Со всевозрастающим подозрением я смотрела на стакан, слушая, как Николас шагает туда-сюда за закрытой дверью.
Наконец, очутившись в своей комнате, я подняла стакан и сказала:
— Может быть, сегодня ночью вы увидите приятные сны, милорд. — Поднеся стакан к губам, я выпила шерри сама.
Бэнг! Бэнг! Бэнг! Что за ужасный звук!
— Уходите! — крикнула я. — Пожалуйста, пожалуйста, уходите!
— Бэнг! Бэнг! Бэнг!
Я села на постели. Удушливая темнота цепко держала меня в своих объятиях, и, пытаясь преодолеть оцепенение, я была готова закричать.
— Ариэль! Ариэль, вы дома? Ради Бога, ответьте мне! Черт возьми, Ариэль, вы в комнате?
Снова стук в дверь — бэнг, бэнг, бэнг!
— Ариэль, откройте дверь!
Встав на колени, я прислонилась спиной к стене и закрыла руками уши.
— Уходите! Оставьте меня в покое! Я не шлюха! Нет! Перестаньте меня так называть!
— Ариэль, это Ник, — послышался знакомый голос. — Пожалуйста, дорогая, откройте дверь!
Ник? Это имя надорвало мне сердце.
— Я вам не верю! — рыдала я. — Ник не пришел за мной. Вы лжете! Лжете! Он не пришел! Не пришел!
— Откройте, Ариэль! Обещаю, что вы увидите меня, Ника. Откройте дверь и убедитесь сами!
Прижав руки к груди, я уставилась на дверь. Тело мое дрожало от холода, но, как ни странно, кожа была влажна от испарины. Осторожно я соскользнула с постели и двинулась к двери. Я закрыла глаза, пытаясь отогнать все еще державший меня в своей власти кошмар. Я снова была в Оуксе, в этой злополучной дыре, где незнакомые люди глазели на меня сквозь решетки в стене. Они называли меня шлюхой и говорили, что ребенок в моем чреве — дьявольское семя. Я согрешила и должна гореть в аду после смерти. Так они говорили. О Боже, помоги мне!
— Откройте дверь, я хочу вам помочь.
— Не могу. Она, она заперта на ключ.
— Возьмите ключ и откройте, дорогая. Пятясь, я приблизилась к туалетному столику, пошарила рукой. Потом с ключом в руке деревянной, скованной походкой двинулась к двери, нашла замок, потом отступила. Я уже переживала это прежде!
Обхватив руками плечи, я вглядывалась в темноту. Они уже проделывали это со мной — говорили, что пришел Николас избавить меня от страданий.
Дверь распахнулась. Он появился из мрака. Его глаза были пронзительными, серыми и светились так же ярко, как и свеча в руке. С приглушенным криком я упала на пол без чувств.
Я смутно ощущала, что меня поднимают и несут. Милорд нес меня на руках по коридору, потом я оказалась в его комнате, в постели. Его большие теплые руки прикасались к моему лицу, осторожно он смахнул слезы с моих щек. Он сел на постель рядом со мной, улыбнулся, глядя мне прямо в глаза, и спросил:
— Теперь проснулись? Я кивнула.
— О, да вы дрожите! Вас лихорадит? Вам плохо?
— Нет, милорд.
Проведя рукой по своим непокорным волосам, он отвел глаза.
— Вы напугали меня, когда так громко закричали. Потом я не мог попасть в эту чертову комнату…
Он смотрел в пол.
— Возможно, вам следует пересмотреть свои правила, не запирать дверь на ключ…
— Я видела сны, ужасные сны. Прошу прощения, я не собиралась вас тревожить.
— Вам не за что извиняться. — Он приподнял мое лицо за подбородок. — Я разбираюсь в снах, Ариэль. Понимаю, что они могут сделать с человеком.
Неуверенная в своих силах, я попыталась сесть. Николас обнял меня за плечи. Руки у него были теплые и нежные, и меня охватил трепет. Он заговорил со мной, понизив голос, почти шепотом.
Я сонно вслушивалась в его голос и вдруг внезапно заметила его улыбку, увидела, как взгляд его мрачных серых глаз переместился на мое плечо, с которого спустилась бретелька потрепанной сорочки. Его взгляд двинулся ниже: он рассматривал сквозь ветхую ткань мою грудь, тускло просвечивающую там, где ткань плотно обтягивала соски и приподнималась от моего дыхания.
Подняв руку, Николас провел пальцем вдоль волнистой черной пряди волос, спустившейся мне на грудь. Этот нерешительный жест был столь же волнующим и пугающим для него, как и для меня. Я ощущала его желание, слышала его участившееся дыхание, видела, как сощурились его глаза, почувствовала его волнение во вдруг охрипшем голосе.
Я робко подняла руку и положила ему на грудь. Под моей ладонью ткань его тонкой батистовой рубашки оказалась влажной. Под пальцами билось его сердце.
— Святая невинность, — услышала я его нежные, проникновенные слова, произнесенные у моего виска, — взгляните на меня.
Согреваемая его близостью, я вскинула на него глаза. Подняв руку, он нежно провел ею по моей щеке, и я подумала: «Неужели этот человек мог кому-то причинить вред? Никогда!» Он нежно сказал:
— Что есть такого в этих чертах, что вызывает у меня томление даже в теперешнем моем состоянии усталости, что заставляет меня взяться за кисть и писать его, стараясь передать сходство с оригиналом на полотне? И все же, как бы я ни старался, я не могу удержать в памяти это сходство достаточно долго, чтобы перенести его на полотно.
Я глубоко вздохнула:
— Не могу сказать почему, милорд.
Он провел подушечкой большого пальца по моей нижней губе очень осторожно и медленно. Время остановилось, как было однажды весенним утром на вересковой пустоши, тем самым утром, когда мы впервые поцеловались. Наше дыхание смешалось, когда он провел губами по моей щеке.
— Святая, святая невинность, — прошептал он мне на ухо. — Вы разрешите мне любить вас, зная, что я собой представляю?
— А что вы собой представляете? — спросила я, глядя ему прямо в глаза.
Он поднял бровь и ответил:
— Безумец.
— Нет, милорд, вы не безумны. Я никогда не поверю в ваше безумие! Вы зря прислушиваетесь к сплетням…
— Но я убил ее.
— Нет!
— Я это сделал! Я помню, что сделал это. Охватив мое лицо ладонями, так что его губы трепетали совсем рядом с моими, он сказал:
— Я узнал, что она ложится в постель с другими мужчинами, что она сделала меня посмешищем в глазах всех соседей и моих друзей. Я помню, как ударил ее…
Николас крепко зажмурился, и лицо его исказилось от боли. Потом его ресницы затрепетали, и он снова посмотрел на меня.
— Но, говорят, она была неединственной моей жертвой. Была еще Мэгги…
Я коснулась пальцами его губ, стараясь заставить его замолчать, но он отвернулся, встал с постели и подошел к камину.
Теперь он стоял у камина, опустив голову, позволяя оранжевому свету огня омывать его смятенные черты.
— Я не имею права, — сказал он так тихо, что я едва расслышала его, — не имею права даже думать о том, чтобы коснуться вас. Я только причинил бы вам боль, как причинял боль и страдания другим.
Встав с кровати, я, нетвердо ступая, направилась к нему и подошла сзади. «Дотронься до меня», — хотелось мне сказать. Но вместо этого я только подняла руку и погладила его по неподвижной напряженной спине, потом по плечу. Голова его отклонилась назад так, что его мягкие волосы коснулись моих пальцев.
— Боже, — прошептал он, — вы заставляете меня забыть обо всем.
Огонь трещал и шипел.
Он очень медленно повернулся ко мне. В глубине его глаз, в том, как он держал голову, в очертаниях его рта я видела отчаяние. Потом его пальцы легли на мою шею, его большой палец надавил на подбородок, заставив меня поднять к нему лицо. В горле его зародился глухой стон, прежде чем он признался:
— Я хочу вас поцеловать.
— Я хочу, чтобы вы меня поцеловали, — отозвалась я без колебания, хотя он казался в этот момент таким же неуправляемым, как туман, клубившийся снаружи и поглощавший землю и небо вокруг дома. Я повторила: — Хочу, чтобы вы меня поцеловали, милорд.
С минуту ни один из нас не двигался, потом его руки поднялись, он заключил мое лицо в ладони, его пальцы скользнули по моим волосам.
Ник пробормотал:
— Да поможет вам Бог!
В этот момент я почувствовала, что тело мое парит над землей, потому что его рот пленил мои губы с такой жадностью, с такой всепоглощающей страстью, что я обхватила руками его шею и прижалась к нему всем телом. Охваченная желанием, какого я никогда прежде не испытывала, я раскрыла губы ему навстречу и застонала, ощущая его поцелуй. Его руки пробегали по моему телу, сначала нетерпеливо, потом нежно, и мое чувствительное к его ласкам тело бросало то в жар, то в холод — я дрожала от предвкушения. Я так долго ждала этого мгновения, я так мечтала о нем…
Он целовал меня так долго, что я начала задыхаться, пока наконец мои руки не скользнули под его рубашку и я не прижалась ладонями к его разгоряченной коже. Я вновь открывала забытые ощущения — гибкость и силу его тела, железные мускулы на плечах, перекатывавшиеся под кожей при каждом движении. И наконец, когда он оторвался от моих губ, я зарылась лицом в его грудь, туда, где рубашка была расстегнута, и вдохнула мускусный запах его кожи, пока страсть не поднялась во мне, как сметающий все на своем пути ураган. — Пожалуйста, о, пожалуйста…
Я сказала это вслух, не отдавая себе отчета в том, что говорю, даже не подозревая этого, пока мое лицо снова не оказалось между его ладонями, поднятое к его лицу. С чувством отчаяния я поняла, что сейчас он отошлет меня, презрев мои, возможно, непристойные побуждения, как и мое желание быть ему приятной.
Но слова, произнесенные им, были совсем иными. Улыбаясь, Николас сказал:
— Я хочу вас.
Потом он поднял меня и понес на кровать.
Здесь было холоднее и темнее, чем возле камина, но разве это имело значение? Когда он положил меня и склонился надо мной, я ощутила только удовлетворение от того, что наконец ко мне вернулось то, что я считала своим, что должно было стать моим еще два года назад.
Когда Николас коснулся нежным поцелуем моей шеи, потом плеча, потом мочки уха, из груди моей вырвался тихий стон желания. Ткань моей ночной сорочки была непрочным барьером, отделявшим мое тело от его ищущих рук. Он спустил сорочку с моих плеч, пальцы его нежно ласкали мою грудь, пока она не затрепетала от его прикосновений. В эту минуту не существовало другой реальности, кроме нас двоих, и у меня перехватило дыхание, когда его теплый язык нежно коснулся моей груди; он продолжал целовать меня до тех пор, пока мое тело не изогнулось дугой, стремясь приблизиться к нему еще больше, и желание отдать себя ему не овладело мной полностью.
Прикосновение его груди к моей вызвало в моем теле ощущение, подобное ожогу, и столь сильную потребность в нем, что я с трудом могла перевести дух. Часто я мечтала о том, чтобы снова оказаться в его объятиях, как это было прежде, но все это были только фантазии. Теперь мне казалось, что я парю над землей, объятая непривычным наслаждением, которое все усиливалось от того, что он ласкал меня. Он прижал меня к себе с такой силой, что мне стало трудно дышать.
Когда наконец Ник отстранился, глаза его потемнели, и я читала в них вопрос. Чтобы уверить его и успокоить, что не изменю своего решения, я положила руки ему на плечи, обняла его, и наши ноги переплелись. У меня вырвался тихий стон наслаждения, когда он провел рукой вверх и вниз по моему бедру, медленно-медленно, его теплые пальцы ласкали меня, исследовали мое тело. Эта сладостная пытка все усиливалась, и я уже опасалась, что не выдержу ее.
Он встал на колени, и его длинные пальцы принялись проворно расстегивать пуговицы на рубашке, потом Ник медленно стянул с бедер бриджи. Мой восхищенный взгляд впивал его мужественную красоту. Он раздвинул мои ноги и теперь стоял надо мной на коленях. Глаза его не отрывались от моей груди, взгляд его спустился ниже, он продолжал на меня смотреть, пока это не вызвало чувственный отклик в моем теле — его взгляд будто воспламенил меня. Когда-то я старалась укрыться от его взгляда, но не теперь. Я знала, что он любит меня; сознавал ли он это теперь, я не понимала. Но я замечала это по внезапному блеску в его глазах, я догадывалась по нежным прикосновениям к моей коже.
И тогда желание затмило все остальное, вызвав во мне неистовый отклик. Я протянула к нему руки и обняла его, благословляя власть его плоти надо мной, которая однажды заставила меня забыть обо всем, презреть все приличия. Я любила его руками, губами и всеми способами, о которых мечтала в течение долгих одиноких месяцев, когда одни только воспоминания были моей путеводной звездой.
Я слышала его стон, я видела, как тело его содрогается. И, когда его пальцы вцепились в мои воло-кы и он резко потянул мою голову назад, я замерла от вида дикого яростного желания, которое прочла на его лице.
Опустившись на постель, я смотрела, как свет свечи играет на его лице, видела, как мышцы перекатываются у него под кожей, когда он склонился надо мной. Его тело заслонило от меня тусклый свет и отбросило прохладные тени на мое разюряченное тело. Его лицо приняло решительное выражение, губы его были сжаты, когда он раздвинул мои ноги, и я почувствовала прикосновение его сокровенной плоти, пульсирующей, напряженной от жаркого желания.
И все же Ник нашел в себе силы отклониться, заглянуть мне в лицо, его губы прикоснулись к моим, он целовал меня до тех пор, пока я слабо не застонала и не обвила ногами его бедра.
Сердце мое отчаянно билось под его ладонью, моя кожа была разгоряченной и влажной от желания.
Он снова поцеловал меня, его язык проник в мой рот и нежно исследовал его, ритмично двигаясь, пока я не закричала, прося пощады. И все это время его тело прижималось к моему, его грудь к моей груди, его живот к моему животу… бедра двигались поверх моих бедер, и я столь остро ощущала его желание, что его прикосновения будто обжигали нежную влажную плоть, будто обдавали ее жаром. Когда он отстранился, я задрожала от томления по его близости.
— Я должен знать, — послышался его тихий, но настойчивый шепот у самого моего уха, — только потому, что не хочу причинить тебе боли. Я должен быть уверен… у тебя были другие, любовь моя?
Я ответила, прямо глядя ему в глаза и вспоминая то, как он задал мне тот же самый вопрос впервые. Но теперь ответ мой был иным:
— В моей жизни был только один мужчина, милорд.
Его глаза встретили мой взгляд, и я прочла в них удивление и некоторое разочарование.
— Ты любила его? — спросил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42