а одному из них удалось обогнуть на корабле Африку. И то, что кажется в их рассказах небылицей, только доказывает, что им посчастливилось увидеть самое необычайное: солнце, которое день за днем вставало от них по левую руку, однажды встало по правую! Так случилось, когда они огибали Африку. Во все времена карфагеняне были моряками, первооткрывателями, исследователями пустынь, купцами — только не воинами. Когда им надо было защищаться, они покупали себе наемных солдат. Но войну они ненавидели. Они стремились с ней скорее покончить. Просчитавшихся полководцев они строго наказывали. Это правда, своих собственных полководцев, проигравших битву, они распинали на кресте…

— И ты это одобряешь?
Это спросил не я. Между мной и Силеном упала тень; сзади стоял Карталон.
— Я повсюду искал тебя! — упрекнул он меня.
— Подсаживайся к нам! — пригласил его Силен. — Мы говорим о Карфагене.
— С меня достаточно того, что я только что услышал, — холодно ответил Карталон.
— Я еще не кончил, — спокойно сказал Силен.
— Ответь мне только на один вопрос, — потребовал Карталон. — Если бы от тебя зависело дать ответ римлянам, ты выбрал бы войну?
— Нет, — возразил Силен и встал. Карталон накинулся на него:
— А ты не римлянин?
— Был бы я тогда здесь? — в свою очередь спокойно спросил его Силен.
— Кто тебя знает, как долго ты еще будешь здесь! — крикнул Карталон.
— Ты забываешь, кто сделал меня своим писарем! — предостерег его Силен.
Карталон смягчился.
— Конечно, ты не предатель, — сказал он. — Непохож на предателя. Но ты слишком много думаешь, много размышляешь, поэтому и не похож на всех нас.
— Это возможно, — согласился с ним Силен.
По дороге в лагерь Силен несколько раз пытался втянуть Карталона в разговор, но тот оставался замкнутым. Зато в палатке Карталон говорил со мной до поздней ночи: о войне и о римлянах, о римлянах и о войне.
— Пусть твой греческий друг расскажет тебе обо всем, на что способны эти римляне! — твердил он мне. — Спроси его, не нападали ли они на нас в Сицилии, объединившись с разным сбродом. Ударили нам в спину! Спроси его, не отняли ли они у нас Сардинию, когда наши руки были связаны мятежом наемников — после первой неудачной войны! Спроси его, не повышали ли они в мирное время свою дань, чтобы задушить Карфаген долгами! Если бы Барка не превратил Иберию с ее серебряными рудниками в Новый Карфаген, мы задохнулись бы от долгов, как этого хотелось Риму! Но теперь мы им за все отплатим! Все опять будет как вначале: ни один римлянин не посмеет ополоснуться в море без нашего разрешения! Войну начали не мы, а римляне, — заверил он меня и стал перечислять разрушенные римлянами города… И вдруг запнулся: — Ты думаешь о Сагунте, — огорошил он меня своим предположением.
— Да, — ответил я.
— Его разрушил Рим, — сказал он без колебаний.
Я посмотрел на него с удивлением. Он перешел на шепот:
— Ты думаешь о красном плаще. Ты думаешь о метательных снарядах, о скорпионах и слонах, штурмовавших Сагунт…
— Но это же были карфагеняне! Они окружили, а потом разрушили Сагунт, — растерянно возразил я.
— А что было до этого? — спросил он. — Разве не сбросили с городских стен тех, кто выступал за Карфаген?
Я знал, что так было, поэтому не стал спорить.
— Почему до этого дошло? — выпытывал Карталон.
— Не знаю, — сказал я.
— Зато я знаю, — продолжал он тоном, который заставил меня насторожиться. — Римляне настроили жителей Сагунта против нас. Рим хотел, чтобы Ганнибала вынудили напасть на Сагунт. Рим связался с Сагунтом только в пику Новому Карфагену. Рим довел дело до того, что Сагунт стал для Ганнибала занозой в глазу! Разве можно упрекнуть его в том, что он выдернул занозу? И когда он это сделал, разве шевельнул Рим хоть пальцем, чтобы спасти Сагунт? Рим спокойно смотрел, как Сагунт погибает. Сагунт послушно делал все, что требовал Рим, а Рим дал ему погибнуть.
«Он прав, — подумал я, — ни один римлянин не пришел нам на помощь. Из развалин меня вытащил не римлянин, а карфагенянин Карталон. Карфагеняне пригрели меня, когда я остался круглым сиротой. Слон Ганнибала — вот кто спас мне жизнь…»
— Рим тебя предал, — Карталон произнес это как приговор. Он нагнулся ко мне: — Мой маленький карфагенянин! Ганнибал отомстит за Сагунт!
Он стал стелить мне постель — как тогда, когда вытащил меня из развалин. После того как Карталон погасил светильник, я еще долго лежал с открытыми глазами, уставясь в темноту палатки. Я видел перед собой Ганнибала; его красный плащ уже не пугал меня.
11
В последовавшие за этим недели главным в нашей жизни стало оружие. Обычно я просыпался от лязга железа, топота коней, громких приказов, и всегда в эти ранние часы Карталон уже бодрствовал и каждый раз смеялся, когда я спросонья не понимал, что уже начинается день, хотя вокруг было темно.
— Разбей свой сон, как скорлупу ореха! — приговаривал он и так широко зевал, что его челюсти трещали. Карталона радовала новая жизнь, которую принес с собой Ганнибал. — Оружие наточено, — убеждал он меня. — Теперь мы отшлифуем людей, и тогда пусть начнется!
Карталон повел меня в поле между лагерем и рекой, где муштровали наемников.
— Постепенно они понимают, откуда дует ветер. Глянь, как они тебе нравятся? — спросил он и рукой, затянутой в кожаную перевязь, указал на облако пыли.
Там — в пыли — были люди, но видел я только рога и оскаленные черепа хищных зверей — устрашающие шлемы на головах полуголых воинов. Они с воем набрасывались друг на друга.
— Наши бешеные! — гордо объяснял Карталон. — Это кельты! Они дерутся как львы! Смерти они не боятся, и она становится их союзником.
И хотя оружие наемников было обмотано тряпками, многих, когда рассеивалась пыль, уносили с поля на носилках. Я даже видел следы крови.
— Без крови дело не пойдет, — говорил Карталон со свирепым выражением на лице. — Кровь тоже относится к нашему ремеслу.
С вершины холма хорошо видно было все поле. Иногда оно принадлежало одним только всадникам. С быстротой перелетных птиц носились по полю конные отряды, все время меняя направление. Они поднимали за собой тучи пыли, и, когда во главе шести тысяч всадников появлялся Магарбал, пыль вставала стеной. В тихую погоду стена пыли двигалась по полю словно призрак. Вдруг стена разрывалась с быстротой, от которой захватывало дыхание, всадники окружали воображаемого врага, осыпая его градом коротких, звенящих молний. Под двадцатью четырьмя тысячами копыт гудела земля.
Вначале эти сухие бури производили на меня жуткое впечатление, но вскоре я с нетерпением стал ждать того дня, когда на поле опять появятся всадники.
И слоны все более привыкали к тому, что призваны сюда для войны. В тяжелых доспехах выходили они из лагеря, действуя по приказу, и все время на их пути встречались препятствия, которые им нужно было преодолевать. Один раз слонов погнали в небольшой лесок, в котором скрывались наемники. Они стали дразнить слонов громкими выкриками. Я сидел на Суре впереди Карталона, пристегнутый к вместительному седлу. Вдруг Карталон перегнулся вперед и что-то закричал в ухо Суру. Это был «большой клич» — звериный вопль, приводивший слонов в бессознательное бешенство. Другие погонщики тоже раздразнили своих слонов, и они бросились на лесок, который тем временем уже опустел. Слоны стали топтать и вырывать с корнем деревья. Каждый слон вытоптал в лесу целую просеку. Большие деревья, падая, вырывали с корнями подлесок. Карталон и я прикрывались щитами, но с нами ничего не могло случиться, потому что деревья падали вперед — туда, куда двигался слон.
— Так будет и с римлянами! — восторженно орал Карталон.
Я тоже орал, потому что сидел на слоне, который валил перед собой деревья.
На широком поле, за лесом, серая лавина остановилась. Слоны успокоились. Мы оглянулись: маленькогб лесочка как не бывало!
— Так мы растопчем Рим, — сказал Карталон, и я поверил ему.
Карталон решил, что мое обучение на этом закончилось. Всем командам, к которым привык Сур, Карталон обучил меня за один прием, словно сам он хотел отстраниться от дальнейшего. Сур понимал двадцать две команды. Я легко выучил все слова этих команд, и вскоре Сур стал отлично меня слушаться. Труднее было с теми знаками, которые погонщик передает слону ударами своих ног или перемещением туловища. Я весил наполовину меньше Карталона, и мои ноги не были такими длинными, как у него. Но в конце концов Сур стал понимать и меня: когда я нагибался вперед, Сур опускался на колени, когда я откидывался назад — Сур вставал; он поворачивал в ту сторону, куда я перевешивался. Он поднимал хоботом камень, когда я называл камень по-финикийски. Когда я ронял палку, Сур доставал ее; если я несколько раз ронял ее, Сур на третий раз сначала почесывал себе палкой бок, потом вручал мне, и тогда я оставлял его в покое. Мы понимали друг друга почти без слов. Со временем мне стало казаться, что Сур с большим удовольствием носит на себе меня, нежели Карталона. С Карталоном он то и дело спорил, пытаясь сделать что-нибудь по-своему, чего Карталон, конечно, не разрешал. Надо сказать, что каждый слон, несмотря на одинаковую дрессировку, сохранял свои особые привычки, спорить с которыми не следовало.
Были слоны, которые злились, когда к ним подходили не с левой, а с правой стороны, а слон Тембо не разрешал своему погонщику залезать на себя, если тот не садился перед этим сначала на землю. Со всем этим необходимо было смиряться; погонщики хорошо знали повадки каждого слона, а наемники получили строгий приказ оставить серых великанов в покое.
Все говорило о том, что с учениями скоро будет покончено и начнется поход на Рим. Все больше войск участвовало в маневрах. И наступил день, когда Ганнибал сам вывел армию на учение.
Впервые Сур понес нас вместе — Ганнибала и меня.
Ганнибал сначала справился у Карталона, в состоянии ли я управлять слоном. А Карталону и самому не терпелось показать, чему я научился под его руководством.
Но управлять слоном мне почти не пришлось. После того как Сур поднял нас на вершину холма, откуда хорошо видно было все поле, управлять всем стал Ганнибал. По его приказу заработали метательные снаряды, по его мановению пришли в движение тяжеловооруженные воины; он дал знак, и в дело вступили клинья конных отрядов; потом он отозвал их и велел перестроиться в мощные клещи. Он приводил в движение все вокруг, сам не двигаясь с места. В разные концы посылал он с приказами всадников, и там, куда они скакали, его приказы ломали всякое сопротивление. Ганнибал ни разу не повысил голоса, не крикнул. Сур оставался спокоен, он не нервничал и не пугался, как это часто бывало, когда на его спине командиром был Карталон.
— Таким спокойным Сур еще никогда не был, — сказал Ганнибал, когда мы возвращались на слоне в лагерь.
Он сказал это так, словно поведение слона было моей заслугой, но я ведь ничего особенного не сделал. Своими солдатами Ганнибал тоже был доволен. Он благодарил их, проезжая мимо, а они громко отвечали ему, размахивая оружием.
— Мы хорошо подходим друг к другу, все трое, — сказал Ганнибал, когда мы слезли со слона. Он потерся лицом о хобот Сура и потрепал меня по плечу.
Карталон смотрел на нас с гордостью. В тот же вечер было решено, что через четыре дня мы выступаем. Шесть тысяч всадников, тридцать четыре тысячи наемников и сорок слонов должны были перейти через Альпы.
В оставшиеся четыре дня до начала похода всем дали немного отдохнуть. Кони день и ночь паслись на лугах, слоны по полдня купались в реке. Наемники пропадали в городе, возвращаясь порой только под утро. Да и в лагере бражничали все ночи напролет. На четвертый день в лагерные ворота въехали повозки, нагруженные кувшинами и мехами с вином: купцы Нового Карфагена прислали наемникам свой прощальный подарок.
Вино было отличным. Теперь никто из наемников и не думал покидать лагерь. Уже в обед началось всеобщее пьянство. К вечеру мало кто понимал, что делает. Орали песни, плясали. А играли с таким азартом, что некоторые проигрывали свое жалованье за целый год вперед. Были и такие, что теряли в игре свою долю грядущей добычи. Вино толкало наемников на сумасшедшие выходки: один силач попробовал поднять с земли слона и еле унес ноги от рассвирепевшей громадины; а один начальник приказал сотне своих солдат выйти из лагеря без оружия, а потом штурмовать его в четырех местах; в ограде лагеря образовались широкие бреши.
С наступлением темноты многие уже валялись без чувств в палатках и просто на земле, а в полночь все уже спали мертвым сном, даже часовые. Ганнибал, не хотевший никого лишать удовольствий, велел сменить часовых еще перед обедом.
В палатке Карталона, как и во всех других, пахло вином. Карталон пригласил в гости погонщиков Арбы и Тембо. Меня он тоже все время уговаривал пить:
— Пей, теперь ты мужчина! Пей, гроза римлян! Тебя носит на спине Сур, слон Ганнибала!
И я пил, пока уже не видел вокруг ничего, кроме розового тумана. Я даже не заметил, как ушли гости.
12
Кто-то тряс меня за плечо. В руке у человека был фонарь. Я разглядел его лицо и наконец понял, что это Иттибал, погонщик слонихи Арбы, с которой Сура связывала трогательная дружба. Иттибал пробовал также разбудить и Карталона, но безрезультатно — Карталон выпил гораздо больше меня.
— Разве уже пора? — спросил я Иттибала. — Ведь еще совсем темно.
Иттибал был вне себя, он нес какую-то чепуху. Наконец я понял: исчезла слониха Арба. Я вскочил, принес кувшин воды и вылил воду Карталону в лицо.
Карталон встал, ругаясь. Прошло какое-то время, пока он понял мои слова.
— Исчезла Арба? — Он смотрел на Иттибала, как на привидение.
Иттибал вытолкал его из палатки. Снаружи было еще темно.
Несмотря на фонарь, который нес Иттибал, мы то и дело натыкались на сонных воинов.
— Как только Арба смогла уйти мимо всех этих спящих? — плакался Иттибал.
— Это слоны! — загрохотал Карталон; его возглас прозвучал как упрек Иттибалу: для слонов, мол, нет ничего невозможного!
Наконец мы пришли на место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24