Фавар поспешно ответил согласием. Разве этот вечер не был для него кратким, но счастливым промежутком в длинной веренице тягостных и мрачных дней? И, поцеловав протянутые ему руки дам, под благодарные слова хозяина и лестные приветствия остальных гостей он, сопровождаемый двумя лакеями, которые передали его тюремщику, печально вернулся в свою камеру.Он нашел своего соседа по заключению крепко спящим. Тарднуа долго и с нетерпением ждал возвращения Фавара, в конце концов, сон сморил его. Он проснулся довольно поздно утром и увидел, что драматург, уставший от впечатлений и развлечений прошедшей ночи, храпит во всю мочь.Фавар же проснулся только около одиннадцати часов. Протирая глаза после крепкого сна, он с изумлением смотрел вокруг, еще не понимая, где находится. Сообразив, наконец, где он, Фавар спустил ноги с койки, повторяя:— Как это печально! — Потом, зевнув, добавил:— А я-то думал, что проснулся в моей спальне!Тут он увидел улыбающегося Тарднуа, который — вот так чудеса! — был расположен вступить с ним в разговор.— Ну, провели приятный вечер? — спросил тот.— Да, сударь, — ответил Фавар, — я лег в то время, когда солнце уже встает.— Я даже не слышал, как вы вернулись. Признаться, я уже считал, что не увижу вас, что вас выпустили на свободу.— Увы! — начальник тюрьмы вытребовал меня только для того, чтобы я развлекал его гостей, и, когда работа шута была окончена, я должен был вернуться в это жалкое помещение… И сейчас моя единственная надежда — на то, что благодаря моим актерским способностям мне иногда будет удаваться хорошо поесть у здешнего хозяина, который, надо признаться, кормит вкусно.— Да, да, подумать только! — живо ответил бывший управляющий, вдруг заинтересовавшись. — Вам повезло!— Называйте, как хотите, но свобода дороже!— Я тоже так думаю… — вздохнул Тарднуа. Потом вдруг сказал:— А ведь я даже не спросил, почему вы здесь? На мой взгляд, вы, как и я, — жертва большой несправедливости.— Кому вы это говорите! — воскликнул писатель. — У меня слишком красивая жена, и есть люди, которые очень хотят от меня отделаться, поэтому и отправили меня сюда. А вы, за что вас преследуют?— Я хотел оказать услугу одному другу, который находится в не очень хороших отношениях с фавориткой короля, и оказался, как видите, жестоко за это наказан. Моя история, впрочем, мало интересна, и я наскучил бы вам, если бы стал ее рассказывать подробно. Тем не менее, очень важно, что… в общем… как бы сказать? Чтобы это лицо, которому я полностью и бесконечно предан, было оповещено о моем аресте.— И вы рассчитываете на меня, как на посредника? Но я ведь нахожусь в таких же условиях, как и вы!— Разве не вы сами сказали мне, что на ужине у начальника тюрьмы присутствовали люди снаружи? Вы же только что говорили, что там были гости из города…— Да, действительно, там, кроме заключенных, было еще несколько приглашенных лиц.— Тогда, — вскричал Тарднуа, — нужно, чтобы вы оказали мне большую услугу. Я невиновен, клянусь! Меня схватили тайно, и я не могу вступить в контакт с одним сильным покровителем, который, знай он, что я здесь, моментально освободил бы меня. Может быть, вы могли бы, с помощью кого-нибудь из приглашенных к начальнику, передать это письмо?Фавар с удивлением смотрел, как его таинственный сосед по камере роется в своей постели и, достав из складок одеяла, протягивает письмо, написанное им накануне. В тот момент, когда Тарднуа, почти силой, вручил ему это послание, форточка в двери камеры открылась, и Фавар еле-еле успел сунуть в карман компрометирующий его конверт. Появился стражник, в руках которого связка ключей звенела, как колокольчик у хориста. Обратившись к Фавару, он объявил:— Господин начальник тюрьмы вас вызывает.— Ах, вот как! — ответил поэт. — Ему понравилось мое общество, и он, наверно, приглашает меня завтракать!— Нет, — ответил ключник, — я думаю, что вы уйдете отсюда.Фавар еле сдержался от того, чтобы не поцеловать небритого тюремщика в щеку! Его радость была такой бурной, что он невольно сплясал несколько па из менуэта на пыльном полу камеры.Но надо было торопиться. Он попрощался с Тарднуа, который воспользовался моментом, когда стражник отвлекся, и напомнил ему о письме, лежащем в его кармане. Следуя за цербером, Фавар прошел путь до кабинета начальника намного быстрее и легче, чем вчера вечером. Он проходил мимо многих камер, которые, наверняка, были заняты, так как оттуда слышались стоны и крики заключенных, и невольно сравнивал веселую тюрьму Фор ль'Эвек с этой мрачной цитаделью.Фавар и его сопровождающий подошли к двери кабинета. Пока тюремщик вел переговоры с нарядным вестовым, который их не пускал внутрь, Фавар тайком взглянул на письмо, зажатое в его кулаке. Но, прочтя адрес: «Господину шевалье де Люрбеку», он невольно откинулся назад. Оказалось, что его сосед по камере был знаком с датчанином, который добился его ареста! Может быть, он сообщник Люрбека? Какая таинственная нить связывала этих двух людей? Сколь ни велико было озлобление Фавара против маршала Саксонского, он не забыл, что и Люрбек ухаживал за его женой, что он помогал Д'Орильи атаковать ночью их карету и что это он добился у короля привлечения Фанфана к военно-полевому суду и его казни. Теперь он глубоко сожалел, что не успел получше обработать своего соседа и заставить его разговориться. Но было уже поздно. Ну, что ж, как только он будет на свободе, он постарается извлечь пользу из того, что знает этот секрет. Он сунул письмо в карман и с нетерпением стал ждать, когда господин де Шатильон его примет.Прошло несколько минут. Потом в приемной зазвонил звонок, величественный вестовой открыл дверь и сделал заключенному знак войти. Фавар вошел в кабинет начальника тюрьмы и поклонился высокому начальству.Господин де Шатильон сидел за рабочим столом, заваленным бумагами и печатями разных цветов. Комната была строгой. Только портрет короля во весь рост выделялся светлым пятном на темном фоне деревянной обшивки стен. Секретарь, одетый в черное, записывал на листе бумаги приказы, которые ему диктовал начальник. Шатильон посмотрел на Фавара так, как будто видел его первый раз в жизни. У себя в кабинете, в служебное время, это уже был не светский вельможа, а важный чиновник Его Величества.— Сударь, — сказал он, — по требованию господина маршала Саксонского вы покидаете Бастилию.— Господин начальник, — ответил Фавар, — не знаю, как вас благодарить…Радость осветила лицо писателя, но чувство благодарности относилось главным образом к его жене, которой он был обязан восстановлением справедливости. Ему было теперь совершенно ясно, что актриса отправилась к маршалу Саксонскому специально для того, чтобы получить помилование для мужа. Он-то хорошо знал тонкость и глубину ума этой достойной обожания и обожаемой женщины…Но начальник тюрьмы продолжал:— Итак, вы покидаете Бастилию и будете препровождены в Гран-Шатлэ.— Господи всемогущий! — вскричал Фавар, которому показалось, что он бредит. С вершины лучезарных надежд он падал в пропасть страшной действительности… — Это… это… совершенно невозможно!Господин Шатильон, потрясая бумагой, сухо ответил:— Вот формальный ордер. Такое решение только что принял генерал-лейтенант полиции по требованию господина маршала Саксонского. О том, чтобы сопротивляться пожеланию столь славного и могущественного лица не может быть и речи!Совершенно подавленный, писатель растерянно взглянул на текст приказа. Начальник тюрьмы говорил правду, и строчки приказа запрыгали перед глазами писателя. В нем было следующее:«Приказ господину начальнику Бастилии о немедленном переводе заключенного Фавара в тюрьму Гран-Шатлэ……Подпись: Маркиз Д'Аржансон. «Фавар почувствовал, что сейчас упадет. В его мозгу мелькнуло: «На этот раз я уже уверен, что негодница меня предала… «Как он ошибался! В действительности, сам маршал Саксонский, который объявил лейтенанту Д'Орильи, что его нельзя обмануть, жестоко подшутил над прелестной актрисой. Объявив госпоже Фавар, что ее муж выйдет из Бастилии, он выполнил обещание, но лишь для того, чтобы заключить его в другую тюрьму. Он говорил себе: «На хитреца — другой хитрец, и он хитрее вдвое!» — и твердо решил не освобождать мужа актрисы до тех пор, пока она не уступит его настояниям.Несмотря на свою профессиональную жесткость, господин де Шатильон не смог удержаться от того, чтобы не выразить сочувствие несчастному заключенному, бледному, с искаженным лицом и еле стоящему на ногах.— Сударь, — сказал он, — ваш отъезд отсюда вызовет единодушное сожаление всех, кто с вами здесь встретился! Что касается меня, то вы видите, как я расстроен расставанием со столь блистательным подопечным. Желаю вам не слишком сильно сожалеть о Бастилии!Бедный Фавар не нашел в себе сил даже ответить ему и, морально уничтоженный, покорно дал себя утащить в тюремную карету, влекомую четверкой лошадей, которая должна была отвезти его в третье место заключения, а уж от него-то он не ждал ничего хорошего… Глава IVКОРОЛИ — ТОЖЕ ВСЕГО ТОЛЬКО ЛЮДИ! После нападения на маркизу де Помпадур в Шуази, виновников которого полиция пока так и не нашла, фаворитка короля сочла правильным заболеть от потрясения и распространить при дворе слух о том, что с тех пор у нее началось какое-то странное нервное состояние и что она целые дни лежит, чувствуя слабость, в шезлонге, или на кушетке в своем будуаре, или же на скамейке в парке.Слухи сразу обросли подробностями и отголоски их дошли до короля, чье сопротивление просьбе маркизы, до сих пор стойкое, начало понемногу слабеть.Короче говоря, однажды утром Людовик Любимый велел передать маркизе, что он, собственной персоной, после полудня приедет в Шуази навестить ее и осведомиться, как она себя чувствует.От этого известия сердце Антуанетты Пуассон, фаворитки короля, сильно забилось под драгоценными кружевами. Она была уверена, что на этот раз прочно поймает в сети любви владыку Франции. Маркиза постаралась принять вид выздоравливающей после тяжелой болезни: с помощью карандашей она увеличила глаза и подвела их синими тенями; она надела бархатное платье темно-гранатового цвета без всякой вышивки, что усилило бледность ее лица, и велела отнести ее в сад на мраморную скамью, покрытую подушками и пурпурным бархатным покрывалом с продернутыми золотыми нитями. Рядом с ее скамьей лукаво улыбающийся мраморный купидон, будто слетев с дерева, приложил к губам мраморный палец. Было дивное апрельское утро. Солнце золотило подстриженные деревья парка, ярко освещая пышные клумбы цветов, распускающиеся кустарники и зелень разных оттенков на деревьях и газонах. Легкий ветерок наполнял благоуханием садовые аллеи, а вокруг маркизы расположились, кто где, группы хорошеньких женщин в разноцветных туалетах светлых тонов и мужчин в нарядных костюмах, и пестрота их платьев соревновалась с пестротой ярких тюльпанов и гвоздик.Госпожа Ван-Штейнберг легонько обмахивала маркизу большим веером из розовых страусовых перьев. Два ярко наряженных негритенка, сидя на корточках, болтали у ее ног, а ее любимые болонки носились, весело лая, по соседней аллее.Часы на часовне пробили трижды. Им радостно ответил колокол, сообщая о прибытии королевской кареты. Взвод гвардейцев королевского дома, одетый в голубое с золотом, в белых лосинах, треуголках, украшенных перьями и белыми кокардами с золотым шитьем, открывал шествие. За солдатами ехал, весь в алом, курьер на великолепном рыжем коне. Офицеры с двух сторон сопровождали роскошную карету, запряженную восьмеркой белых лошадей в золоченой сбруе с пышными белыми плюмажами на головах. Второй взвод гвардейцев завершал кортеж. Серебро и золото сверкали на солнце. Казалось, что это карета из волшебной сказки.Король, небрежно развалясь, восседал на голубых шелковых подушках. Для визита он выбрал изысканный бархатный костюм цвета спелой сливы, весь расшитый серебряным шнуром. Его грудь почти закрывала широкая орденская лента с орденом святого Людовика, его тонкая рука, вся в золотых перстнях, сжимала трость, на конце которой сверкал огромный бриллиант. Напротив него в карете сидели, не шевелясь, двое важных придворных в продуманно элегантных костюмах. У Людовика XV был озабоченный вид. Он спрашивал себя, какой прием готовит ему его капризная любимица. Этот суверенный государь, перед которым вся Франция стояла на коленях, трепетал, ожидая встречи с женщиной.Кортеж описал полукруг, и карета остановилась перед лестницей, у главного входа в замок. На каждой ступеньке лестницы, согнувшись в глубоком поклоне стоял лакей в ливрее фаворитки. Камергер маркизы, тоже наряженный в парадный придворный костюм, ожидал короля на первой ступеньке мраморной лестницы. Как только карета остановилась, двое лакеев, стоявших на запятках, соскочили вниз и опустили ступеньки кареты. Двое сидевших в карете придворных тоже выскочили из нее и, по протоколу, протянули королю руки, помогая ему сойти на землю. Людовик XV попросил камергера проводить его к маркизе и, сопровождаемый им, быстро прошел по саду, в котором придворные встречая его, почтительно кланялись и приседали. Вдруг он увидел в саду, на белой мраморной скамье, свою возлюбленную, которая, поддерживаемая двумя придворными дамами, как бы с некоторым усилием встала ему навстречу, и пробормотал про себя:— Как она все-таки необыкновенно хороша!Король наклонился и поцеловал протянутую ему руку. Потом он сел рядом с маркизой Помпадур на скамью, а все придворные, находившиеся в саду, незаметно исчезли. Только госпожа Ван-Штейнберг, тоже сделав несколько шагов вперед, быстро и незаметно вернулась и стала за дерево, чтобы подслушать разговор короля и фаворитки.— Мадам, — воскликнул Людовик XV, — я в отчаянии от того, что ваш отъезд из Версаля подверг вас опасности, и вы попали в руки разбойников!Фаворитка молча вздохнула.Монарх продолжал:— Я пришел, чтобы просить вас вернуться ко двору, где вы будете под нашей защитой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42