Он машинально достал пачку листьев коки, откусил и недовольно бросил хозяину тамбо, продолжая жевать:
— Веди на пост!
Глава четырнадцатая
Синчи задержался на перевале, откуда была видна равнина у озера Чинчакоча и расположенная возле него Юния. Город и господствующий над ним храм отчетливо вырисовывались вдали и казались гораздо ближе, нежели на самом деле. На противоположном берегу огромного озера синели вершины гор над рекою Напо.
Синчи эти места были уже знакомы. Вон там расположен его сторожевой пост, а немного дальше — селение Кахатамбо. Иллья в эту минуту, вероятно, в поле. Возможно, как раз сейчас она поглядывает на юг…
Он отвел взгляд от горных вершин и взглянул на храм. Ведь это здесь, когда прибудет двор, Иллью принесут в жертву, а потом с почестями сделают мумией. Иллья… А он несет кипу с этим приказом, чтобы вручить жрецу. Да, таков приказ.
Синчи обогнали два часки, которые тащили огромную морскую черепаху, привязанную за ноги к палке. Они поднимались в гору, поэтому сбавили шаг и с интересом поглядели на путника, который сидел на придорожном камне и жевал листья коки, бессмысленно уставившись в пространство. Странно, путник этот не спешит к ближайшему тамбо, до которого всего час ходьбы.
Затем Синчи обогнал какой-то (судя по одежде) тукуйрикок с тремя слугами, причем тукуйрикок этот шел, внимательно оглядывая дорогу. Вскоре показался жрец, который спешил в Юнию.
В тяжелой от коки голове Синчи промелькнула тревожная мысль. Жрец. Видимо, идет в Юнию. Может быть, один из тех, которые приносят в жертву девушек? А может, именно он готовит мумии? Не ему ли Синчи вручит кипу и скажет: «Иллья из Кахатамбо».
Свиток кипу стал невыносимо тяжелым, словно он был сделан из золота, того золота, которым украсят мумию Илльи.
Внезапно у Синчи мелькнула дерзкая мысль: а что, если он не пойдет в храм, если он уничтожит кипу и забудет приказ? Но он содрогнулся от страха: трудно даже представить себе, чем грозит такой проступок! Сам сын Солнца, сапа-инка, прибудет в Юнию, а назначенной жертвы там не окажется. Ничего не готово. Что тогда? Немилость богов на целый год, охота будет неудачной, не станет мяса для чарки, наступит голод.
А его, бегуна, который не вручил кипу, найдут. В Тауантинсуйю никто не может скрыться. Его найдут, и он погибнет в муках. Даже Иллью он этим не спасет.
Остается только вручить кипу и повторить распоряжение. Таков приказ, а простой человек не может ни просить, ни объяснять, его дело только повиноваться, значит, будет послушен и он, Синчи. Как это говорил ловчий Кахид? Человек — это лишь камень в громадной стене. Он должен держаться, как бы тяжело ему ни было.
Однако камни есть наверху, есть и внизу. Тем, что наверху, легче. Он же, Синчи, внизу. И работники, те, которые мостят дороги, строят дома, крепости, и крестьяне, как Иллья, и рудокопы — все они в самом низу. А инки, жрецы, девы Солнца — наверху. Они угнетают других, а их, их никто не угнетает.
В голове, одурманенной кокой, медленно рождались мысли, неуемные, беспокойные мысли.
Девы Солнца… Эта Илкама из Котакампы — дева Солнца. Она станет наложницей сапа-инки. Прекраснейшая дева Солнца, Илкама из Котакампы…
Он достал новую пачку листьев коки и жадно принялся жевать их. Хорошо, что он всюду, где ночевал, запасался листьями коки. Теперь их полная сумка. Он жует, бежит и не размышляет. А если даже мысли начинают беспокоить его, то и тогда они бескрылы, покорны и пассивны. Он получил приказ, он его выполнит — и дело с концом.
Синчи поднялся, поправил сумку и, взяв привычный для часки темп, устремился вниз, к храму.
До города Синчи добрался только к вечеру. Не так уж близок был этот город; в горах легко обмануться, порой кажется, что до цели рукой подать, а она далека. Усталый, одуревший от коки, Синчи добрался наконец до Юнии.
Войдя во двор храма, он показал жрецу связку кипу.
— Я служу сыну Солнца. Наказ из Куско главному жрецу вашего храма.
Допущенный немедленно к главному жрецу, он предстал перед высоким, худым старцем. Редкие седины едва прикрывали его темя. Глубоко запавшие глаза казались безжизненными.
Жрец взял кипу, развернул его и долго перебирал пальцами узелки, неторопливо покачивая головой. На одном из узлов пальцы задержались, видно, жрец постигал смысл какого-то распоряжения.
Синчи не сводил глаз с этих пальцев. Он не умел читать кипу и не мог понять, как это получается: узелки говорят посвященным то, что им поверил вязавший их человек. Но он знал, что это так. Знал, что жрецу уже известно: в его храме будет принесена жертва.
Отяжелевшие мысли гонца ворочались медленно, голова его была как в чаду. Он должен сказать: «Иллья из Кахатамбо». Иллья… Она всего-навсего камень в самом основании стены. Камень, на который давят сверху. А наверху — камни, не знающие этой тяжести: инки, жрецы, девы Солнца. Такие девы, как эта Илкама из Котакампы.
— Говори! — бросил жрец, все еще держа пальцы на Злополучном узелке. Он поднял глаза и в упор поглядел на бегуна.
Это не Синчи ответил. Какая-то всемогущая сила, может быть, сам Супай, злой, мрачный дух, шепнул ему, разомкнул ему губы. Это, видно, Супай на мгновение помутил его рассудок, омрачил сознание. Разве мог это сделать он сам, Синчи, с малых лет приученный к беспрекословному повиновению, бегун, который знал, что он должен или передать распоряжение, или умереть, влюбленный юнец, спешащий в то же время принести смертный приговор своей Иллье. Сознательно он никогда бы этого не сделал. И то, что он совершил, было ужасно! Это было страшнее бунта, страшнее богохульства.
Синчи забыл приказ, Синчи во весь голос сказал, и это было отзвуком его тревожных мыслей, внезапно мелькнувших в уме:
— Илкама из Котакампы.
— Кто? — спросил жрец, и на его мрачной физиономии выразилось явное удивление.
— Илкама из Котакампы, — повторил Синчи и вдруг пришел в себя. Голова прояснилась, рассеялся дурман коки, им овладел почти животный страх.
Что он натворил? Произнес не те слова, какие ему было велено произнести, назвал не то имя. И уже нет пути назад. Слова не вернешь. Свершилось,
Жрец, пожалуй, не заметил испуга гонца либо объяснил его себе по-иному, так как переспросил с явным изумлением:
— Кто? Тут нет такой девушки.
Синчи уже все было безразлично. Смерть может быть только один раз. Он запутывался все больше и больше, но теперь уже вполне сознательно.
— Это дева Солнца, о святейший. Она направляется сюда из самой Котакампы.
— Дева Солнца? О-о-о! — Жрец еще раз потрогал узелки кипу, слегка пожав плечами. Эти — там в Куско — видно, очень уж опасаются гнева богов, если готовы принести такую жертву. Но это их дело. Если присылают сюда на заклание деву Солнца, пусть так и будет. Возможно, это даже и лучше. Если принести в жертву местную девушку, будет шум, кто знает, может быть, даже вспыхнет бунт. А так люди с интересом сбегутся поглядеть на зрелище, но это никого не тронет. А кроме того, наверняка кто-то там, при дворе, сводит какие-то счеты. Возможно, родич девки какой-либо недруг уильяк-уму. Ибо распоряжение — его. А с уильяк-уму приходится считаться. Поэтому он убьет ее со всеми надлежащими церемониями — и дело с концом.
Жрец обратился к бегуну:
— Ты откуда?
— Я со сторожевого поста, что на Урко, о святейший.
— Из Урко? Округ Кахатамбо? Как получилось, что ты несешь кипу правителя от самого Куско?
Пережитый страх прояснил сознание Синчи.
— Меня направил туда со срочным кипу главный ловчий.
— Ага, и теперь ты возвращаешься на свой сторожевой пункт?
— Нет, святейший! Я… я получил также вот это. — Он показал золотую бляху. Жрец внимательно пригляделся к ней, после чего поднял на Синчи бесстрастный, холодный взгляд. Видно, жрецы в столице придают огромное значение Этим кипу, если даже вручили часки подобный знак. Это их дело, но хорошо будет оказать услугу уильяк-уму.
— Это дает тебе право просить обо всем, что ты захочешь. Ты, наверно, знаешь об этом? Ага, а какое распоряжение ты нес в Куско?
— Я уже не помню, о святейший, — смело ответил Синчи, хотя и задрожал под взглядом жреца. Так глядела на него большая змея, которую он встретил как-то в долине Уальяго.
— Хорошо. Повтори еще раз имя, которое ты назвал сейчас.
— Я уже не помню, о святейший, — сказал еще раз Синчи.
— Хорошо. Так и должно быть. Память часки, покуда он не повторит наказа, обязана быть словно каменная плита, на которую ваятель нанес рисунок. Но когда он передаст приказание, его память должна походить на песчаную отмель, омытую волной.
— Так меня учили, о святейший, — отозвался Синчи.
— Я знаю об этом. Горе часки, который помнит слишком много.
— Я уже ничего не помню, о святейший.
— Хорошо. Ты заслужил награду. Чего ты хочешь?
Синчи склонился в низком поклоне. Отвечал торопливо, словно заранее вынашивал эту просьбу, словно эта мысль не сейчас созрела в его голове.
— В уну Айякучо бог земли был разгневан и поколебал горы. Погибло много людей. Многие айлью будут пустовать. Я хотел бы… я хотел бы получить там дом и надел земли. Но сначала мне хотелось бы получить девушку. Из Кахатамбо. Ее зовут Иллья…
— Погоди! — Жрец был озадачен, почти потрясен скромностью его просьбы. — Хочешь быть простым крестьянином? Разве не лучше получить должность надсмотрщика над невольниками в рудниках или помощника главного ловчего или даже пойти в гвардию сына Солнца?
— Нет, о святейший. Я из крестьян, и для меня существует только земля. И Иллья тоже…
— Хорошо. Это легко сделать. Но не сейчас. Сюда прибывает сын Солнца, будет грандиозное празднество, потом начнется охота. После охоты приходи ко мне со своей Илльей. А сейчас отправляйся к главному ловчему Кахиду, который тебя посылал.
— В Силустани?
— Нет. Инка Кахид уже близко, в крепости Писак. Почему он так интересуется крепостями? Ты не слышал ли чего?
Синчи не выдал себя ни жестом, ни взглядом. Он отвечал быстро, почтительно, спокойно:
— Я не знаю, о святейший. Я провел главного ловчего через горы к Силустани, но он расспрашивал меня только о том, сколько народу выйдет загонять зверей с той стороны. Да, вот еще: ловчий Кахид интересовался, готов ли новый дворец для сапа-инки.
— Для какого сапа-инки? — вдруг спросил жрец, пытливо глядя на гонца.
Но Синчи отвечал по-прежнему спокойно:
— Но ведь на свете только один сын Солнца — сапа-инка Уаскар.
— Ну, ладно, иди, — уже нетерпеливо бросил жрец.
— Но… но, святейший, не мог бы я сбегать в Кахатамбо? Я бы обернулся за один день. И…
— Сейчас не время для этого. Ты должен отправляться в Писак! — гневно ответил жрец. — Твоя Иллья может подождать.
Синчи выходил из храма не торопясь. Вдали за озером виднелись вершины над Кахатамбо, уже подернутые фиолетовыми сумерками. За ночь он поспел бы туда. К Иллье. На сторожевом посту он предъявил бы свою золотую бляху, так же как и старейшине айлью…
Но жрец приказал ему отправляться в Писак, к ловчему. Этот жрец, кажется, способен читать мысли. Лучше бы он побыстрее забыл об Иллье. Поэтому безопаснее идти, куда он приказывает. Зачем возбуждать его гнев.
Пусть сперва здесь принесут в жертву эту девушку, эту деву Солнца, а потом забудут обо всем и займутся большой охотой.
После охоты Синчи предстанет перед Илльей. Но только после охоты.
Лишь на короткое мгновение представил он себе, что произошло. Спасая Иллью, он обрек на смерть деву Солнца Илкаму. Она идет из Котакампы, она уверена, что станет женой сына Солнца, но ее здесь ожидает смерть.
Он отогнал чувство жалости и тревогу, словно назойливую осу. Боги жаждут жертвы. Пусть же в жертву принесут Илкаму, из рода инков, лишь бы жила на свете его милая, простая девушка Иллья.
Глава пятнадцатая
«Уильяк-Уму, верховному жрецу в Куско, докладывает Тапу из Юнии. Жертва принесена, как было приказано. Боги приняли ее благосклонно. Теперь готовится мумия, достойная поклонения».
Такое сообщение часки понесли на юг в тот день, когда Уаскар приказал начать большую охоту.
Илкама, одурманенная отваром из листьев коки, пошла на смерть безмолвно и покорно. Только главная мамакона, опекающая дев Солнца, попыталась вмешаться. Ведь не для этого же она отправила в Юнию лучшую свою воспитанницу. Однако при виде кипу, полученного от самого уильяк-уму, ей пришлось умолкнуть.
Торжественное жертвоприношение, столь редкое в небольших храмах, и охота вызвали всеобщее возбуждение, и никто не обратил внимания на то, что с юга перестали поступать вести. Скоро они не стали приходить и с запада, прекратились сигналы, которые посылал пост на перевале, по дороге, ведущей к морю. Это заметил лишь дворцовый повар, так как к королевскому столу не доставили черепах и свежую морскую рыбу. Но вдоволь было всяческих прочих яств, и он не поднял тревоги.
Весь двор обосновался в Уануко, где на время охоты должна была оставаться койя. Туда уже прибыл и главный ловчий Кахид.
Кольцо облавы, в которой приняло участие все местное население и гарнизоны окрестных крепостей, наконец сомкнулось, и ни один зверь из него не выскользнул. Насколько можно судить, в этом кольце — большие стада вигоней и гуанако, много лесных серн и серн породы пуду, а также оцелотов, маргаев, ягуаров. В южных долинах заметили даже двух или трех черных медведей.
Боги благосклонны, нынешняя охота обещает быть удачнее, чем прошлогодняя.
Когда же незадолго до начала охоты над западными склонами гор показалась огромная яркая радуга — явный знак благосклонности бога Неба, — никто уже не сомневался, что охота будет удачной.
Но Кахид поглядывал на радугу с удивлением. Почему она оказалась на западе, когда сын Солнца отправляется охотиться на восток?
У Кахида было множество всяческих забот, и он недолго раздумывал над странной приметой. Для этого существуют жрецы. Ну, а охота удастся на славу.
Еще ночью зажглись сигнальные костры на вершинах гор близ Уануко, сразу же вспыхнули и другие огни, огненное кольцо опоясало весь район охоты.
Кахид был уверен, что все будет хорошо: на рассвете начнется погоня, люди его отлично вышколены, и они покажут себя… Огромное кольцо, в котором нет ни единого слабого звена, начнет сжиматься, звери окажутся в западне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40