У Констанс создалось впечатление, что мистеру Кримминзу не терпелось поскорее доставить ее в Боллсбридж, расположенный в самой глубине Йоркшира.
Был ли Филип дома? Никто ее упоминал о нем и его старшем брате. Неужели она останется одна с герцогом и герцогиней?
К тому же никто не промолвил ни слова и о герцоге. Быстро проходя вслед за экономкой по комнате, она нигде не заметила присутствия хозяина поместья и вообще каких-либо признаков мужчины в доме.
Вздохнув, Констанс принялась распаковывать вещи. Одежда была в пыли, со следами засохшей грязи, кое-где измята и порвана. Письменное бюро матери разбитое бандитами, было оставлено на дороге, а в новый дом не следует привозить обломки.
Еще одна мысль удручала девушку. Ей придется объяснить герцогине, что произошло с драгоценной фатой. Никакими деньгами не удастся восполнить эту потерю.
Раскладывая одежду по ящикам комода, она скова подумала о Джозефе Смите. Какой он все же удивительный человек, окрыленный идеями, страстью и желанием творить!
Где он теперь, ее мистер Смит? Где Джозеф?
Расстроенный Джозеф Смит рассеянно потер губы рукой. Перед ним, выстроившись шеренгой, в деревянных штативах стояло не менее полудюжины флаконов, закрытых пробками. У каждого внизу была табличка: «Барморал. 3 сентября 1874 г. Кухня»; «Барморал, 28 апреля 1874 г. Кабинет ее велич.». На других были пометки: «Виндзор», «Букингем», «Сандринхем» и «Мальборо-Хаус». На всех были даты и другие пометки.
В своей лаборатории в Лондоне, где он проводил эксперименты с красителями, Джозеф отвел особый закуток для этого наиболее важного для него проекта. Лишь один человек был посвящен в его детали, а Джозеф полностью доверял Брауну. Все его знакомые относились свысока к горцу, посмеивались над его сильным шотландским акцентом, и над тем, что он круглый год ходил в шотландской юбке, толстых шерстяных гольфах и не расставался с меховой сумкой.
Дружба родилась сразу же, как только они встретились: Джозеф Смит, богатый валлиец, изгой, одиночка, и Джон Браун, шотландец, личный слуга королевы Виктории. В последнее время стали распространяться злые слухи, появились в газетах грязные памфлеты, где вдовствующая королева называлась миссис Браун и высказывались более гнусные предположения о том, что в отношениях королевы и мистера Брауна есть нечто такое, что выходит за рамки отношений слуги и госпожи.
Но Джозеф знал истинную правду. Джон Браун, прямолинейный, неотесанный, со своеобразным и довольно мрачным чувством юмора, был беззаветно предан королеве. Он давно был у нее в услужении, еще за двенадцать лет до смерти ее мужа принца-консорта Альберта. Джон Браун был готов отдать жизнь за королеву.
И Джозеф Смит, и Джон Браун были для среды аристократов чужаками. Так называемый высший свет относился к ним с пренебрежением и подозрением. Не было секретом и то, что Джона Брауна недолюбливал сам принц Альберт. Однако он был вежлив с Джозефом Смитом, хотя и держался с ним холодно и отстраненно. Но он всегда проявлял интерес, даже искреннее любопытство, когда речь заходила о научных трудах Смита.
Возможно, наследный принц Уэльский ничего не имел против Брауна из-за его кельтского происхождения или же незнатности. Скорее он испытывал обыкновенную ревность, потому что его мать больше прислушивалась к советам слуги.
И еще вполне возможно, что принц не забыл крепких пальцев Брауна на своих ушах. Никто уже не помнил провинности, за которые следовало наказание, но в том, что оно было заслуженным, никто не сомневался. Лицо принца по-прежнему могло вспыхнуть румянцем гнева и унижения, когда он видел Брауна или слышал его имя.
Все знали, что королева Виктория была не слишком высокого мнения о способностях своего старшего сына и не позволяла ему даже заглядывать в важные государственные бумаги. Но по привычке она всегда хотела знать мнение своего слуги-горца обо всем, что занимало ее мысли, касалось ли это поведения того или другого члена суда или парламента или выбора места для летнего отдыха. Иногда она советовалась с Брауном и по государственным делам.
У принца Уэльского были все основания ненавидеть шотландца.
Джозеф остановился, осторожно вынув один из флаконов и поболтал его содержимое. Около десяти лет назад Констанс Ллойд, совсем юная девушка из штата Виргиния, пережила ужасы самой кровавой и жестокой войны.
Какой она была тогда? Бесспорно, красивой, ибо такая красота, как у нее, не рождается в одно мгновение, она зреет и расцветает как редкий цветок. Решительная, но, возможно, лет десять – двенадцать назад она была другой, поскольку ребенок, живущий под крышей родного дома, не похож на того, который потерял родителей, как это случилось с Констанс к концу войны. С их уходом было утрачено и чувство безопасности. Жалких его остатков она лишилась в последних испытаниях, когда потеряла все средства к существованию. Тогда пришел конец надеждам и ожиданиям.
У юной Констанс Ллойд хватило ума связаться с дальними родственниками в Англии и получить место гувернантки. Не очень интересная работа, ничего увлекательного и захватывающего, но для женщины, оказавшейся в ее положении, отъезд за океан был отчаянным шагом в борьбе за выживание.
Как, должно быть, ее страшило морское путешествие, когда каждый всплеск волны отдалял ее все больше от родного берега, от того мира, где все знали ее как дочь человека обеспеченного. В Англии ее заточили в стенах комнаты для гувернанток, в самом дальнем конце дома, где она была обречена общаться только с детьми и прислугой.
Но каким-то счастливым образом она одержала победу. Это был подарок судьбы. Она добилась не только того, что ее полюбили, но стала близким другом своей хозяйки, и теперь она обручена со вторым сыном богатого герцога.
– К черту все, – сердито проворчал Джозеф и поставил флакон на место.
Он почувствовал, что устал. Он плохо спал с тех самых пор, как вручил Констанс заботам Кримминза и Уокера. Но не эти двое беспокоили его.
Когда он закрывал глаза, он видел Констанс, сияющую и красивую, в объятиях своего лучшего друга Филипа.
Он знал его с детства. У Филипа было доброе сердце, но мало шансов доказать это. За все годы дружбы Джозеф привык выручать лихого лорда Гастингса из всяких неприятных и грозящих репутации историй. Но он хорошо знал, что его присутствие в аристократических салонах терпят, а порой даже и приветствуют главным образом из-за непривычного сочетания в нем богатства, нажитого собственным трудом, и приобретенной элегантности. Филип же был воплощением самой элегантности, и общество большего от него не требовало.
Последнее время стали появляться странные слухи. Джозеф знал о них, другие же или не знали, или не придавали им значения.
Миллионы британцев желали конца монархии. Распространялись брошюрки, воспевающие достоинства республиканского строя, призывающие обновить опыт Французской революции прошлого века.
Многие открыто говорили о свержении или даже смерти королевы и всего королевского семейства.
Были даже попытки покушения на королеву. Не хватало только опытного, никому пока не известного анархиста с топором в руках, чтобы колесо завертелось.
Что сейчас делает Констанс?
Она не посмотрела на него свысока, узнав, что он сирота из уэльского шахтерского поселка, не поморщилась, услышав, что он учился на деньги богатого благотворителя, и не смутилась, узнав, что он стал торговцем, а теперь, как промышленник, продает продукт своего труда и не может не думать о прибыли. Правда, Констанс восхитило в нем больше, всего то, что он работает над способами очищения воды и думает при этом о благе всех людей.
Поняла ли она, что он совсем недавно был одним из униженных и оскорбленных?
– Работает, черт побери! – Сжав зубы, он выпрямил спину, затекшую от дьявольски неудобного стула, на котором так долго сидел.
Это главная из задач, которую он теперь поставил перед собой. В этих нескольких образцах, всего нескольких пинтах воды, он видел не только свое будущее, но и будущее всей нации.
Если его новый проект успешно завершится, если оправдаются его надежды, Англия станет райским местом на земле. И не только для избранных, но для каждого, кто здесь живет.
Глава 5
Констанс ни в коем случае не должна опоздать на первую встречу с герцогиней.
Зная, что не в состоянии изменить свой туалет, она особое внимание уделила прическе.
Из овального зеркала на нее глядела умеющая себя держать гувернантка в удручающе некрасивом платье.
– Здесь я ничего не могу поделать, – проговорила она со вздохом, обращаясь к своему отражению, и с этими словами отправилась на поиски красной гостиной.
Задача оказалась не из легких, ибо в каждой комнате, куда она заглядывала, было много красного. Она видела лилово-красную комнату, красную с зеленым и красную с синим. Вариантов было множество. Но в каждой гостиной, к сожалению, был свой ярко выраженный стиль.
Констанс бродила по огромным, с высокими потолками залам Гастингс-Хауса, все больше поражаясь удивительной безвкусице их меблировки: она была не просто некрасивой, а вызывающе уродливой. Каждая из комнат потрясала своей безобразностью. Все дело, казалось, было в размерах и цвете, будь это стул, стол или ковер. Их кричащие цвета или непомерные размеры никак не хотели сочетаться с другими предметами, да и с самой комнатой вообще. Этому дому явно не хватало домашнего тепла. Это была коллекция разнородных дорогих, замысловатых и непривлекательных антикварных безделушек.
Картины тоже были подобраны в несколько странной манере, включая портреты, изображавшие во весь рост крупного джентльмена в женском платье, что показалось Констанс даже трогательным и печальным. Она знала о случаях в этой среде нездорового тяготения мужчин к переодеванию в женское платье, об их желании стать слабым полом. Еще в Каусе она слышала, как мужчина, переодевшись женщиной, пытался проникнут в гардеробные женщин, но совсем не с той целью, с какой бы это сделал дородный господин на портрете.
Как великодушно, что они не прячут портреты этого бедняги. Они прощают ему его слабость. Возможно, это хороший знак. Если она забудет обо всем и будет думать лишь об обитателях этого дома, она перестанет возмущаться безвкусицей, царящей в нем.
Итак, Гастингс-Хаус ужасен. Единственное, чем можно ему помочь, – это сжечь его дотла и построить заново.
Совершенно подавленная несуразной обстановкой огромного дома, она наконец набрела на горничную. Та быстро смахивала пыль с какой-то уродливой статуи мужчины в бальном платье. Наконец. Констанс могла спросить, где находится красная гостиная. С застенчивой улыбкой, присев перед ней, горничная провела ее, в комнату, в которой Констанс ранее не бывала.
Там Констанс и увидела крупного мужчину, который стоял в центре гостиной на ковре. На нем было пышное вычурное платье из чудовищной смеси лилового и зеленого шелка. Голову украшала диадема. Перед ней был тот самый мужчина, которого Констанс только что видела на портретах и воплощенного в мраморе в виде некоего Гаргантюа в юбках.
– Мисс Ллойд?
Констанс не могла скрыть своего потрясения. Только сейчас до нее дошло, что мужчина в женском платье и есть герцогиня.
– Простите, ваша светлость. – Констанс присела в глубоком реверансе.
– Этот дом, должно быть, произвел на вас неизгладимое впечатление, мисс Ллойд, – с нескрываемой гордостью произнесла герцогиня.
– Вы не представляете, какое. – пролепетала Констанс, пытаясь взять себя в руки.
Довольная ответом, герцогиня указала ей на стул, обтянутый штофом с узором, где розы размером с кочаны капусты соседствовали с коричневыми желудями, больше похожими на картошку.
– Садитесь, мисс Ллойд. Я хочу как следует вас разглядеть.
Чувствуя себя букашкой под увеличительным стеклом, Констанс подчинилась. Она была рада возможности сесть и собраться с мыслями. После осмотра дома и этой встречи с будущей свекровью ей казалось, что она пребывает во сне, от которого ей надо как можно скорее очнуться.
– Что ж, – с довольным смешком заметила герцогиня, – я теперь понимаю, что в вас привлекло внимание моего сына. Поверьте, вы совсем не похожи на американку.
Констанс скромно улыбнулась.
– Как это мило с вашей стороны сделать мне такой комплимент. – Констанс вспомнила, как однажды то же самое сказал ей английский джентльмен и подчеркнул, что для чужестранца наивысший комплимент, когда его принимают за англичанина.
– Неплохо, неплохо. Но ваши бедра, мисс Ллойд. Они меня немного разочаровали.
– Ваша светлость?
– Хорошо, не будем об этом. Все равно, я полагаю, этому уже не поможешь. У вас были дети?
– Ваша светлость, я не была замужем.
– Да, но мы с вами знаем, что рождение детей не всегда связано с браком. Итак, как я понимаю, у вас никогда не было детей.
– Конечно, не было!
– Жаль. Тогда мы бы с уверенностью знали, что вы не бесплодны.
Здесь Констанс совсем смешалась и не нашла слов, чтобы ответить. Да и что она могла сказать? Герцогиня, повернувшись на каблуках, подошла к широкой кушетке и, подхватив левой рукой шлейф, села. Довольно много времени у нее ушло на то, чтобы уложить вокруг себя ярды складок широкой юбки, и, лишь покончив с этим, она снова посмотрела на Констанс.
Ее лицо представляло собой как бы набросок портрета, очерченного с помощью складок. Небольшие глазки герцогини помещались в глубокой складке между щеками и бровями, ее рот, большой, с крупными губами над крутым подбородком, был как бы заключен в две крупные складки, похожие на круглые скобки. Но больше всего Констанс поразили волосы герцогини. И не столько тем, что их было слишком много. Они удивляли своим ярко-рыжим цветом, слишком ярким, каким природа еще не наделяла человека. Без постороннего вмешательства здесь не обошлось.
– О! Я вижу, вы любуетесь моей диадемой, – улыбнулась герцогиня. – Это герцогская реликвия, ей более пятидесяти лет. Как вы сами видите, она из золота и бриллиантов в форме листьев и ягод клубники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35