Старая соломенная шляпа плантатора. Ничем не лучше той, которую потеряла на берегу реки Аннабель. Ройсу захотелось улыбнуться при воспоминании о дерзкой фее и ее четвероногих друзьях.
Однако он прогнал непрошеную мысль.
– Однажды… ну, если тебе вдруг понадобится жилье, – обратился он к Франклину, – то в «Излучине» тебя всегда ждет работа. Если ты, конечно, захочешь.
– Я запомню это, мастер Ройс. – Франклин перевел взгляд своих умных карих глаз с Ройса на Пэтси, едва заметно вздохнул, затем вытащил из кармана мятный леденец. – Ты сейчас пойдешь с мастером Кинкейдом. Он отведет тебя к твоему Кларенсу.
Именно это и сделал Ройс: забрал чернокожую рабыню по имени Пэтси в «Излучину». Он шагал по грязной дороге, говоря без умолку и раздумывая над тем, что сказала бы Аннабель, если бы ей подарили служанку. Наверняка ей это не понравилось бы.
Вскоре они достигли границ земли Кинкейдов, и Ройс решил пойти коротким путем через пастбище. Как только они свернули с дороги, Ройс ощутил, как возросло напряжение Пэтси, которое не отпускало ее на протяжении всего пути. Причины его Ройс не знал И потому не мог ей помочь. Они поднялись на вершину небольшого холма, и их взору открылась «Излучина». Неизвестно, кто из них почувствовал большее облегчение. Ройс провел рабыню через двор, не обращая внимания на ухмылки на лицах двух поваров, которые наблюдали, как их хозяин тащил за собой женщину к хижине, в которой она должна была жить с Кларенсом.
Вид слегка увядших тюльпанов, которые собрал и поставил в кувшин Кларенс, чтобы порадовать женщину, стоил каждой неприятной секунды сегодняшнего утра.
А выражение лица Кларенса, когда Ройс передал ему бумаги – купчую и вольную грамоту для рабыни по имени Пэтси, – стоил в десять раз дороже, чем привезенный из-за границы чистокровный жеребец.
* * *
Пока белый масса разговаривал с Кларенсом внутри хижины, Пэтси стояла, не смея присесть. Она потупилась, сконцентрировав все свое внимание на том, чтобы дышать носом. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Господи, казалось, целый рой пчел поселился у нее в животе.
Масса Кинкейд передал Кларенсу какие-то бумаги и ушел, закрыв за собой дверь. Пэтси опустилась на трехногий табурет, стоявший рядом с кирпичной печуркой. Женщина понимала, что надо заговорить с Кларенсом, но не могла найти нужных слов и молча наблюдала за мужчиной, с которым соединилась браком, принятым среди рабов, в прошлое воскресенье.
Она уже имела возможность ощутить на себе его вес, поэтому знала, что он довольно крупный мужчина. Но теперь, когда Кларенс расхаживал по хижине, он казался Пэтси еще больше. На него упал луч солнца, проникающий в хижину сквозь единственное оконце. Кожа у него была гораздо темнее, чем у нес. Если в нем и была хоть капля крови белого человека, на его внешности это никак не сказалось.
Кларенс тоже молчал. Он завернул бумаги, переданные ему белым господином, в мятую промасленную ткань, перевязал сверток веревкой, убрал в глиняный кувшин, поставил кувшин на верхнюю полку деревянного шкафа, стоящего в Углу, и обратил взгляд на женщину.
– Где твоя мать? – спросила Пэтси.
Под пристальным взглядом Кларенса в животе у нее снова зашевелился пчелиный рой. – Переселилась в комнату позади кухни вместе с Рибой. Зимой там теплее.
Пэтси ушам своим не верила.
– Это все… все для нас?
– Я хороший кузнец. Лучший в здешних краях. Поэтому меня ценят. – Он кивнул в дальний угол комнаты, где проход в стене был занавешен стеганым одеялом. – Там мы будем спать, – объяснил Кларенс, – комнатка, правда, маленькая, почти все место занимает кровать, но зато есть чистые простыни. В моем доме ты не увидишь никаких насекомых.
Пэтси наконец улыбнулась, и Кларенс улыбнулся в ответ. Женщина медленно осмотрелась. Комната, в которой они находились, была достаточно большой, примерно восемь квадратных футов. Вдоль одной стены стояли узкие кровати, покрытые выцветшими лоскутными одеялами. В другую были вбиты деревянные колышки, чтобы вешать одежду. Сейчас они пустовали.
На полке над очагом – достаточно большим, чтобы на нем можно было готовить – выстроились железные кастрюли. Кто-то очистил его от золы, и Пэтси смогла разглядеть обугленные камни, из которых он был сложен. Хижина была наполнена ароматом хвойного мыла и свежестью, которую доносил с улицы ветерок, развевающий тонкие желтые занавески на окне. Ко всем этим запахам примешивался терпкий мужской аромат.
В шкафу стояло несколько глиняных тарелок и горшков, в стеклянном кувшине хранились оловянные ложки. Пол был не земляной, а дощатый, тщательно вымытый.
Вне себя от радости, Пэтси подошла к другой деревянной полке, расположенной на почетном месте подальше от очага, взяла первую попавшуюся книгу и провела пальцами по черной кожаной обложке.
– Это Библия, – раздался у нее за спиной низкий спокойный голос Кларенса.
Женщина кивнула и несколько минут листала страницы с чернильными пометками на полях. Это были слова самого Бога, и она держала их в собственных черных руках, только не могла прочитать. Пэтси закрыла Библию и вернула на место. Дотронулась до другой книжки, потоньше.
– Сонеты Шекспира.
Однако это название ей ни о чем не говорило, и она переключила внимание на другую книгу.
– «Жизнь и времена Фредерика Дугласа», – раздался голос Кларенса, и Пэтси отдернула руку, словно обожглась. – Не бойся. Дотронься до нее, можешь даже открыть, если хочешь, – подбодрил жену Кларенс. – Все эти книги дал мне Ройс. А вот эту он привез из Техаса.
Пэтси взяла книгу в твердой обложке и долго смотрела на картинку на первой странице. Фредерик Дуглас тоже был рабом, как и она. Пэтси никак не могла прийти в себя после всего, что случилось с ней в этот необычный день, который мог изменить ее жизнь к лучшему. И она вернула книгу на полку.
– Ты называешь его просто Ройс, а не масса Ройс? – поинтересовалась Пэтси, желая выяснить, как следует вести себя в «Излучине».
– Я всегда его так называл, – ответил Кларенс. – А остальных называю как принято: масса Пейтон и масса Гордон.
«Ну что ж, масса, – повторила про себя Пэтси. – Надо запомнить, чтобы потом обращаться к хозяевам, как положено». Она родилась на рисовой плантации в Южной Каролине. Там цветные говорили между собой на гулла и на так называемом черном английском языке с белыми хозяевами в их больших домах. Ей очень не хватало родного наречия, которое вселяло чувство безопасности и которого не понимали белые. Но последние несколько месяцев она провела в молчании. Она замолчала с тех самых пор, как ее посадили в обоз и отправили на север, в поселение рабов в Ричмонде.
Начался листопад, когда ее сына продали в Чарлстон. Вскоре природа вновь начала пробуждаться к жизни, и деревья покрылись зеленой дымкой, но Пэтси думала, что в ее душе навсегда поселилась зима. У ее мальчика девяти лет от роду была светлая кожа, совсем как у того белого господина, который зачал его, и черные волосы, ниспадавшие на лоб упругими локонами.
Ей с трудом удалось выкарабкаться из этой пропасти, именуемой безысходностью. Сын был для нее навсегда потерян, и она ничего не могла с этим поделать. Теперь у нее был Кларенс, утверждающий, что любит ее, так что жизнь еще не кончена.
Пэтси подошла к столу, стоящему в центре комнаты и положила руки на спинку стула, сколоченную из дощечек. Камышовые стулья, подумала она и тут заметила в центре стола стеклянный кувшин с тюльпанами того же цвета, что и ее тюрбан. Слезы навернулись на глаза женщины.
Сильные руки обхватили ее за талию и прижали к мускулистой груди. Она запрокинула голову, глубоко вдыхая ноздрями запах мужчины, заявившего на нее свои права.
– Ройс сказал, что ты голодна, – произнес мужчина.
Неужели всего час назад она находилась в «Ивах» и ждала неминуемой порки?..
Она не слушала, о чем говорил масса Ройс по пути сюда и в хижине. Но очевидно, он не стал рассказывать о том, при каких обстоятельствах нашел ее, и Пэтси не хотела, чтобы Кларенс узнал об этом. Кларенс в гневе был страшен. Гнев затуманил бы его разум, и он отправился бы в «Ивы» и убил массу Джонсона, не задумываясь о последствиях. Поэтому Пэтси умолчала о соленых огурцах и наказании, которое ей пришлось вынести – два дня ей не давали есть.
– Ма приготовила бобы с ветчиной, – сообщил Кларенс, заставляя ее желудок заурчать от голода, в то время как его большие руки скользнули вверх и обхватили груди женщины, призывая ее тело утолить голод совсем другого рода. – И свежие кукурузные лепешки. – Пальцы Кларенса принялись ласкать ее соски.
Она вздрогнула и еще крепче прижалась к его груди. О Господи, она просто задыхалась от желания!..
– В нашем распоряжении целый день, – услышала Пэтси шепот Кларенса, от которого мурашки побежали по спине. – Никакой работы до утра понедельника.
Она с трудом подавила стон, когда рука мужчины легла на низ ее живота, в то время как другая продолжала ласкать затвердевший сосок.
– Сегодня вечером вечеринка для рабов, – прошептал Кларенс, и Пэтси ощутила его теплое влажное дыхание возле своего уха. – Ты познакомишься с нашими людьми…
Язык Кларенса теперь ласкал ухо женщины. Его рука приподняла подол ее юбки и коснулась лона. Из горла Пэтси вырвался животный вопль желания, когда палец Кларенса скользнул глубже, но все-таки недостаточно глубоко.
– Я не хочу ждать, женщина, – сказал он, и Пэтси повернулась, обняв его за плечи и впившись пальцами в железные мускулы спины.
Она подняла лицо, и Кларенс обхватил его своими загрубевшими ладонями. Затем последовал долгий, требовательный и страстный поцелуй. Не говоря ни слова, оба направились в другую комнату, срывая друг с друга одежду. Слившись в объятиях, они опустились на чистые простыни.
Ноги женщины обвились вокруг бедер Кларенса, и она приподнялась, чтобы он вошел в нее. В этот миг для Пэтси исчез весь мир.
Остались только она, ее мужчина и их любовь.
Глава 5
– Отложи работу, Энни.
Аннабель подняла глаза от швейной машинки и посмотрела на вошедшего в комнату Гордона. На его лице сияла широкая улыбка. Подавив ответную улыбку, Аннабель развернула шерстяную ткань, чтобы сделать еще один стежок.
– Я хочу ее закончить.
Девушка нажала на педаль, и игла заработала с поразительной быстротой. Возможность пользоваться в «Излучине» швейной машинкой казалась Аннабель небывалой роскошью.
Гордон подцепил пальцем серую ткань и перевернул, увидев с обратной стороны красную подкладку.
– Для Карлайла? – спросил он.
Девушка отрицательно покачала головой, и его улыбка стала еще шире:
– Для меня?
– Глупенький. Для тебя в следующий раз.
По лицу Гордона пробежала тень, он хотел что-то сказать, но передумал. Аннабель догадалась, что именно, но решила не вдаваться в подробности. Гордон наверняка собирался предостеречь ее, но она все равно думала только о муже.
Гордон взял девушку за локоть и поднял ее с места.
– Ты не нанесла ни одного ответного визита с тех пор, как живешь здесь, и не выходишь никуда, кроме церкви по воскресеньям. – Гордон повел Аннабель к двери, – У крыльца ждет запряженный фаэтон. Мы собираемся на поднятие флага. Ты едешь с нами, – заключил он, беря с вешалки в холле черную шляпу и подавая ее Аннабель.
– С тобой не поспоришь… – Аннабель стояла перед зеркалом в холле, стараясь закрепить шляпу с пером так, чтобы она смотрелась как можно изящнее. – Надеюсь, ты хоть раз позволишь мне выиграть спор?
– Только не сейчас. Молодые леди из швейного кружка миссис Петтигру так долго и преданно трудились на благо нашего общего славного дела. – Гордон помог Аннабель подняться в сверкающий голубой фаэтон и обошел его, чтобы сесть с другой стороны.
Гордон дернул поводья, Аннабель натянула черные кружевные перчатки. Фаэтон плавно двинулся с места.
– Как ее зовут?
– Энни, Энни, – произнес Гордон, повернувшись к девушке. Его глаза смеялись. – То, что я надел свой лучший костюм, умылся, тщательно побрился и начистил ботинки до зеркального блеска, вовсе не значит, что я решил завоевать сердце какой-то прекрасной леди.
– Что же тогда это значит?
– То, что я решил завоевать сердце прекрасной леди.
– Ах, ты! – Аннабель легонько ударила Гордона по плечу. – Если не хочешь назвать мне ее имя, то хотя бы перескажи последние сплетни, чтобы я не выглядела слишком уж непосвященной.
Аннабель удобно устроилась на кожаном сиденье и вполуха слушала Гордона, наслаждалась весенним днем, напоенным ароматом цветущих деревьев. Гордон прав. Она пряталась в «Излучине». Пришло время трезво взглянуть на свою жизнь и примириться с ней.
Они подъехали к небольшой церкви на пересечении двух проселочных дорог, окруженной густым лесом, который оживляли лишь цветущие ветви кизила. Гордон направил фаэтон в тенистое место и остановил рядом с другими экипажами, запряженными лошадьми или мулами. Он спрыгнул на землю с присущей ему грацией и обошел фаэтон, чтобы помочь Аннабель сойти на землю.
Внезапно девушка пожалела, что приехала сюда. Ей не хотелось поднимать сепаратистский флаг, представляться своим девичьим именем и объяснять, что она просто загостилась в «Излучине». Ей стоило проявить настойчивость в разговоре с Гордоном и остаться дома. Едва ее ноги коснулись земли, Гордон сжал ее руку, прежде чем отпустить, и она поняла, что он догадался о ее чувствах. На какое-то мгновение ей показалось, что она с радостью обменяла бы его на Карлайла.
Аннабель с приличествующим случаю выражением лица последовала за Гордоном, прокладывающим дорогу в толпе. На полпути их остановила миссис Петтигру.
– Как приятно видеть вас здесь, Гордон, – сказала она. – Ваш отец уже уехал в Ричмонд?
Бывший губернатор Виргинии Пейтон был избран одним из представителей графства на съезде, полномочном решить вопрос о выходе из Союза. Помнила ли миссис Петтигру, что он избран как представитель Союза? Слишком многое поставлено на карту, чтобы Кинкейды нарушили статус-кво без особой необходимости.
– Он вернулся на прошлой неделе, – ответил Гордон, глядя мимо нее, и миссис Петтигру переключила внимание на Аннабель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47