Это были первые лебеди весны.
И пылкому воображению Уоми казалось, что впереди них летит сама великолепная Куррумба, чудесная лебединая мать, подгоняемая теплым ветром. «Скорее, скорее! Полетит и Уоми в свадебный поход на край света.
Куррумба уже прилетела…»
Когда прошел лед, Уоми и его дружина заторопились окончить последние сборы.
Молодежь рвалась в путь. Карась и Ходжа настаивали на том, что надо еще переждать. Старики мазали салом священные посохи невидимых духов-покровителей. Они жгли перед ними съедобные приношения. Они молили их защитить детей от опасностей.
Перед самым отъездом к дружине Уоми стало примыкать все больше и больше народу.
В поход собралась вся молодежь. К ним присоединились вдовые мужчины и даже некоторые из женатых, жены которых состарились и поседели. Из старших собрался в поход также Сойон. Жена его бросилась в погребальный костер, который зажгли, когда справляли тризну по убитому суаминтами Сойону-младшему. Она хотела сопровождать его в странствиях по рекам и озерам страны теней.
Гунда крепилась изо всех сил. Ее привязанность к сыновьям, особенно к Уоми, не ослабевала с годами.
Она гордилась его удалью. Она краснела от счастья, когда при ней говорили о подвигах ее сына.
Уоми уходит, она больше не увидит его. Он уйдет не только из Ку-Пио-Су. Он уйдет к той, которая ему снится.
Если он и вернется, то вернется не к ней, не к Гунде. Он построит новый шалаш для девушки с Большой Воды.
Ледоход прошел, и озеро очистилось ото льда. Гунда с тревогой выходила на берег и следила, не начала ли убывать вода. Нет, нет! Она еще прибывает. Сегодня она еще выше затопила берег, чем накануне.
Гунда поднималась на холм и смотрела оттуда, как река и озеро сливались в одно огромное море. Весна соединяла то, что было в разлуке весь год. Заливные луга, затопленные половодьем, стали продолжением озера и реки и были местом их слияния. Больше не было Рыбного Озера и отдельной от него реки. Было одно широкое, безбрежное море Ку-Пио-Су. Над ним летали чайки, плавали стаи лебедей. Сама лебединая мать, Куррумба, умывала в воде свои белоснежные крылья.
Как-то вечером вернулся Уоми и весело крикнул:
— Ну, вода стала сохнуть!
У Гунды упало сердце. Она встала и ушла, чтобы посмотреть, не ошибся ли Уоми.
Нет, он не ошибся. Вода отступала, и большой камень, который еще утром был затоплен, теперь выглянул из воды и завтра выйдет совсем на берег.
В эту ночь щеки Гунды были мокры от слез.
— Уоми уедет! Уоми уедет! — шептала она.
Кругом спят. Никто ее не услышит.
Вдруг чья-то рука обвила ее шею. Это была Кунья. С тех пор как Пижму выгнал Кунью, дом Гунды стал для нее своим. Когда Пижму увезли в Каменную Щель, родные звали ее назад. Старик остался в подземелье колдуньи. Он отослал сыновей, и вот уже больше месяца о нем не было ни слуху ни духу. Кунью уводили иногда братья и сестры обедать, но вечером она все-таки возвращалась и укладывалась спать рядом с Гундой. Гунда заменила ей мать.
Гунда ласково провела рукой по ее лицу. Оно горело и было так же мокро, как ее собственное.
Обе женщины обнялись и уснули. Им не нужно было ни о чем спрашивать друг друга. Они плакали об одном и том же.
ОТЪЕЗД
На заре Гунда встала деятельная и бодрая, как всегда. Во всех домах Ку-Пио-Су раздували огонь, и над кровлями уже поднимались серые струйки дыма.
Женщины готовили прощальный обед.
Когда стали спускать лодки, весь поселок вышел провожать отъезжающих. Девушки утирали слезы. Старики давали последние советы. Ребятишки суетились и бегали вокруг домов. Даже карапузы, насосавшись молока из материнских грудей, выползали из домов и смотрели на лодки круглыми глазами.
Наконец Карась скомандовал:
— Садись!
Он влез в свою огромную новую лодку и оттолкнулся шестом от берега.
Раздалось глухое бормотание бубна, и Ходжа затянул песню. Вслед за Карасем стали отчаливать и другие лодки. Уоми искал глазами мать, чтобы последний раз обнять ее перед отъездом. Но Гунды нигде не было видно.
— Скорее! Скорее! — торопили его товарищи.
Уоми еще раз огляделся во все стороны и только тут заметил легкий челнок, в котором сидели мать, Кунья и Ная.
— Мать! — радостно крикнул Уоми.
— Проводим немного. Переночуем с вами одну ночь…
Водяной караван растянулся. Речная струя помогала ему. С берега громко кричали. С передней лодки все тише и тише доносился глухой рокот бубна и певучий говор певца Ходжи.
На другое утро население Каменной Щели было разбужено голосами, доносившимися с реки.
Из шалашей и подземелий вылезли женщины и дети и побежали к реке.
Мужчины захватили луки и стрелы и тоже пошли за ними.
Длинная вереница долбленок выходила из-за крутого выступа берега.
Челны быстро шли по течению.
— Что за люди? — спрашивали друг друга жители Каменной Щели.
Пижму с Урхату не спеша спускались к реке.
Урхату прикрыл глаза широкой, как лопух, ладонью. Начал считать, загибая пальцы; четыре пясти загнул целиком и еще один лишний палец. Вот сколько было лодок!
Лодки шли мимо. Ни одна не завернула в гости.
Пижму жадно впился зоркими глазами в ту лодку, которая шла впереди. Рефа помогла ему от лихорадки. Она поила его настоем полыни, и Огненная Девка на время оставила его в покое.
— Молодые плывут. Из Ку-Пио-Су! — сказал он глухо. — За невестами. На край света собрались. Где Большая Вода, туда поехали…
— Чего же погостить не заедут? — спросил Урхату.
— Пусть едут! Назад бы не возвращались…
Урхату спустился к самой воде.
— Дай-ка лук, — сказал он младшему сыну.
С лодок давно уже заметили людей. Видели, как Урхату натянул лук и стал целиться. Стрела свистнула в воздухе и упала в воду, не долетев несколько шагов до лодок. Она не утонула, а поплыла по воде. Уоми повернул к ней. Стрела была без каменного наконечника. Такими стрелами бьют белок, чтобы не дырявить им шкурок. На заднем конце было привязано что-то белое. Это было длинное крепкое перо из лебединого крыла.
Лебединое перо! Знак весны, мира и дружбы. Приглашает помириться и забыть недоброе.
Уоми также взял в руки лук. Стрела, пущенная Уоми, вонзилась в мокрый песок у самых ног Урхату. Стрела была с тяжелым кремнем на переднем конце, а на заднем крепко был прикручен жилами большой коготь медведя.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ВЕСТНИК
Качнулись высокие метелки тростников. Кто-то пробирался через густые заросли, закрывавшие озерную гладь. Слышно было, как хлюпала вода и ломались шуршащие стебли.
Но вот чаща тростников раздвинулась, и на луговину выпрыгнул маленький человечек, мокрый с головы до ног. Целые потоки воды стекали с короткой безрукавки, облегавшей его тщедушную фигурку. Выйдя на сушу, человечек пугливо оглянулся и, тяжело дыша, стал отряхиваться, словно собака. Отряхнувшись, он стал отжимать руками густые пряди волос, потом оглянулся еще раз и, пригнувшись, зашагал вдоль тростников. Пушистые побуревшие метелки рогоза высоко покачивались над его головой.
Из болотной низины поднялся он на суходол и вступил в веселый березовый лес, по которому вилась тропинка. Местами она приближалась к опушке, и тогда сквозь стволы деревьев перед глазами путника развертывалась необъятная водная гладь.
Там, вдали, она упиралась прямо в небо.
Большая Вода!
Человек в рысьей шапке подкрался к кустам и принялся внимательно вглядываться в даль. Но не красота величественного озера занимала его. Он зорко высматривал, что делается там, на маленьком островке, откуда ему только что удалось бежать.
Там тихо дремал лагерь чужих людей. Они появились как будто из-под земли и неожиданно захватили его в плен вместе с братом. Нет, там еще никто не просыпался. Чужие мирно спали в своих челноках, вытащенных на плоский берег.
Никто не заметил его побега. Никаких признаков погони или хотя бы малейшей тревоги! Беглец спокойно мог продолжать свой путь. К полудню он уже пересек березовый лес, и тропа привела его на берег узкого залива, окруженного, как рамой, зелеными берегами.
Внизу, посреди залива, как будто из воды, поднимались остроконечные кровли, похожие на вигвамы индейцев. Над ними курились синеватые струйки дыма. Доносилось звонкое тявканье собак. Дома стояли не на земле, а на помосте, положенном на сваи. Помост в виде большой подковы охватывал искусственную полукруглую гавань. В ней виднелись привязанные около домов лодки.
С другого берега к поселку тянулся песчаный мысок. Его конец подходил близко к одной стороне подковы и соединялся с ней узенькими бревенчатыми мостками. По ним можно было перебраться в поселок, но для этого пришлось бы обойти весь длинный конец залива.
Человечек в рысьей шапке сбежал прямо вниз и громко стал вызывать лодку.
Через несколько минут от поселка отвалил небольшой челнок, на корме которого стоял человек с длинным веслом в руках. На нем была надета такая же короткая безрукавка, но длинные волосы, заплетенные в косы, позволяли догадаться, что это была женщина.
— Набу! Откуда? Где твоя лодка? — крикнула она, причаливая к берегу.
— Скорей! Скорей! — ответил Набу. — Вези! Беда! Чужие!..
На пригнанном перевозчицей челноке Набу переправился через пролив, и тотчас же во всем поселке поднялась неописуемая тревога. Люди выскакивали из домов, с криком метались туда и сюда или, сгрудившись вокруг прибывшего, без конца заставляли его повторять о том, что произошло. А произошло вот что.
Накануне два рыболова из Свайного поселка ловили рыбу у берегов озера. Они перегородили сетью небольшую бухту и медленно тащили сеть к берегу, рассчитывая выловить всю зашедшую сюда рыбу. И вот в устье бухты показалось несколько лодок с вооруженными людьми. Заметив рыбаков, лодки повернули к ним, и оба ловца превратились в пленников.
Чужестранцы говорили каким-то особенным говором, но понять их было можно. Они добивались от рыбаков одного: где находится их поселок. Каву, другой рыбак, испугался. Показал, куда надо плыть, и теперь лодки чужаков уже на Медвежьем островке. Там они сделали привал, развели костер, пекли рыбу, поставили сторожевых, а пленников связали и положили на песок, под опрокинутую лодку.
Всю ночь Набу силился развязать руки. Под утро это ему удалось. Осколком кремня разрезал ремень, которым были спутаны ноги. Потом стал подкапывать песок у края челна. Сперва сделал только дыру, чтобы оглядеться. Кругом все спали. Стал копать глубже. Высунул голову. Увидел, что сторожевые у костра уснули. Тогда вылез, дополз до воды и поплыл. Никто не заметил его бегства.
Добравшись до берега, Набу пролез тростниками до сухой земли, а затем, через березник, тропинкой, добежал домой.
— Что за люди? — спрашивали старики.
— Чужие! Все большие. Вот какие большие!
Набу поднял руку и показал, какого роста чужестранцы.
— Много ли?
— Лодок у них вот сколько!
Рассказчик два раза растопырил по десяти пальцев.
— Лодки короткие. Меньше наших. Лодки простые, безголовые…
— А-ах! — удивлялись слушатели.
Лодки Свайного поселка все были снабжены носовым украшением в виде лосиной головы. Челн, по мнению рыбаков, существо живое. Как же ему быть без головы? Голова нужна, чтобы видеть. В голове живет душа лодки. Лодке без головы не хватает ума. На безголовой лодке опасно ходить по Большой Воде.
Разные поселки на озере различались по типу носовых украшений лодок:
у одних были оленьи головы, у других — птичьи, у третьих — рыбьи.
Расспросив все про лодки, стали спрашивать про оружие.
— Копья у них большие. Луки большие. Палицы — вот какие! Когда Каву пугали, махали на него палицами. Каву заплакал. Все им рассказал. Дрожал со страху.
Вопросам не было конца, и Набу едва успевал на них отвечать.
Старики начали совещаться.
ЧУЖИЕ
В поселке, кроме женщин и детей, в это время оставалось всего восемь седых стариков и только четверо мужчин-бойцов. Остальные уехали на Мыс Идолов.
Как раз накануне прислал за ними дочерей сам Ойху, суровый хозяин Мыса. Прослышал, что поймали в яму медведя. Велел сказать: медвежатины давно не ел хозяин Ойху.
Повезли ему живого медведя, опутанного толстыми ремнями.
Медведя положили в самую большую лодку и крепко привязали к бортам. Медведь ворочался и раскачивал лодку. Когда уже далеко отъехали от поселка, все еще было слышно сердитое оханье связанного зверя. Больше суток нужно грести, чтобы добраться до Мыса. Когда же вернутся защитники?
Набу говорил:
— Чужие очень страшные. Что против них могут старики, женщины и дети?
Йолду, старик стариков, молча слушал стоны и хныканье женщин. Его желтоватое скуластое лицо в глубоких морщинах было неподвижно. Ни страха, ни заботы на нем не отражалось.
Вдруг он поднял над головой большой, изукрашенный резьбой жезл вождя рыбаков, и все замолчали.
— Мужчины и женщины, старики и подростки! Пусть все возьмут по копью, — сказал он. — Чужие придут, издали не разберут, много ли в поселке бойцов.
В Свайном поселке поднималось больше двадцати пяти кровель. Дома были меньше и не так вместительны, как в Ку-Пио-Су. Но народу в поселке было больше, чем в Ку-Пио-Су.
Около шестидесяти человек обоего пола вооружились копьями, дубинами, луками и каменными топорами.
Издали, в самом деле, видно было, что весь поселок ощетинился лесом копий. Глаза у Йолду повеселели.
— Съездить за мужчинами! — сказал он.
Несколько человек сразу вызвались ехать. Йолду махнул рукой:
— Сам выберу!
Старик обвел толпу глазами.
Малорослые люди жили в хижинах Свайного поселка. С давних пор породнились они с низкорослыми желтолицыми племенами в окрестностях Озера. Давно утратили они облик своих предков, переселившихся с берегов Великой Реки. И ростом, и особым складом скуластого лица, и разрезом глаз они стали сильно напоминать желтолицых. Только язык оставался родственным языку коренных жителей Великой Реки.
Сам Йолду, маленький, кривоногий и худой, казался невзрачным даже среди женщин и подростков поселка. Но подслеповатые, узкие глаза его глядели хитро и остро, и вся родня привыкла слушаться старшего деда.
— Мужчин не пошлю, — сказал Иолду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20