«Жалость к себе парализует, друг мой. Как и менталитет жертвы. Ты не жертва. Ты снова наполнена великолепной силой. Ты…»
«Да заткнись ты», — велела она себе и стала шарить по стене, пока не нашла выключатель торшера с лампой мощностью не более чем у лампочки из елочной гирлянды. Все же Изабел смогла рассмотреть холодный голый пол, выложенный плиткой, несколько древних предметов обстановки и неприветливую каменную лестницу. Хорошо еще, что коров нет.
Поняв, что сегодня она вряд ли сможет что-то сделать, Изабел схватила самый маленький чемодан и поплелась наверх, где нашла действующий туалет и даже душ — спасибо тебе, Матерь Божья, — а также маленькую неуютную спальню, больше похожую на монашескую келью. Какая горькая ирония, особенно после того, что она проделывала прошлой ночью!
Рен стоял на Понте алла Каррайя и смотрел на реку Арно с ее мостами, что были построены взамен разбомбленных люфтваффе во время Второй мировой войны. Гитлер пощадил только Понте Веккио, выстроенный в четырнадцатом веке. Однажды Рен пытался взорвать лондонский Тауэрский мост, но Джордж Клуни успел пристрелить его раньше.
Ветер играл коротким локоном на лбу Рена. Днем он постригся, заодно и побрился, а поскольку решил избегать сегодня освещенных публичных мест, то вынул коричневые линзы. И вот теперь чувствовал себя голым. Иногда очень хотелось сбросить собственную кожу.
Француженка, с которой он переспал прошлой ночью, напугала его… нет, скорее, привела в дрожь. Он не любил людей, неверно судивших об окружающих. И хотя он, как и мечтал, получил свою долю анонимного секса, что-то было решительно не так. Интересно, как же это он ухитряется повсюду натыкаться на неприятности?
Двое парней самого бандитского вида направились к нему с другого конца моста, явно прикидывая, будет ли он сопротивляться, если они попытаются отобрать бумажник. Их развалистая походочка напомнила Рену о собственной юности, хотя его преступления больше были направлены на саморазрушение. Он был мальчишкой-хулиганом, слишком рано понявшим, что все его выходки — лучший способ привлечь внимание. Чем больше времена меняются, тем больше остаются прежними. Никому не уделяется внимания больше, чем плохим парням.
Он потянулся за сигаретами, хотя бросил курить полгода назад. В смятой пачке была всего одна сигарета: ровно столько он позволял себе иметь в кармане.
Рен зажег сигарету, щелчком отбросил спичку через перила моста и стал спокойно наблюдать, как парни подходят ближе. К его разочарованию, они, обменявшись неловкими взглядами, прошли мимо.
Он втянул дым в легкие и велел себе забыть о прошлой ночи. Но не смог. Светло-карие глаза незнакомки сияли умом, а некая сдержанная утонченность возбуждала его, и, видимо, поэтому он не сумел вовремя сообразить, что она не в себе. Мало того, он не мог отделаться от неприятного сознания, что каким-то образом взял ее против воли. На экране он был способен с легкой душой насиловать женщин, но в жизни даже представить себе не мог такой мерзости.
Рен пересек мост и направился по пустой улочке, захватив с собой свое дурное настроение, несмотря на то что должен был пребывать на седьмом небе. Все, ради чего он трудился, вот-вот осуществится. Фильм Говарда Дженкса создаст ему репутацию истинного профессионала, которая до сих пор оставалась достаточно сомнительной. И пусть денег у него было больше чем достаточно для беззаботной, беспечной жизни до конца дней, он слишком любил свое дело, а тут у него была роль, которой он так долго ждал. Его герой, преступник и негодяй, наверняка останется в памяти зрителей так же надолго, как Ганнибал Лектер. Все же нужно как-то прожить шесть недель до начала съемок, а этот город душил его. Словно дома смыкались вокруг, не давая свободно вздохнуть.
Карли… Вчерашняя женщина… До сих пор так и не достигнуто ничего стоящего… Господи, как надоело чувствовать себя подавленным и угнетенным!
Он переместил сигарету в угол рта, сунул руки в карманы, сгорбился и пошел дальше. Джеймс Дин чертов на бульваре Разбитых Грез.
Ну и ладно. Завтра он уезжает из Флоренции и направляется в местечко, которое и завлекло его сюда.
Глава 5
Изабел приподнялась на локте. Дорожные часы показывали половину десятого, так что сейчас, должно быть, утро, но комната по-прежнему оставалась темной и мрачной. Сбитая с толку, Изабел повернулась к окну, но оказалось, что ставни закрыты.
Она легла на спину и стала рассматривать сочетание красной черепицы и грубо отесанных деревянных балок над головой. Где-то за стеной раздавались звуки, отдаленно напоминавшие рычание трактора. И все. Ни ободряющего звяканья мусоросборщиков, ни перебранки таксистов, проклинающих друг друга на языках стран «третьего мира». Она в Италии. Лежит в комнате, которая выглядит так, словно ее последним обитателем был невинно убиенный святой мученик.
Откинув голову, она заметила распятие на оштукатуренной стене, и слезы снова полились из глаз. Слезы обиды за жизнь, которой она жила когда-то, за человека, которого называла любимым. Все потеряно. Почему она не оказалась достаточно умной, достаточно трудоспособной, достаточно удачливой, чтобы удержать то, что имела? И хуже всего, почему связалась с итальянским жиголо, как две капли воды похожим на кинозвезду— психопата?
Она попыталась побороть слезы утренней молитвой, но Матерь Божья оказалась глуха к своей провинившейся дочери.
Искушение натянуть одеяло на голову и больше не вставать было таким сильным, что напуганная Изабел поскорее села и свесила ноги. Ступни обожгло холодом. Она встала и вышла в узкий коридор, в конце которого была ванная. Нужно признать, маленькое помещение было вполне прилично оборудовано, так что, возможно, это место не такое уж убогое, как она себе представляла.
Изабел приняла душ, закуталась в полотенце и вернулась в свою аскетическую келью, где переоделась в серые слаксы и такой же топ. Подошла к окну и открыла ставни. В комнату ворвалась волна желто-лимонного света. Он струился и струился в окно, словно чья-то неведомая рука лила его из бездонного ведра. Лучи ударили в глаза с такой силой, что Изабел зажмурилась. А когда снова обрела способность видеть, тихо ахнула. Перед ней расстилались бескрайние холмы Тосканы.
— О Боже…
Она оперлась локтями о каменный подоконник и залюбовалась мозаикой коричневатых, желтых и серых полей, кое-где разбавленной рядами темных кипарисов, устремлявших свои вершины-пальцы прямо в небо. Заборов нигде не было. Границы между сжатыми полями, рощами и виноградниками были очерчены то дорогой, то долиной, то просто изгибом рельефа.
Вот она, земля обетованная мастеров Ренессанса. Они рисовали знакомый пейзаж как фон для своих мадонн, ангелов, пастухов и яслей. Земля обетованная… прямо здесь за окном.
Она засмотрелась вдаль, прежде чем перевести взгляд на то, что окружало дом. Слева зеленел спускавшийся уступами виноградник, за садом росла роща узловатых олив. Она уже хотела бежать вниз рассмотреть все поближе, но, отвернувшись от окна, замерла. Солнечный свет неузнаваемо преобразил комнату. Теперь чисто побеленные стены и темные деревянные балки казались прекрасными в своей суровости, а простая мебель говорила о прошлом куда красноречивее, чем все учебники по истории. Да это вовсе не развалина!
Она сбежала вниз по каменным ступенькам. Гостиная с ее шершавыми стенами и сводчатым кирпичным потолком, которую она едва разглядела вчера, имела вид старой европейской конюшни и, похоже, действительно была когда-то таковой. Теперь Изабел вспомнила, как читала где-то, что обитатели тосканских ферм действительно держали животных на первом этаже жилых домов. Кто-то превратил помещение в довольно уютную гостиную, не потерявшую налета старины. Каменные арки, достаточно широкие, чтобы через них могли пройти скот и лошади, теперь служили окнами и дверями. Тонкий слой сепии на стенах казался вполне сносным вариантом того «сельского стиля», за который лучшие нью-йоркские дизайнеры интерьера запрашивают тысячи долларов. Старый терракотовый пол за сотню лет стал совсем гладким от десятков полировавших его ног, но все же был старательно натерт воском. Простые столы из темного дерева и сундук стояли вдоль стены. Кресло, обитое поблекшей от времени тканью с цветочным рисунком, находилось напротив дивана с неяркой обивкой.
Ставни, закрытые прошлой ночью, сейчас были распахнуты. Удивленная, Изабел прошла через каменную арку в большую светлую кухню. Здесь стоял длинный прямоугольный крестьянский стол, выщербленный и поцарапанный от многолетнего употребления. Над старомодной каменной раковиной пестрели красные, голубые и желтые плитки кафеля. Чехол в бело-голубую клетку скрывал трубы. На открытых полках теснились многоцветная керамическая посуда, корзинки и медная утварь. У другой стены возвышались деревянные буфеты и старомодная газовая плита. Застекленные двери, открывавшиеся в сад, были выкрашены бутылочно-зеленой краской. Именно такой представляла Изабел итальянскую кухню.
Дверь открылась, и в комнату вошла пожилая женщина, грузная, с обвисшими щеками, крашеными черными волосами и маленькими черными глазками. Изабел немедленно продемонстрировала «блестящее» знание итальянского:
— Buon giorno*.
(добрый день ит.)
И хотя тосканцы были известны своим дружелюбием, женщина вовсе не выглядела приветливой. Из кармана выцветшего черного платья свисала резиновая перчатка, на ногах красовались толстые безразмерные чулки и черные пластиковые шлепанцы. Женщина молча вынула из буфета клубок бечевы и снова ушла. Изабел последовала за ней в сад, но остановилась, чтобы осмотреть фасад дома. Идеально.
Просто идеально. Одиночество. Отдых. Размышления. Действие. Лучшего места не найти.
Старая каменная кладка поблескивала кремово-бежевым в ярком утреннем свете. Вьющиеся растения цеплялись за стены и обегали зеленые ставни. Плющ поднимался по водосточной трубе. Маленькое голубиное гнездо примостилось на крыше, а серебристый лишайник смягчал пронзительный цвет округлой терракотовой черепицы.
Основная часть здания представляла собой непретенциозный прямоугольник, типичный стиль «fattoria», итальянской фермы, о котором она тоже читала. Странно выдававшаяся с одной стороны пристройка казалась нелепой нашлепкой.
Даже не слишком приятное присутствие женщины с ее мотыгой не могло испортить тихого очарования сада, и узлы, стянувшие душу Изабел, начали потихоньку рассасываться. Низкая ограда, сложенная из тех же золотистых камней, отмечала границу дома. Чуть подальше росла оливковая роща, и расстилался тот пейзаж, который видела из окна Изабел. Деревянный столик с мраморной столешницей стоял в тени магнолии: идеальное место для спокойного обеда или любования видами. Ближе к дому обнаружилась увитая вистерией беседка с парой скамеек, и Изабел немедленно представила себя на скамье с пером и бумагой.
Сад рассекали усыпанные гравием дорожки. Здесь росло все: цветы, овощи и травы. Темно-красные грядки базилика перемежались с белоснежными флоксами и кустами томатов, а возле жизнерадостных роз теснились глиняные горшки, кипевшие красной и розовой геранью. Ярко-оранжевые настурции соседствовали с деликатными голубыми цветочками розмарина, а серебристые листья шалфея служили прекрасным фоном для грядок с красным перцем. Лимонные деревья по тосканскому обычаю росли в двух больших терракотовых вазах по обе стороны от кухонной двери. Еще одна пара ваз содержала кусты гортензии, ветви которых клонились под тяжестью розовых цветочных шапок.
Изабел перевела взгляд со скамьи в беседке на стол, где возлегала пара кошек. А когда вдохнула теплый запах земли и зелени, голос Майкла в ее голове смолк, а в сердце зародилась простая молитва.
Но мрачное бормотание женщины спугнуло мирное настроение, и молитва улетела. Остался лишь проблеск надежды. Господь дал ей землю обетованную. Только глупец может повернуться спиной к такому дару.
Уже с гораздо более легким сердцем она уехала в город. Наконец хоть что-то облегчило ее отчаяние!
Она купила продуктов в маленькой бакалее, а когда вернулась, обнаружила женщину на кухне. Та мыла посуду, которую Изабел тут не оставляла. Женшина метнула на нее злобный взгляд и вышла с черного хода: змея в райском саду.
Изабел вздохнула, вынула свои покупки и аккуратно разложила в буфете и крошечном холодильнике.
— Signora, permesso?
Повернувшись, Изабел увидела хорошенькую миниатюрную молодую женщину лет двадцати пяти с поднятыми на лоб солнечными очками. Чистая оливковая кожа необычно контрастировала со светлыми волосами. На ней были персикового цвета блузка, узкая кремовая юбка и остроносые неудобные лодочки на шпильках, так любимые итальянками. Высокие изогнутые каблучки выбивали веселую дробь на терракотовых плитках.
— Buon giorno, Signora Фейвор, я Джулия Кьяра.
Изабел коротко кивнула. Интересно, в тосканских домах так принято: врываться без стука в чужие дома?
— Я agente immobiliare.
Она поколебалась, очевидно, в поисках английских слов.
— Я агент по недвижимости. Сдала дом вашей подруге.
— Рада познакомиться. Мне очень здесь нравится.
— О… нет, это плохой дом. — Ее руки экспансивно взлетели к небу. — На прошлой неделе я несколько раз пыталась до вас дозвониться, но так и не смогла.
Все потому, что Изабел отключила телефон.
— А что, какие-то проблемы?
— Да… Проблема.
Джулия Кьяра нервно облизнула губы и заправила прядь волос за ухо, открыв жемчужную сережку в мочке.
— Мне очень неприятно говорить это, но вы не можете здесь оставаться. — Ее руки находились в постоянном движении: каждое слово подчеркивалось энергичной жестикуляцией. — Это невозможно. Поэтому я пыталась поговорить с вами. Объясниться и предложить другой дом. Если согласитесь поехать со мной, я все покажу.
Еще вчера Изабел было бы совершенно все равно, где жить, но теперь… непритязательное каменное строение с чудесным садом таило возможность медитации и духовного возрождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44