— Этому не суждено случиться.
— Или Ральф. Ральф Смиттс из Аштанбьюла, штат Огайо. Если шляпа так уж необходима, я куплю что-нибудь менее вычурное, когда доберемся до Вольтерры.
— Нет, спасибо.
— Ну и чопорная же вы цыпочка, доктор Фейвор! Это структурный элемент вашей философии? «Ты обязана быть самой чопорной цыпочкой на всей планете»?
— Это вопрос не чопорности, а принципов, — сухо пояснила Изабел и мгновенно почувствовала себя надутой лицемеркой, а она такой не была… во всяком случае, в душе. — И что вы знаете о моей философии?!
— До вчерашнего вечера — ничего. Но потом залез в Интернет. Любопытно. Судя по биографии, тебе нелегко пришлось. И строительство империи далось нелегко. Надо отдать должное твоему упорству. Никто ничего не преподнес тебе на блюдечке.
— О, тут вы ошибаетесь.
Она подумала о тех людях, которые столько лет ее вдохновляли. Каждый раз, когда ей приходилось плохо, вселенная посылала ангела-спасителя, в том или ином смысле.
Ее нога соскользнула с педали.
— Эй!
— Простите.
— Либо смотри на дорогу, либо пусти меня за руль, — проворчал он, — что нужно было сделать в первую очередь, поскольку я мужчина.
— Я заметила. — Она крепче ухватилась за руль. — Уверена, что история моей жизни — сплошная тоска по сравнению с вашей. Кажется, ваша мать принадлежит к роду королей?
— Графиня. Один из этих ничего не значащих итальянских титулов. На самом деле она была безответственной интернациональной плейгерл с огромным состоянием. Слишком много денег тоже вредно. Но она уже мертва.
— Меня всегда интересовали последствия влияния детства на личность. Нельзя задать нескромный вопрос?
— Хочешь знать, каково это — быть сыном особы с материнскими инстинктами двенадцатилетней кретинки? Я тронут таким интересом к себе.
Она представила, как весь день ведет себя холодно и отчужденно, вместо того чтобы трещать, словно сорока. И все же что тут плохого?
— Профессиональное любопытство… только не нужно сентиментальностей.
— Посмотрим… материнское влияние… Не могу вспомнить, когда впервые напился… примерно в то время, как достаточно вырос, чтобы брать со стола стаканы со спиртным, оставленные гостями.
Она не расслышала особой горечи в голосе. Но горечь все же должна была остаться где-то в глубине души.
— В десять выкурил первый косячок, а потом потерял им счет. Еще до того как мне исполнилось двенадцать, уже смотрел порнофильмы, и, думаю, это впоследствии вполне оправдало твои сексуальные ожидания. Меня то и дело вышибали из пансионов по всему восточному побережью. Разбил и поменял больше машин, чем могу сосчитать. Дважды арестовывался за кражи в магазинах, что уж совершенно смешно, если вспомнить о жирном трастовом фонде и слишком больших карманных деньгах для такого мокроносого панка, каким был в то время я. Но что поделать: из кожи вон лез, лишь бы привлечь внимание… да, и занюхал первую дорожку кокаина в пятнадцать. Ах, добрые старые времена!
Беззаботный смешок прятал незабытую боль, но он не позволит ей увидеть свою уязвимость.
— А ваш отец?
— Уолл-стрит. Очень респектабелен. По-прежнему ходит на работу каждый день. Постарался, чтобы второй брак оказался более удачным. Аристократка, которая мудро держала меня как можно дальше от трех своих ребятишек. Один из них вырос довольно порядочным парнем. Мы иногда видимся.
— И никаких ангелов?
— Ангелов?
— Никакой доброй души?
— Моя бабушка. Мать моей матери. Она время от времени жила с нами. Если бы не она, я, возможно, сейчас отбывал бы срок.
А вместо этого создал собственную умозрительную тюрьму, подсознательно выбирая роли злодеев и преступников, вероятно, чтобы снова и снова воспроизводить собственное представление о себе. Впрочем, может, и нет. У психологов имеется дурная привычка чересчур упрощать мотивации других людей.
— А как насчет тебя? В биографии сказано, что ты живешь самостоятельно с восемнадцати лет. Звучит круто.
— Зато закаляет характер.
— Много тебе пришлось пройти.
— Очевидно, недостаточно. Пока что я разорена.
Она потянулась за темными очками в надежде сменить тему.
— Бывают вещи и похуже разорения, — заметил он.
— Полагаю, вы говорите не по личному опыту.
— Знаешь, когда мне было восемнадцать, чек с процентами от моего трастового фонда затерялся на почте. Мне тогда туго пришлось.
Она никогда не могла устоять перед самоуничижительным юмором и теперь невольно улыбнулась.
Полчаса спустя они оказались в предместье Вольтерры, где на холме возвышался грозного вида замок из серого камня. Наконец-то безопасная тема для разговора.
— Это, должно быть, крепость, — предположила она. — Флорентийцы выстроили ее в конце пятнадцатого века на месте первоначального поселения этрусков, которое восходит к восьмому веку до Рождества Христова.
— Выучила наизусть путеводитель?
— И не один, а несколько.
Они проехали мимо автозаправки «Эссо» и аккуратного домика со спутниковой антенной на красной черепичной крыше.
— Раньше я представляла этрусков как пещерных людей с дубинами, но это была достаточно развитая цивилизация. Много общего с греками. Они были торговцами, мореплавателями, фермерами, ремесленниками. Добывали медь и плавили железную руду. А их женщины были на удивление раскрепощенными для того времени.
— Благодарение Господу за это.
Нет ничего лучше лекции по истории, чтобы держаться в рамках вежливого безразличия.
— Когда пришли римляне, этрусская культура постепенно ассимилировалась, хотя некоторые ученые считают, что образ жизни современных тосканцев имеет скорее этрусские, чем римские корни.
— То есть для них хорош любой предлог, чтобы устроить вечеринку.
— Что-то в этом роде.
Она нашла указатель и проехала на парковку мимо красивой аллеи, усаженной деревьями, под которыми стояли скамьи.
— Машины в город не допускаются, так что придется припарковаться здесь.
— В Вольтерре есть знаменитый музей экспонатов этрусской культуры, — выговорил он сквозь зевок. — Тебе должно понравиться.
— Вы были здесь?
— Много лет назад, но многое еще помню. Этруски — одна из причин, по которой я специализировался в истории, прежде чем бросить колледж.
Изабел с подозрением уставилась на него:
— Вы уже знали все то, о чем я говорила, верно?
— Почти, но это дало мне возможность немного поспать. Кстати, первое этрусское поселение было выстроено не в восьмом, а примерно в девятом веке до Рождества Христова. Но черт возьми, сотня лет туда, сотня сюда — какая разница.
Так ей и надо! Нечего было показывать свою образованность! Они вышли из машины, и она увидела, что дужка его очков примотана скотчем.
— Кажется, именно в этом наряде вы пытались изнасиловать Камерон Диас?
— По-моему, убить.
— Не хочу показаться чересчур критичной, но неужели весь этот садизм нисколько на вас не действует?
— Спасибо за то, что не хотела показаться чересчур критичной. И это садизм сделал меня знаменитым.
Они направились к тротуару. Лоренцо приобрел походку куда более грузного человека: очередная демонстрация актерского мастерства. Похоже, приемы срабатывали, потому что никто не обращал на него ни малейшего внимания. Изабел велела себе молчать и оставить его в покое, но привычка — вторая натура, а уж старая привычка…
— Это все еще так важно для вас? Несмотря на все неудобства? Я имею в виду славу.
— Если где-то поблизости имеется прожектор, предпочитаю, чтобы он был направлен в мою сторону. И не притворяйся, будто не понимаешь, о чем я.
— Думаете, что именно внимание меня стимулирует?
— А разве не так?
— Только как средство донести до окружающих мои мысли.
— Я тебе верю.
Он явно ей не верил. Изабел взглянула на него, понимая, что спорить бесполезно.
— Значит, в этом вы видите смысл жизни? Оставаться в центре внимания?
— Избавь меня от лекций по самоусовершенствованию! Я сыт ими по горло, — предупредил он.
— Я не собиралась читать лекции.
— Фифи, ты этим живешь. Лекции — твой кислород.
— И в этом вы чувствуете угрозу? — уточнила Изабел.
— Ты вся — сплошная угроза.
— Спасибо, — буркнула она.
— Это не комплимент.
— Считаете меня самодовольной, верно?
— Некоторая тенденция наблюдается, — признался Рен.
— Только в вашем присутствии, да и то намеренно, — отрезала Изабел, пытаясь не злорадствовать.
Они свернули на улицу поуже, выглядевшую еще более старой и причудливой, чем те, по которым они уже ходили.
— Итак, ты получила свои четыре краеугольных камня в качестве откровения от самого Господа или прочитала на открытке? — начал он.
— От Господа, и спасибо, что спросили, — оживилась она, оставив все попытки казаться равнодушной, — но не в качестве откровения. В детстве мы часто переезжали с места на место, так что я просто не успевала завести друзей. Зато у меня было много времени, чтобы наблюдать за людьми. Став постарше, я работала в различных местах, чтобы платить за обучение. Читала и продолжала наблюдать. Видела, как кто-то добивается успеха, а кто-то проигрывает как в бизнесе, так и в личных отношениях. Из всех этих наблюдений и родились «Четыре краеугольных камня».
— Но известность сразу не пришла.
— Я начала писать обо всем, что вижу, когда поступила в магистратуру.
— Научные статьи?
— Поначалу. Но я почувствовала, что рамки статей слишком меня ограничивают, поэтому отослала свои заметки в женские журналы, и так все началось.
Ее уже несло, но было так приятно говорить о работе!
— Я начала использовать свои идеи для того, чтобы улучшить собственную жизнь, и мне понравилось, что со мной происходит. Я стала более собранной, сосредоточенной. Потом организовала в кампусе дискуссионные группы. Они, похоже, действительно помогали людям, и моих сторонников становилось все больше. На одно собрание пришел книгоиздатель, и пошло-поехало.
— Тебе нравится то, что ты делаешь, верно?
— Очень.
— Значит, у нас есть что-то общее.
— Вы действительно любите те роли, которые приходится играть?
— Опять у тебя эта чванливая мина!
— Просто трудно представить, как можно любить работу, прославляющую насилие!
— Забываешь, что в конце я обычно погибаю, так что моральные принципы торжествуют. По-моему, это как раз по твоей части.
У самой площади толпа разделила их. У Изабел разбежались глаза при виде множества лотков, где выставлялось все: от корзин с фруктами и овощами до ярко раскрашенных игрушек. В воздухе стоял запах душистых трав, которыми были наполнены горшки, с тентов свисали гирлянды чеснока и перца. Тут же развевались шелковые шарфы и лежали кожаные сумочки. Разноцветные пакеты с пастой красовались рядом с бутылками оливкового масла, похожими на переливающиеся драгоценности. Она прошла мимо тележки, на которой было разложено темное мыло, усыпанное лавандой, маком и лимонной кожурой. Остановившись, чтобы понюхать лавандовое, она заметила Рена рядом с проволочной птичьей клеткой и подумала о знакомых актерах. Они любили рассуждать, как сложно войти в образ персонажа и как часто приходится искать его черты в собственной душе. Интересно, что же есть такое в душе у Рена, позволяющее ему так убедительно изображать зло? Чувства, снедающие его с самого раннего детства?
Стоило ей подойти к клетке, как Рен отрицательно покачал головой:
— Не тревожься, я не планирую их преждевременной кончины.
— Думаю, две птички недостаточно крупная мишень для такого, как вы. — Она коснулась задвижки на дверце клетки. — Не слишком задирайте нос, но, объективно говоря, вы поразительный актер. Бьюсь об заклад, вы могли бы сыграть выдающегося героя, если бы только захотели.
— Снова-здорово? Вернулись к тому, с чего начали?
— Неужели вам ни разу не хотелось спасти женщину, вместо того чтобы над ней издеваться? Подумайте, как это чудесно!
— Эй, это не просто женщины! Я стою за равные возможности. Они тоже разделались бы со мной не задумываясь. Кроме того, однажды я пытался спасти девушку, но не получилось. Видела фильм «Время ноября»?
— Нет.
— И никто не видел. Я играл благородного, но наивного доктора, который, борясь за жизнь героини, сталкивается с каким-то медицинским крючкотворством. Фильм провалился.
— Может, просто плохой сценарий?
— А может, и нет. — Рен пожал плечами. — Зато я усвоил немаловажный жизненный урок. Некоторые люди рождены, чтобы играть героев, а некоторые — исключительно злодеев. И бороться с судьбой — только усложнять себе жизнь. Кроме того, люди помнят злодея еще долго после того, как забывают героя.
Не улови она вчера гримасу боли на его лице, может, и согласилась бы, но лезть в души людей было ее второй натурой.
— Существует огромная разница между игрой в плохого парня на экране и в реальной жизни или по крайней мере ощущением, что у тебя действительно психология убийцы.
— Не слишком деликатно. Если хочешь узнать о Карли, достаточно спросить.
Она думала не только о Карли. Но и отступать не стала.
— Может, тебе необходимо поговорить о том, что произошло? Тьма теряет свою силу, когда прольешь на нее свет.
— Подожди здесь, хорошо? Очень блевать тянет. Она не оскорбилась. Просто понизила голос:
— Вы имеете какое-то отношение к ее смерти?
— Может, все-таки заткнешься?
— Сами сказали, что мне достаточно спросить. Я и спрашиваю.
Он окатил ее уничтожающим взглядом, но не отошел.
— Больше года мы вообще не разговаривали. И даже когда встречались, ни о какой великой страсти не могло быть и речи. Она покончила с собой не из-за меня. Умерла, потому что была наркоманкой. К несчастью, самые малоприятные представители прессы жаждали жареных фактов и истории погорячее, поэтому и выдумали то, что потом появилось в печати. И поскольку всем известно, что я сам весьма вольно трактую истину, когда речь идет о газетных публикациях, вряд ли имею право кого-то обличать, не так ли?
— Конечно, имеете.
Она наскоро помолилась за душу Карли Свенсон. Всего несколько слов, но в свете той духовной черной дыры, которая образовалась в ней последнее время, стоило благодарить Бога, что она вообще еще способна молиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44