Насытившись радостями созерцания, г-н Пелюш переходил к радостям действий.
Он по очереди доставал из бархатных отделений части ружья, присоединял приклад к стволам, ставил ударный механизм — о! и тогда он наслаждался зрелищем целого, так же как ранее наслаждался видом каждой части.
Затем цветочник упивался звуками, какие издавали пружины курка, когда он на него нажимал.
И наконец с удалью, выдержанной в лучших традициях гражданского ополчения, г-н Пелюш вскидывал ружье на плечо, делал несколько шагов по комнате, глядя на себя в зеркало и восхищаясь своей выправкой, и внезапно, принимая то же самое зеркало за цель, перебрасывал ружье в левую руку, прицеливался, сопровождал свои движения возгласом «Паф!» и оборачивался — настолько его воображение было перевозбуждено и настолько он при этом забывался, — и оборачивался, повторяем, чтобы насладиться разочарованием Мадлена.
Разумеется, если бы г-н Пелюш не закрывал тщательнейшим образом все задвижки и засовы на дверях, прежде чем изобразить свое будущее в этом представлении без слов, и если бы г-жа Пелюш застала его врасплох за этим занятием, то достойная женщина, безусловно, предположила бы, что ее муж совершенно сошел с ума.
Впрочем, она уже испытывала некоторые опасения по поводу разума бедного Пелюша.
Эти маленькие охотничьи шалости, которые он позволял себе совершать, не покидая своего домашнего очага, были не единственным заметным отступлением от его повседневных привычек.
Из семи чудес света г-н Пелюш до сих пор полагал лишь одно действительно достойным этого наименования, при том что оно не принадлежало к античному перечню чудес. Париж — вот что хозяин «Королевы цветов» признавал величайшим творением природы и человеческого могущества, Париж, который он с крайней бесцеремонностью называл «мой славный Париж». Что касается величественных видов, живописных пейзажей, то он не считал их достойными внимания серьезного человека. Сен-Жермен, Бельвю, Сен-Клудля него всегда были лишь хаотичным смешением деревьев и валунов, которые, по его мнению, заслуживали бы гораздо большего восхищения, если бы рука человека придала им гармоничные пропорции, обратя их в деловой лес и строительный камень, — другими словами, в новое состояние, одновременно обнаруживающее, как говорил цветочник, величие Творца и предприимчивый ум его творения, то есть человека.
Испытывая страстную привязанность к городу, г-н Пелюш редко отваживался покидать его границы, даже когда воскресная праздность позволяла ему выводить свою супругу и свою дочь на прогулку. Ни разу он не поддался коварным искушениям Мадлена, красочно живописавшего прелести тенистых холмов, у подножия которых Сена и Марна закручивались серебристой спиралью. Большого труда стоило уговорить его выбраться на экскурсию в Ботанический или Люксембургский сад, в Тюильри, и всегда он при этом старался сосредоточить внимание своих спутников на тех строениях, что виднелись сквозь чахлую и пыльную листву деревьев, неприятно — как не без горечи замечал г-н Пелюш — сокращающих обзор.
Поэтому г-жа Пелюш была крайне удивлена, когда в первое же воскресенье после появления в их доме ружья она услышала из уст супруга предложение провести вторую половину дня в Венсенском лесу; но ее изумление возросло еще больше, когда она увидела, что г-н Пелюш выбирает для прогулки самые безлюдные аллеи, ведет своих спутниц в самые густые заросли, беспокойно вслушивается в пение птиц в кронах деревьев, пытается разглядеть их в сплетении ветвей и среди листвы, и, вскидывая трость, берет их на мушку, приговаривая при этом «Паф!» в подражание звуку выстрела, как он это уже делал на наших глазах в конце всех своих упражнений в спальне.
Эти предвестия заболевания супруга настолько взволновали г-жу Пелюш, что она завязала с ним долгую беседу, желая убедиться, что он пребывает в здравом рассудке. Мадемуазель Камилла в определенной степени помогла мачехе успокоиться на этот счет.
Вопреки народной пословице, гласящей: «Яблоко от яблони недалеко падает», мадемуазель Камилла не унаследовала ни одной черты характера своего отца. Грусть, которую природа являет в лесных чащах, и дыхание любви, которое на каждом шагу дает о себе знать в полях — в устилающих их цветах, в бороздящих их ручьях, в усыпающих их купах деревьев и в населяющих их птицах, — заставляли слегка биться сердце, предрасположенное к нежности, и пробуждали смутное, но восхитительное волнение в уме, чуть склонном к романтике. И пока г-н Пелюш с тростью в руках предвкушал свою будущую ловкость, Камилла со своей стороны бросалась в погоню за какой-нибудь бабочкой или стрекозой. Она бежала, чтобы сорвать веточку жимолости с еще не опавшими, несмотря на поздний сезон, цветами, до крови обдирала пальцы, составляя букет из усыпанных красными ягодами веток шиповника, хотя мачеха твердила ей, что в коробках магазина она найдет их в гораздо большем количестве и в десять раз красивее.
Видя, что ее супруг и Камилла ведут себя словно вырвавшиеся на волю лошади, г-жа Пелюш, не переставая грустно повторять, что ее муж заметно переменился, была вольна предположить, что это результат обычного действия деревенского воздуха на некоторые организмы, и, придя к этому утешительному заключению, она отказалась от мысли прибегнуть к помощи врача, как намеревалась вначале.
Эти прогулки повторялись три или четыре раза и охватывали все основные места парижского пригорода.
Господин Пелюш в конце концов стал ждать воскресенья с нетерпением, напоминавшим чуть ли не тревогу, ибо, возвращаясь вечерами в эти благословенные дни в магазин, ставший для него чем-то вроде тюрьмы, — цветочник мог бы его сравнить со Свинцовыми кровлями Венеции или Шпильбергом, если бы ему довелось читать Казанову или Сильвио Пеллико, — он подсчитывал количество жертв, убитых его воображением, и презрительно представлял тот жалкий отчет, который, вероятно, в этот час могла дать охотничья сумка Мадлена.
Под влиянием этих непрерывных волнений он задумал сделать еще один шаг к конечной цели своих мечтаний, дополнив свое охотничье снаряжение.
Но это решение было столь ответственным и было чревато такими расходами, что г-н Пелюш не мог думать о нем без содрогания и целую неделю прокручивал его в голове, прежде чем серьезно задумал приступить к его исполнению.
В глубине души г-н Пелюш выказывал большие притязания на абсолютное господство, но в действительности, особенно если предположить, что прекрасная Атенаис олицетворяла для него сразу две Палаты, никогда еще конституционный монарх, царствуя, не правил так мало.
Господин Пелюш был полновластным хозяином, когда следовало исполнить желания его супруги, однако, едва речь заходила о его собственных стремлениях, всегда возникало какое-либо препятствие, мешавшее их осуществлению.
И поскольку г-жа Пелюш неоднократно возобновляла попытки превратить шедевр г-на Пенсона в денежную наличность, г-н Пелюш предчувствовал, что она будет ярой противницей тому, что означало бы вступление в фактическое владение этой роскошной игрушкой.
И как супруг, привыкший к семейному игу, г-н Пелюш колебался.
Цветочник уже раз десять побывал в лавке оружейника, чтобы справиться о приспособлениях, которые ему потребуются, когда он станет доказывать Мадлену, что настоящие люди везде и во всем остаются таковыми, но все десять раз он возвращался к себе, так и не согрешив, то есть не поддавшись на корыстные предложения оружейника, рассчитывавшего ни много ни мало навязать г-ну Пелюшу образцы всех товаров, хранившихся в его лавке.
Новая выходка Мадлена предопределила судьбу г-на Пелюша.
В магазин «Королева цветов» прибыла третья корзина.
Ее содержимое состояло из двух красных и четырех серых куропаток, великолепного бедра косули и, как обычно, письма отправителя.
Письмо было составлено в следующих выражениях:
«Мой дорогой Анатоль!
Твоя кухарка сумеет, надеюсь, достойно справиться с куропатками; но рагу, которые она тебе готовит, тушеная баранина с картофелем, отварная телятина, фрикандо со щавелем, безусловно, неспособны довести ее мастерство до уровня, необходимого для той важной части добычи, что я посылаю тебе. Поэтому позволь мне дать тебе некоторые советы. Я никогда не утешусь, если, не желая того, с самыми добрыми намерениями дам повод осрамить тебя в глазах твоих гостей.
Остерегайся называть эту часть «ляжка» или «окорок», что создаст скверное впечатление о твоем охотничьем образовании. Говорят: «бедро» или «задняя ножка». Разделай ее должным образом и остерегайся заместить знаки ее благородства, то есть копытца, из которых ты можешь сделать себе подвеску для звонка, на какой-нибудь ужасный цилиндр из накладного серебра. Аккуратно нашпигуй ее самым свежим свиным салом и замочи по крайней мере на неделю в шабли, ароматизированном петрушкой, тимьяном, лавровым листом, чесноком, луком и морковью, — все это послужит ей подстилкой. Затем надо три четверти часа жарить ее на вертеле, подавать горячей, есть в собственном соку, и я осмелюсь утверждать, что никогда тебе не доведется отведать ничего подобного, даже за столом избранного тобою короля.
Почему я не могу также разделить с тобой, дорогой Пелюш, тот превосходный аппетит, который вызывают у меня всякий день пять часов охоты и редкостных удовольствий?! Почему ты не можешь сесть подобно мне и рядом со мной перед задней ножкой или бедром косули, когда в твоем сердце говорят, с одной стороны, властные устремления желудка, а с другой — восторженные воспоминания, пробуждаемые в тебе видом этого бедра или этой ножки! Лишь тогда ты мог бы горделиво заявить, что познал подлинное счастье.
Твой друг, искренне тебя жалеющий,
Кассий Мадлен.
P.S. Не стоит и говорить, что если тебе когда-либо придет желание, как тому римскому поэту — который ни тебе ни мне не известен, — отложить на завтра все серьезные дела и приехать провести в Бути беззаботный счастливый день, то ты всегда будешь здесь желанным гостем. Не говоря о том, что я познакомил бы тебя с молодым и красивым малым двадцати пяти лет, владельцем четырехсот пятидесяти арпанов земли и ста арпанов леса, который, не охотясь сам, позволяет мне охотиться в его владениях столько, сколько я захочу.
И кто знает? Моей крестнице Камилле восемнадцать лет, а я сказал тебе, что этому красивому малому двадцать пять!
Случались и более невероятные вещи».

IX. ВЗРЫВ

Господин Пелюш ходил по магазину взад и вперед, читая послание Мадлена, и, хотя утверждают, что наибольший интерес в письме представляет именно постскриптум, а в этом постскриптуме открывались красочные и неизведанные горизонты на путях будущности его любимой Камиллы, следует признаться, что вовсе не постскриптум проник прежде всего в сердце г-на Пелюша.
Итак, хозяин «Королевы цветов» ходил по магазину взад и вперед, читая послание Мадлена.
Окончив чтение, он в гневе скомкал бумагу в руках и сделал резкое движение, направляясь к кассе.
Но перед кассой, находившейся под особым попечительством Атенаис, восседала сама хозяйка магазина. Она хотела закончить составление счета, перед тем как перейти к изучению подарка Мадлена, выставленного на конторке.
Господин Пелюш продолжал мерить шагами магазин, дрожа от нетерпения и кипя от ярости, бросая время от времени угрожающие взгляды на супругу, неподвижно, словно статуя Торговли, подсчитывающую дебет и кредит.
Сделав очередной шаг, он оборачивался и смотрел, не освободилось ли место, и всякий раз видел невозмутимую г-жу Пелюш, пересчитывающую, несмотря на безупречную правильность своих арифметических расчетов, по два раза итоговый результат в каждой колонке, дабы удостовериться, что она не допустила ошибки.
Наконец, Атенаис подвела окончательный итог.
Все это время г-н Пелюш не мог удержаться от судорожных гримас, доказывавших, какую досаду и какое раздражение вызывала в нем эта помеха его страстным желаниям. Никогда еще составление счета не казалось ему такой долгой процедурой, и он охотно, не колеблясь, пожертвовал бы прибылью, которую обещал этот счет «Цветку королев», только бы сократить его вполовину.
Но вот г-жа Пелюш встала.
До сих пор занятая более важными заботами, она бросила лишь поверхностный взгляд на доставленную дичь. Но теперь ей казалось, что наступило время по-хозяйски рассмотреть эту внушительную посылку.
И действительно, на первый взгляд г-жи Пелюш подарок Мадлена стоил от тридцати пяти до сорока франков.
В то время как Камилла нежно гладила куропаток и целовала их, шепча: «Маленькие несчастные птички!», г-жа Пелюш ощупывала им живот, желая удостовериться в округлости грудок.
После этого она приподняла за копыто ножку косули, прикинув ее вес с такой точностью, словно у нее в руках были самые правильные весы, и движением губ выразила мужу свое полнейшее удовлетворение. Она только осмелилась заметить, что, по ее мнению, ароматизированное шабли можно превосходным образом и с выгодой заменить орлеанским уксусом, что обойдется гораздо дешевле и придаст куда более тонкий вкус мясу.
Господин Пелюш, казалось, сидел, словно Куаутемок, на горящих углях. Наконец Атенаис собрала в кучу куропаток и ножку косули с аккуратной и величественной обстоятельностью, отличавшей все ее действия, как самые незначительные, так и самые важные; потом она взяла куропаток в одну руку, другой обхватила ножку косули и приказала рассыльному собрать сено, в которое они были завернуты, и спрятать корзину, где лежал подарок. Придирчивым взглядом проверив работу каждой из мастериц, она велела Камилле следовать за ней и в конце концов исчезла в коридоре, ведущем в погреб и на кухню.
Господин Пелюш больше не владел собой — еще минута, и он был бы способен совершить какое-нибудь насилие, чтобы овладеть деньгами, необходимыми для исполнения его желаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67