https://wodolei.ru/catalog/chugunnye_vanny/170na70/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Да, это, конечно, женский почерк, и, хотя ровный бег букв можно было бы сравнить разве что с великолепной английской каллиграфией наших дней, специалист бы не ошибся, а уж в женских почерках принц, получавший массу писем, вполне мог считаться экспертом. Если сами очертания букв были выведены твердо, то связки были выписаны тонко, изящно и женственно.
Вдобавок, крохотная записка выглядела столь аккуратно, бумага была такой тонкой, такой бархатистой, такой шелковистой, так сладко пахла духами из женской спальни или будуара, что ее, конечно, могла написать только женщина.
Оставался лишь вопрос, на который не было ответа: кто эта женщина? Принц де Конде, совершенно забывший о встрече, ибо занят был только письмом, мог бы провести всю ночь в поисках имени автора, причем усилия скорее всего оказались бы тщетными, но, к счастью для него, Роберт Стюарт, заметивший его издалека взобравшимся на скамейку и преисполненный заботами весьма серьезного свойства, внезапно словно вырос из земли, возникнув в круге света, образуемом факелом.
Он низко поклонился принцу.
Принц покраснел от того, что его застали за чтением записки, и то, как он покраснел, было доказательством, причем неопровержимым, что записку написала женщина.
— Это я, принц, — представился молодой человек.
— Вот видите, сударь, я держу слово, — сказал принц, соскочив со скамейки.
— А я, — подхватил Роберт Стюарт, — пользуюсь случаем, чтобы доказать вам, как я держу свое.
— У меня для вас грустные новости, сударь, — произнес принц расстроенным голосом.
Молодой человек горько улыбнулся.
— Говорите же, принц, я готов ко всему.
— Сударь, — начал принц с такой серьезностью, какую было удивительно встретить у человека, который, по общему мнению, считался одной из самых легкомысленных личностей своего времени, — мы живем в такую эпоху, когда смещены, размыты и нечетки понятия добра и зла; уже несколько лет в мире рождается на свет нечто новое, и если одним эти родовые муки озаряют душу зловещими сполохами, то других они погружают в глубочайший мрак. Что же произойдет от столкновения страстей, наблюдающегося в эту минуту? Не знаю…
— Почему бы вам просто не сказать мне, принц: «Молодой человек, твой отец приговорен к смерти; я пообещал помилование для твоего отца, но в помиловании мне было отказано; я тебе сказал, что твой отец не умрет, но твоему отцу придется умереть сегодня вечером».
— Сударь, — смутился принц, устыдившийся лжи, при помощи которой он намеревался ввести в заблуждение молодого человека, — сударь, все, быть может, и не так скверно, как вы говорите.
— Вы советуете мне надеяться, принц? — просил Роберт Стюарт.
Конде не осмелился ответить; он увидел на лице молодого человека такое выражение, что слова застревали в горле.
— Вчера смертный приговор не был еще утвержден и, тем более, не был подписан королем; сегодня, несмотря на все мои усилия, он уже подписан и обнародован; возможно, через час он будет приведен в исполнение…
— Через час… — глухо процедил молодой человек. — За час можно сделать многое!
Он удалился и сделал шагов двадцать; но затем вернулся к принцу и, схватив за руку, покрыл ее поцелуями и оросил слезами:
— Начиная с сегодняшнего дня, начиная с этой минуты, принц, у вас нет более верного и преданного слуги, чем я. Мое тело, моя душа, моя голова, мои руки, мое сердце — все принадлежит вам, и я готов целиком отдать себя за вас, вплоть до последней капли крови!
На этот раз он удалился медленным шагом и исчез за углом набережной, в последний раз кивнув принцу.
XXII. УЖЕ НЕ ПАЖ
Молодой человек уже успел добраться до Сите, а принц все еще сидел погруженный в раздумье.
По правде говоря, его мысли, возможно, по одному из нередких капризов памяти вернулись от Роберта Стюарта к записке, вылетевшей из окна Лувра, той самой записке, что принц за полчаса до этого прочел при свете факела у Мадонны.
Но независимо от того, что именно было предметом раздумий принца, они были прерваны неожиданным происшествием.
Какой-то человек с непокрытой головой и без камзола, тяжело и прерывисто дыша, вышел из Лувра и помчался через площадь, словно за ним гналась бешеная собака.
Присмотревшись, принц понял, что это паж маршала де Сент-Андре — паж, которого он впервые увидел в таверне близ Сен-Дени, а во второй раз — в садах Сен-Клу.
— Эй! — окликнул его принц, когда тот был в десяти шагах от него. — Куда вы так спешите, мой юный метр?
Молодой человек резко остановился, точно уперся в непреодолимое препятствие.
— Это вы, монсеньер? — воскликнул он, узнав принца, несмотря на то что тот закутался в темный плащ и надел шляпу с широкими полями, прикрывающую глаза.
— Черт побери! Это именно я, и, если не ошибаюсь, я вас знаю… Вы ведь Мезьер, юный паж господина де Сент-Андре?
— Да, монсеньер.
— И, кроме того, насколько я припоминаю, вы влюблены в мадемуазель Шарлотту? — продолжал принц.
— Да, я раньше был в нее влюблен, монсеньер, но это уже прошло.
— Отлично!
— Смею поклясться, что это так!
— Вам очень повезло, молодой человек, — заметил принц весело и в то же время с грустью, — что сумели освободиться от этой влюбленности; впрочем, я не уверен, что это так.
— Почему же, монсеньер?
— Если бы вы не были влюблены до безумия или безумны от влюбленности, вы бы не носились в таком растерзанном виде посреди ночи.
— Монсеньер, — произнес паж, — мне только что было нанесено смертельнейшее для мужчины оскорбление.
— Для мужчины? — улыбаясь, переспросил принц. — О ком идет речь? Не о вас же?
— А почему бы и не обо мне?
— Да потому, что вы все еще ребенок.
— Я хочу вам сказать, монсеньер, — продолжал молодой человек, — что со мной обошлись самым ужасным образом; мужчина я или ребенок, но раз у меня есть право носить шпагу, я отомщу.
— Раз вы имели право носить шпагу, надо было ею воспользоваться.
— Меня схватили лакеи, скрутили, связали мне руки и, ноги и…
Молодой человек умолк, охваченный неописуемым гневом, и его голубые глаза засветились во мраке, как у ночных животных, двумя яркими точками.
Видя это, принц понял, что перед ним стоит мужчина с горячей кровью, переполненный ненавистью.
— И… — повторил принц.
— И меня высекли, монсеньер! — гневно закричал молодой человек.
— Вот видите, — усмехнулся принц, — с вами обращаются не как с мужчиной, а как с ребенком.
— Монсеньер, монсеньер, — воскликнул Мезьер, — дети быстро становятся мужчинами, когда им семнадцать лет и им есть за что мстить!
— В добрый час! — внезапно став серьезным, сказал принц. — Мне нравятся такие речи, молодой человек. Так чем же вы заслужили подобное оскорбление?
— Как я вам только что сказал, монсеньер, я был влюблен до безумия в мадемуазель де Сент-Андре. Простите меня за это признание, монсеньер…
— А что тут такого, за что вас надо прощать?
— Ведь вы ее любили почти так же, как и я.
— А-а, — произнес принц, — так вы это заметили, молодой человек?
— Принц, сколько бы вы мне ни делали добра, вам не возместить и сотой доли того, что мне пришлось из-за вас выстрадать.
— Кто знает?.. Но продолжайте же!
— Я бы отдал за нее свою жизнь, — продолжал паж, — и каковы бы ни были преграды, поставленные от рождения между нею и мной, я ощущал себя достойным если не жить ради нее, то умереть за нее.
— Мне это известно, — улыбаясь, заметил принц и махнул рукой, словно желая отогнать от себя что-то неприятное. — Продолжайте.
— Я любил ее до такой степени, монсеньер, что готов был смириться с тем, что она станет женой другого, при условии, что тот, другой, будет любить и уважать ее так же, как и я. Да, мне было достаточно знать, что она любима, уважаема и счастлива. Как видите, монсеньер, этим и ограничивались мои честолюбивые намерения и мои любовные устремления.
— Ну, хорошо, — нетерпеливо прервал его принц, — так что же случилось?
— Так вот, монсеньер, как только я узнал, что она стала любовницей короля, как только я узнал, что она обманывает не только меня, не просто влюбленного, но ее раба, не только, повторяю, меня, но вас, обожающего ее, но господина де Жуэнвиля, собиравшегося на ней жениться, но весь двор, выделявший ее на фоне этого сборища распутных и падших девиц как чистое, невинное и простодушное дитя, — когда все это открылось, монсеньер, когда я узнал, что она любовница другого мужчины…
— Не просто другого мужчины, сударь, — заявил Конде с непередаваемой интонацией, — а короля.
— Согласен, короля! Но, тем не менее, меня одолела мысль убить этого человека, не считаясь с тем, что он король.
— Черт! Мой дорогой паж, — продолжал Конде, — вы готовы впасть в смертный грех! Убить короля из-за любовного приключения! И если вас всего лишь высекли за подобную мысль, мне представляется, вам не на что жаловаться.
— О, меня высекли вовсе не за это, — заявил Мезьер.
— Так за что же? А знаете, ваша история начинает меня интересовать. Только вы не будете возражать против того, чтобы рассказывать ее на ходу: во-первых, потому, что у меня буквально затекли ноги, а во-вторых, у меня есть дело близ Гревской площади.
— Не важно, куда я направлюсь, монсеньер, — заявил молодой человек, — лишь бы подальше от Лувра.
— Прекрасно, меня это в высшей степени устраивает, — сказал принц, постукивая сапогами по мостовой. — Идите со мной, и я вас выслушаю.
Затем он с улыбкой оглядел молодого человека:
— Вот видите, как много все-таки значит общее несчастье, — объяснил он. — Вчера вы полагали, что любим я, и потому у вас возникало желание меня убить. Сегодня, когда выяснилось, что любим король, нас сблизило несчастье, и я стал поверенным ваших тайн, а поскольку вам известно, что я никогда не предаю людей, доверившихся мне, вы признались в одолевавшем вас желании убить короля. В конце концов, вы ведь его не убили, не так ли?
— Не убил; только я провел словно в лихорадке целый час у себя в комнате.
— Отлично! — пробормотал принц. — Точно так же, как и я.
— Примерно через два часа, не придя ни к какому решению, я постучался в дверь мадемуазель де Сент-Андре, чтобы упрекнуть ее в бесстыдном поведении.
— И это точно так же, как поступил я, — прошептал принц.
— Мадемуазель де Сент-Андре в своих апартаментах не было.
— А, — заметил принц, — тут сходство пропадает. Мне повезло больше, чем вам!
— Принял меня маршал. Он меня очень любил — по крайней мере, он так говорил. Увидев, до чего я бледен, он испугался.
«Что с вами, Мезьер? — спросил он. — Вы не заболели?»
«Нет, монсеньер», — отвечал я.
«В таком случае, что же вас беспокоит?»
«О монсеньер! Мое сердце переполняют горечь и ненависть!»
«Ненависть, Мезьер, и это в ваши годы? Ненависть плохо вяжется с возрастом любви».
«Монсеньер, я одержим ненавистью и хочу мстить. И я пришел спросить совета у мадемуазель де Сент-Андре».
«У моей дочери?»
«Да, но поскольку ее у себя нет…»
«Как видите…»
«То спрошу совета у вас».
«Говорите же, дитя мое».
«Монсеньер, — продолжал я, — я страстно полюбил одну молодую…»
«В добрый час, Мезьер! — рассмеялся маршал. — Расскажите же мне о вашей любви; слова любви столь же естественны для уст юношей вашего возраста, как естественно для весны, что в садах распускаются цветы. А та, кого вы так страстно любите, отвечает вам взаимностью?»
«Монсеньер, я даже не претендовал на это. Она была настолько выше меня и по рождению и по судьбе, что я лишь обожал ее от всего сердца словно божество и едва осмеливался поцеловать подол ее платья».
«Так это придворная дама?»
«Да, монсеньер», — запинаясь, ответил я.
«И я ее знаю?»
«О да!»
«Хорошо, так с чем же вы пришли, Мезьер? Ваше божество собирается выйти замуж, стать женой другого, и это вас тревожит?»
«Нет, монсеньер, — ответил я, осмелев от гнева, пробудившего во мне эти слова, — нет, женщина, которую я люблю, не собирается выходить замуж».
«А почему?» — спросил маршал, окинув меня беспокойным взглядом.
«Потому что женщина, которую я люблю, открыто стала любовницей другого».
При этих словах, в свою очередь, встревожился маршал.
Он побелел как смерть и, сделав шаг вперед, обратил ко мне тяжелый, цепкий взгляд.
«О ком вы собирались говорить?» — спросил он надломленным голосом.
«Ах, монсеньер, вы прекрасно знаете, о ком! — воскликнул я. — Лишь полагая, что в этот час вы ищете помощника для собственной мести, я собирался говорить с вами о своей».
В этот момент явился капитан гвардии.
«Молчите! — обратился ко мне маршал. — Если вам дорога жизнь — молчите!»
Затем, поскольку маршал пришел к выводу, что еще разумнее, будет, если я удалюсь, он заявил:
«Уходите!»
Я понял, или мне показалось, что я понял. Если бы с королем случилось какое-нибудь несчастье, если бы повинным в этом оказался я и если бы капитан гвардии увидел маршала разговаривающим со мной, он оказался бы скомпрометированным.
«Хорошо, монсеньер, — ответил я, — ухожу».
И я проскользнул в одну из дверей, ведущих к черному ходу, чтобы не столкнуться с капитаном гвардии ни в коридоре, ни в прихожей.
Однако, выйдя и исчезнув из поля зрения маршала, я сейчас же остановился; затем на цыпочках вернулся к двери, отворил ее и приложил ухо к портьере, единственному препятствию, не позволяющему мне видеть происходящее, но зато не мешающему слышать.
А теперь, монсеньер, судите сами, до какой степени я был потрясен и возмущен!
Оказывается, господину де Сент-Андре прислали патент на губернаторство в Лионе!
Маршал же принял должность и почести с покорностью признательного верноподданного, а офицеру было поручено сообщить о милостях, оказанных отцу любовником дочери!
Стоило тому выйти, как я одним прыжком выскочил из укрытия и встал лицом к лицу с маршалом.
Не помню, что я ему сказал, не помню, какими оскорбительными словами клеймил этого отца, торговавшего собственной дочерью, только помню, что после отчаянной схватки, когда я искал смерти, жаждал ее, меня скрутили, связали и руками лакеев позорно высекли розгами!
Сквозь слезы, а точнее, через кровавую пелену, заслонившую мне свет, я увидел маршала, смотревшего на меня из окна своих апартаментов, и тогда я дал страшную клятву:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43


А-П

П-Я