Поднеся кружку ко рту, Николас сказал:
— Вы пришли умаслить меня и заставить вернуться домой, мисс Рашдон?
— Нет, сэр.
— Значит, чтобы убедить меня в том, что я сумасшедший.
— Нет.
— Возможно, вам нравится бродить ночью на холоде в легком плаще?
— Сэр, — сказала я, — эта одежда — все, что у меня есть.
— Весьма прискорбно. Мы должны что-то сделать для вас.
— Это означает, что вы хотите прибавить мне жалованье?
— Нет. — Николас помолчал, потом предложил: — Идите сюда и сядьте рядом со мной.
К моему смущению, он пристально смотрел на меня темными прищуренными глазами и хмурился.
— Внезапно вы настроились против меня? Возможно, теперь вы убедились, что я безумец?
— Безумец — слишком сильное слово, милорд. Мне кажется, оно звучит слишком мрачно.
— Ах! А как насчет сумасшедшего, умалишенного, слабоумного, психа, идиота? А?
— Слово «идиот» означает отсутствие умственных способностей. А у вас с этим все в порядке.
— Ну, тогда, может быть, вы назовете меня чудаком, странным человеком.
Кивнув головой, я сказала:
— Да, это, пожалуй, подходит больше. Одарив меня улыбкой, он поднял кружку, салютуя, и сказал:
— В таком случае с этой минуты мы будем считать меня чудаком.
Джим подал мне кружку пряного вина. Я грела пальцы о кружку, держа ее в обеих руках. Но не села рядом с милордом Уиндхэмом. По правде говоря, я не доверяла себе, я боялась сесть так близко к нему. То, что он так внимательно, так оценивающе оглядывал меня, сбивало с толку и действовало мне на нервы.
Должно быть, Джим заметил мои колебания, потому что торопливо взял вилы и грабли со скамеечки рядом со мной и положил их на пол за моей спиной.
— А теперь, мисс, присядьте и согрейтесь как следует. Мне надо кое-что сделать, а, кроме меня, милорду здесь поговорить не с кем. Пока милорд не пришел, я был здесь один-одинешенек.
Николас поднял кружку с вином и продекламировал:
И если праздно на склоне дня
Усядется твой супруг у огня,
Возьмет он шило, грабли и вилы,
Над ними трудится что есть силы,
Над ними колдует и их полирует.
Поставив со стуком свою кружку, Джим присоединился к декламации:
Ярмо и вилы, и грабли готовь,
Не бойся бейлифа,
Пусть смотрит на них,
Пусть бродит рядом,
Не дрогни под взглядом,
Потом на досуге
И вилы, и плуги
Ты будешь держать
И полировать
На склоне дня
В тиши у огня!
— Ха! — воскликнули они в один голос и, откинув назад головы, опорожнили свои кружки.
Я рассмеялась, находя их поведение по-мальчишески озорным.
Отерев губы тыльной стороной руки, Николас оттолкнул свой стул и подошел ко мне.
— О, Джимми, посмотри! «Смех ее как музыка…» Правда, я еще ни разу не слышал… как она смеется… а может быть, и слышал. Не могу вспомнить.
Они снова разразились смехом. И я подумала:
«Боже, теперь их не оторвешь от кружек!» Николас снова опустился на стул, хлопнул себя по колену и сказал:
— Идите сюда, мисс Рашдон, и сядьте рядом. А то вы сидите там, неподвижная и молчаливая, как сфинкс. Неужели вы никогда не видели человека, наслаждающегося выпивкой? Вы это не одобряете?
— Нет, милорд.
— Может быть, вы считаете, что человек моего положения не должен этим злоупотреблять? — с вызовом спросил Николас.
— Вы имеете все права, сэр. И все же вам следовало бы говорить потише, чтобы ваш брат не нашел вас.
Его брови взметнулись вверх.
— Джимми, кажется, в наших рядах появилась дуэнья, чтобы следить за нашей нравственностью.
— В таком случае выпьем за дуэний с зелеными глазами! — ответил верный Джим, и они снова выпили.
Еще раз качнувшись на стуле, Николас устремил на меня взгляд, и, заметив его очевидный интерес к себе, я вспыхнула. Не могу сказать, что мне это было неприятно. О Господи! Вовсе нет! Просто это меня смущало. Я, честно говоря, не привыкла к такому откровенному разглядыванию. Он разглядьшал меня, как гончая лисицу: в глазах его я заметила особый блеск, а зубы его были обнажены в улыбке.
— Скажите мне, — внезапно обратился он ко мне, — где вы были сегодня вечером, мисс Рашдон?
— В Малхэме, — ответила я, глядя в свою кружку.
— Что? Говорите глядя прямо на меня, мисс Рашдон. Ну! Вот так! Повторите, что вы сказали.
— Я была в Малхэме, сэр.
Он сжал губы, как мне показалось, гневно, потом спросил:
— Вы не рассказывали мне про какого-то пастуха, которого сразили наповал своими чарами?
— Нет, сэр. Нигде и никогда я не пользовалась своими чарами против сына пастуха.
— Но ведь вы, кажется, говорили, что вы влюблены в него.
— Нет, не говорила.
— В таком случае, значит, мне это пригрезилось.
— Безусловно.
— А вы были когда-нибудь влюблены, мисс Рашдон?
Я едва заметно кивнула и снова принялась за свое вино.
Стул стукнул об пол, когда он поднялся на ноги, отодвинув его. Николас сделал два стремиельных шага ко мне, схватил меня за запястье и поднял со скамейки. Я молча подчинилась. Он потащил меня к камину, где было светлее. Нажав на мое плечо, он вынудил меня сесть, и я опустилась на пол, подогнув под себя ноги. Николас последовал моему примеру и сел рядом, обхватив рукой колено.
Улыбнувшись, я сказала:
— Лорд Малхэм, мне кажется, чувствует себя лучше. Теперь он готов пошалить.
— Прошу не путать — это лорд Малхэм, пустившийся в странствие на всех парусах, — возразил он. — Но это так, к слову. Я задал вам вопрос, мисс Рашдон, но вы, если не ошибаюсь, уклонились от прямого ответа. Вы когда-нибудь были влюблены?
Я оглянулась вокруг в поисках Джима.
— Ведь это очень личный вопрос, вы не находите? И не предназначен для чужих ушей.
— Считайте, что он просто чурбан с глазами, и не обращайте на него внимания.
Он подмигнул мне и улыбнулся.
Глядя в серые глаза, при виде которых у меня занимался дух, я тихо ответила:
— Да, милорд Малхэм, я была влюблена.
Он смотрел на мой рот, и веки его слегка опустились, прикрывая глаза.
— А теперь моя очередь, — сказала я, и глаза его теперь смотрели прямо в мои.
— А вы были когда-нибудь влюблены, лорд Малхэм?
Я ждала ответа, нетерпеливая, как дитя, стараясь не обращать внимания на его красивый рот с дразняще приподнятыми уголками.
При мягком свете камина черты его лица смягчились, и он выглядел молодым и необычайно привлекательным.
— Ну?
— Да, — ответил он наконец.
— Кто она?
— Мне говорили, что ее имя Мэгги.
— А вы сами не помните? Николас покачал головой.
— Откуда же вы знаете, что любили ее?
— Потому что я все еще люблю ее. Вы находите это странным? Я тоже. Я не понимаю, как могу любить женщину, лицо которой не могу вспомнить. А вы это понимаете?
Он смотрел на меня загадочным взглядом. Я отвела от него глаза и, глядя в огонь, несколько минут обдумывала эти слова. Наконец сказала:
— Думаю, я могу и попытаюсь объяснить. Мне было восемь лет, когда умерла моя мать. Я очень ее любила и все еще глубоко люблю. Но, когда пытаюсь воскресить в памяти ее лицо, не могу этого сделать. Ее черты забыты мною. Не могу вам сказать, какого точно оттенка были ее волосы или какого цвета глаза. И звук ее голоса для меня тайна. Но я помню, что она заставила меня почувствовать: при ее жизни я была счастливой и довольной и… живой. И это остается с нами навсегда. Каким-то образом эти чувства делают нас такими, как мы есть. Разве не так?
Когда он снова поднял глаза на меня, в них было мечтательное выражение.
— Должно быть, Мэгги любила вас, — сказала я, — ведь она подарила вам Кевина.
В сердце моем поселилась робкая надежда. Движимая все еще живой любовью к нему, я заметила, как все мои чувства пробудились, что они затрепетали, как живет и трепещет пламя в камине. Очень медленно его рука потянулась к моей и коснулась ее. Его пальцы нежно обвили мои запястье, он поднял мою руку и прижал мою ладонь к своей колючей щеке.
— Ариэль, — прошептал он. — Исцелите меня.
Я склонилась к нему:
— Как? Скажите мне как, и я это сделаю, милорд.
— Изгоните мои кошмары, заставьте их исчезнуть.
— О каких кошмарах вы говорите? Может быть, если вы попытаетесь противостоять им…
— Огонь… Пожар…
— Вам снится огонь? Тот самый пожар, что убил вашу жену?
— Я вижу, будто бью ее. Она падает и больше не поднимается.
Николас отвернулся, но не отпускал моей руки и продолжал нежно дышать мне в ладонь. Потом легонько коснулся ее языком. Любовь, которую я питала к Николасу, была столь сильной, что от этого прикосновения меня пронзила боль. И вдруг я осознала нечто ужасное: что мне все равно, действительно ли он убил жену, поднял ли он на нее руку и нанес ли ей этот роковой удар. Я все равно любила его.
Устыдившись собственной слабости, я отвела глаза.
— Ариэль? — Его дыхание коснулось кожи у моего виска. — Посмотрите на меня.
Я не могла на него смотреть: я бы выдала себя.
— Ариэль…
«Не прикасайся ко мне, — думала я, — не говори со мной, не смотри на меня…» Он прижался к моей щеке щекой. Боже, о Боже, что со мной будет?
— Не отворачивайтесь, — сказал он, — вы нужны мне, вы единственная, кто не смотрит на меня с осуждением. Вы и Кевин. Не знаю, что я делал до того, как вы здесь появились. Что бы со мной сталось, если бы вы меня покинули?..
Все это было произнесено низким взволнованным шепотом, обдававшим меня теплом, возбуждающим и влажным, как летний туман. Потом так же стремительно Николас отстранился.
Из-под ресниц я наблюдала за ним: как он склонился над огнем и протянул к нему руку.
— Я попросил слишком многого, — сказал он наконец. — Простите меня. Вы приехали в Уолтхэмстоу, чтобы позировать мне, и ни для чего больше. Вы и не должны вникать в мои проблемы. И я не должен вас просить об этом.
— Но явсе равно уже ввязалась в ваши дела, — ответила я. — Возможно, я помогла бы вам, если бы только знала как. Если бы я понимала все…
— Что тут понимать? Я теряю рассудок, когда у меня случаются приступы ярости, и в таком припадке я убил свою жену.
— Но ведь вы не помните, как убили ее.
— Я помню, что ударил ее.
— Разве она умерла от этого удара? Вы точно это помните?
Он покачал головой.
— Те немногие воспоминания, которые я сохранил, никогда не бывают отчетливыми и яркими.
Я повернулась и посмотрела на Джима, молчаливо сидящего в углу.
— Вы сказали, что в течение нескольких недель после несчастного случая милорд вообще ничего не помнил?
— Даже своего имени, мисс.
— Но в конце концов вспомнил. Джим кивнул.
— И все же не помнил, что произошло по пути в Йорк?
— Не помнил даже, что ехал туда. И не знал об этом, пока не вернулся в Уолтхэмстоу. Его мать, док и Адриенна сказали, что он поехал повидаться с невестой, чтобы позаботиться о последних приготовлениях к свадьбе.
— Значит, он не помнил и Джейн? Николас сказал:
— Когда я в первый раз увидел Джейн, она была мне совершенно незнакома.
Джим некоторое время задумчиво молчал, потом сказал:
— Док называет это им…
— Амнезией?
Оба мужчины удивленно уставились на меня: —Да.
— И ваше воспоминание о ней так и не вернулось, милорд?
— Вернулось. За два дня до свадьбы. Голова моя болела, просто раскалывалась, как это часто со мной случается, а она вошла в комнату, где я сидел. Я поднял глаза, и на меня обрушился шквал воспоминаний.
— И вы вспомнили все?
— Нет, только ее, хотя тогда начали возвращаться временами и другие воспоминания — будто что-то вспыхивало в мозгу.
— У вас и теперь бывают такие проблески памяти?
— Они появляются и исчезают.
— И какие же они?
Его лицо приняло испуганное выражение. Продолжая смотреть на огонь, Николас сжал руки.
— Сначала это обычные нормальные воспоминания, или только кажутся нормальными, но через мгновение они меняются, становятся ужасными, чем-то таким, что может произвести только больной разум.
— Кошмары? И в какое время суток они у вас обычно бывают? — спросила я.
— В любое — и днем, и ночью.
— Есть у них какой-нибудь порядок? — продолжала расспрашивать я. — Вы знаете заранее, когда они появятся?
Подавшись вперед, опираясь локтями о колени, Джим сказал:
— Иногда бывает несколько хороших дней, потом наступают эти странные «настроения», и милорд начинает все забывать. И жалуется на головную боль и кошмары.
— Вы пытались лечиться от головной боли, милорд?
— Нет, никогда.
— Если не считать стаканчика-другого шерри, — поддразнил Джим добродушным тоном.
— Да, — ответил Ник, улыбаясь другу, — кажется, я питаю слабость к этому лекарству. Верно? Но это единственное, что прекращает и головную боль, и кошмары.
Мы замолчали и теперь слушали только потрескивание дров в камине. Скоро Николас поднялся с места, протянул мне руку и помог встать. Взяв мой плащ, он набросил его мне на плечи.
— Спасибо за гостеприимство, но мы тебя покидаем, — сказал он Джиму мягко.
Джим отсалютовал каждому из нас кружкой, потом Николас взял меня за руку, и мы ушли из коттеджа Джима.
В эту ночь я лежала без сна, я вертелась с боку на бок, глядя на пламя свечи и прислушиваясь к стонам ветра за окном. Когда откуда-то из дальних комнат до меня донесся бой часов, я села на постели. Два часа… Как я ненавидела эти одинокие часы. Моя мать всегда говорила, что души расстаются с телами в момент, когда начинается прилив, когда больше всего жаждут освобождения от своих несчастий и одиночества. Я содрогнулась.
Встав с кровати, я подошла к окну, подышала на замерзшее стекло и выглянула наружу, на стену кудрявого тумана, клубившуюся между мной и землей. Я услышала собачий вой. Потом налетел ветер, и внезапно стекло так сильно задребезжало, что я подскочила в испуге.
Меня охватило странное волнение, чувство ожидания, какого я никогда не испытывала прежде, предвкушения. Меня будто что-то толкнуло к двери моей спальни, я подошла, отперла дверь и вышла в коридор.
Было очень тихо… В конце коридора трепетало пламя одинокой свечи, которое немного ободрило меня. Я приблизилась к двери покоев милорда, осторожно повернула ручку. Дверь отворилась, слегка скрипнув.
Я снова оглянулась и окинула взглядом коридор, убедилась, что свеча по-прежнему горит, и вошла в темную комнату милорда. Я молча пересекла ее, отодвинула драпировки на окне, и слабый свет луны осветил комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42