно так, достойный. Сын Солнца сам повел их. Однако внезапно все разлетелось в прах. Они разбежались. Как стадо гуанако, когда в самую середину его ворвется капак-тити.
— Что же случилось? Разве бог Солнца…
— Нет. Солнце сияло так, как и сейчас. Только внезапно раздался крик, что… — Синчи понизил голос, — что сын Солнца убит.
Борозды на лице Кахида сделались еще глубже. Глаза тревожно вспыхнули.
— Разве так и случилось?
Синчи заколебался. Подавил спазму.
— Нет… не знаю, о достойный. Когда раздался этот крик, сын Солнца был жив и стоял во главе войска. Потом, потом его сбили с ног, он упал… А потом я не знаю. Пусть Инти, бог Солнца, тотчас же сожжет меня, я не знаю.
— Как? Ты не знаешь, уцелел ли сын Солнца? Что же такое произошло?
— Не знаю, — хмуро повторил Синчи. — Достопочтенный, никто не знает этого. Потому что войска уже не существует. Нет ни двора, ни инков при сыне Солнца, ничего нет. Кто не успел уйти, тот погиб или стал невольником. Это конец, конец… конец… — голос Синчи перешел чуть ли не в крик, потом сорвался, превратившись в хриплый шепот. — Это конец, о достопочтенный.
— Конец чего? — тихо спросил Кахид.
— Конец всего, что было. Уже не будет ни сапа-инки, ни жрецов, ни камайоков, ни часки, ни… ни богов. Белые срывают с храмов золотые изображения Солнца, где же бог Инти отразит свое благосклонное сияние?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40