Выбор супер, суперская цена
поэтому охота с гончими была там трудна, а облавы, чтобы они дали результат, следовало проводить с большим мастерством.
Предстояло проверить первый оцепленный участок угодий; один старый браконьер должен был направить загонщиков, а Мадлен взялся расставить охотников на узкой дороге, по сторонам которой местами попадались довольно удобные полянки.
Всякий раз, когда Мадлен указывал новое место очередному стрелку, г-н Пелюш смотрел на друга с удивлением, мало-помалу перераставшим в недовольство.
— Мне кажется, — сказал он наконец, когда Жюль Кретон, в свою очередь, покинул их и цветочник остался наедине с Мадленом, — что, будучи среди вас единственным посторонним, я заслужил более уважительного отношения к себе. Разве ты не мог поставить меня одним из первых, вместо того чтобы заставлять следовать за собой по этой дороге, усеянной глубокими рытвинами, словно капканами, в которых я уже раз шесть чуть было не вывихнул ногу?
— Старина Пелюш, охота напоминает Царство Божье: прибывшие последними занимают первые места; впрочем, у меня есть свои причины держать тебя возле себя. Не огорчайся, тебе больше нет нужды идти дальше, и посмотри, как ты вознагражден за свои страдания: быть может, во всем лесу нет более удачного места, чем это. На середине подъема, на направлении, излюбленном косулями и кабанами, рядом с дубом, за которым даже гиппопотам будет невидим; справа и слева ковер из низкого вереска, ровный, словно трава на лужайке… Да здесь и мышь не проскользнет незамеченной. Но, черт возьми, твоя собака все испортит. Почему ты не отдал ее какому-нибудь загонщику?
Господин Пелюш покачал головой и улыбнулся с видом знатока.
— Не будем об этом больше говорить, Мадлен, — сказал он. — У меня есть на этот счет свои соображения, как они есть и у тебя.
— Постарайся, по крайней мере, чтобы пес тихо сидел во рву. Обычная собака на это пошла бы, но Фигаро!..
— Именно потому, что Фигаро необычная собака, я и пожелал сохранить ее при себе.
— В конце концов, поступай как знаешь! А теперь выслушай мои указания: не курить, не кашлять, не прочищать горло, не шевелиться, но смотреть в оба — это то, что касается дичи; остерегайся покидать свой пост, ни на шаг не переступай ту линию, по которой движутся загонщики, — это то, что касается твоей безопасности; наконец, помни: и справа и слева у тебя есть сосед, кого твоя дробь или твоя пуля могут поразить, если ты будешь стрелять по прямой, и, следовательно, открывай огонь лишь тогда, когда добыча окажется хотя бы на середине тропинки, что у тебя за спиной, — это то, что относится к твоему нежеланию, насколько я понимаю, стать невольным убийцей.
— Будь спокоен, Мадлен, — нетерпеливо проговорил г-н Пелюш.
— Я буду неспокоен и буду требовать от тебя то, что сказал тебе. Твои подвиги на улицах Парижа не могли дать тебе возможность оценить, как странно может вести себя этот страшный метательный снаряд, который называется пулей и которому достаточно бывает камушка на земле или сучка в стволе дерева, чтобы изменить свое направление. Разве в прошлом году я не видел, как ружье, пристрелянное лучше всего в округе, уложило на землю беднягу, находившегося более чем в шестидесяти шагах от того места, куда оно было нацелено и где пуля оставила свою отметину?
— Черт возьми! — возмутился г-н Пелюш. — Тебе следовало бы обратиться со своими указаниями к моим соседям справа и слева.
— Этими соседями являются твой покорный слуга, кого никогда и никто не упрекал в неосторожности, и Жюль Кретон, кто обращается с оружием с еще большим хладнокровием и большей ловкостью, чем я.
— Что ж, — сказал г-н Пелюш, который, несмотря на свою самоуверенность, был, казалось, неприятно поражен настойчивостью Мадлена, — хоть я и отношусь к смерти как к безделице, все же, если мне придется пасть от руки друга, я, думается, никогда не утешусь.
Послышались крики загонщиков, Мадлен поспешно покинул г-на Пелюша и удалился на свой пост в глубине ложбины. Оставшись один, г-н Пелюш решил было приступить к приготовлениям, но он не принял во внимание Фигаро. Пес с той минуты, как его хозяин, беседуя с Мадленом, остановился, не переставал проявлять весьма очевидные свидетельства своего нетерпения, немедленно переросшего в неповиновение, едва г-н Пелюш, следуя указаниям друга, пожелал принудить собаку лечь в ров.
Фигаро начал с того, что обнаружил в воздухе запахи, которые, судя по дрожи, пробегавшей по его шкуре, по взмахиваниям хвоста, по наполовину прикрытым глазам, приятно ласкали его органы обоняния, и, не в силах устоять перед искушением, как всякое создание из плоти и крови, каким он был, пес принял решение поближе познакомиться с предчувствуемым им наслаждением и не останавливаться на этих первых шагах; резким движением он бросился в ту сторону, откуда доносились до него эти соблазнительные запахи. К счастью, г-н Пелюш твердо держал поводок, и порыв Фигаро привел лишь к тому, что собака проделала в воздухе нечто вроде сальто, на мгновение придавшего ей сходство с майским жуком, которого ребенок держит в руке за веревочку.
Но упрямство было одним из главных свойств нрава Фигаро: нисколько не обескураженный неудачей первой попытки, он, упираясь всеми лапами, напрягая шею, стал всем своим весом натягивать поводок, задругой конец которого г-н Пелюш изо всех сил тянул его к себе, но с таким малым успехом, что в конце концов цветочник решил положить свое ружье на землю, чтобы двумя руками сломить отчаянное сопротивление Фигаро. А сопротивление было действительно отчаянным: если в результате сильнейшего рывка поводка Фигаро терял пядь земли, то почти немедленно и одним прыжком пес отвоевывал ее вновь, и тогда в качестве ответной меры он так дергал веревку, что выворачивал запястья у хозяина; с налитыми кровью глазами, вылезавшими из орбит, с высунутым языком, истекающий слюной, Фигаро издавал хриплое рычание и, казалось, решил скорее дать себя удушить ошейником, чем отступить хоть на шаг.
Поскольку г-н Пелюш действовал с не меньшим ожесточением, то, вне всякого сомнения, эта борьба имела бы указанный мною исход, если бы бог проказников, столько раз спасавший Фигаро от бесславной смерти, не решил еще раз прийти ему на помощь. Либо от постоянного усилия растянулась кожа ошейника, либо уменьшилась в размерах голова собаки, не могу сказать точно, но ошейник внезапно скользнул по ушам животного, и г-н Пелюш несколько неожиданно оказался сидящим на откосе рва, в то время как Фигаро, очутившись на свободе, со всех ног помчался в лес, откуда минуту спустя послышалось, как он с лаем преследует зайца, соседство которого и стало причиной мятежа пса.
Несмотря на свое явное поражение, г-н Пелюш не соглашался признать себя побежденным; он принялся звучным голосом звать свою собаку, присоединяя к ее имени такие красочные определения, как «разбойник», «бандит», «негодяй», способные, как полагал цветочник, придать вес его приказаниям и призванные дать почувствовать виновному степень недовольства его хозяина.
Должен признать, что это обилие оскорбительных определений не произвело на собаку никакого впечатления. Фигаро невозмутимо продолжал свое преследование, словно и не слыша громов разъяренного Юпитера; Пелюш же, достигнув крайней точки раздражения, собирался было броситься в заросли на поиски беглеца, когда почувствовал, как его остановила чья-то рука; он обернулся и узнал Мадлена.
— Ты видел этого презренного негодяя Фигаро? — вскричал г-н Пелюш.
— Да, я его видел, но я заранее знал, что так оно и будет, и это меня не удивило.
— Все равно я схвачу его, и пусть тогда бережется! Необходимо, чтобы сила оставалась за законом, собака должна повиноваться — ничего другого я не знаю.
— Не утруждай себя: загонщики подберут его.
— Но когда я буду возвращаться через Виллер-Котре, то непременно выскажу все тамошнему содержателю гостиницы, ведь это он утверждал, что Фигаро лучшая собака во всей округе, причем и в лесу, и в поле.
— Баке не солгал тебе, Фигаро великолепен. Однако надо уметь извлекать пользу из его достоинств и не вступать в борьбу с недостатками, которые у него укоренились.
— Та-та-та! Ты опять за свое. Если тебя послушать, то получается, что труднее стать охотником, чем государственным деятелем, ибо для этого нужно больше времени и знаний.
— Возможно! — ответил Мадлен.
— Ах, вот как! А где же твоя дичь? — вскричал г-н Пелюш: несмотря на свой самоуверенный тон, он тем не менее был не прочь поговорить о чем-нибудь еще, кроме как о Фигаро.
— Какая дичь?
— Дичь из твоего славного леса Вути? Эти кабаны, эти косули, эти зайцы, эти фазаны, которыми он кишит? Я ни одного из них не видел, и более того, я не слышал ни одного выстрела.
— Тысяча чертей! Ты меня насмешил, хотя мне сейчас вовсе не хочется смеяться. Вот как! Ты полагаешь, что дичь сбегается на стук кастрюль, словно пчелы на мед? Как ты не понимаешь, что адский шум, учиненный тобой и Фигаро, отпугнул всех животных, бежавших в этом направлении.
— Неудачная отговорка, — попытался вставить свое слово г-н Пелюш.
— Послушай, — серьезным тоном ответил ему бывший торговец игрушками, — если бы мы были одни, то я вполне смирился бы с последствиями твоей несколько завышенной оценки собственных охотничьих достоинств; но я пригласил и других гостей и вынужден тебя предупредить, что если ты будешь продолжать так, как начал, то развлечение, которое я им предлагаю, превратится в довольно нудное занятие, а я считаю тебя слишком светским человеком, чтобы ты мог желать этого.
Несмотря на это подслащивание, небольшой выговор Мадлена произвел довольно неприятное впечатление на г-на Пелюша. Однако, поскольку нахмуренные лица остальных охотников, по очереди подходивших к ним, и некоторые шуточки, отпускаемые самыми раздраженными из них, дали ему понять, что замечание Мадлена не было лишено оснований, он подавил испытываемое им желание преподать то, что по его словам было добрым уроком для Фигаро, и согласился, чтобы один из загонщиков занялся собакой.
К несчастью, г-н Пелюш был слишком самонадеян, чтобы уроки, полученные им на собственном опыте, пошли ему впрок, и близился момент, когда эта самонадеянность чуть не стала для него роковой.
Во время следующей облавы он отлично разглядел пару косуль, пересекавших полянку под дулом ружья Мадлена, который и на этот раз стоял в шестидесяти шагах от него; г-н Пелюш, желая проявить любезность, снизошел до того, что уведомил об этом друга; однако голос его прозвучал столь звучно, что косули не стали жертвой великолепного дуплета, к которому как раз готовился Мадлен, целясь в них; при этом цветочник не заметил великолепной лисицы, в это самое время выскочившей, по образному выражению Мадлена, прямо из штанов уведомителя.
Когда г-н Пелюш не разговаривал, он кашлял, а когда не кашлял, то шевелился; по-прежнему недовольный отведенным ему местом, он ходил взад и вперед, выбирая более выгодную позицию, ломал ветки, которые могли помешать его стрельбе, становился на колени, вставал, чтобы через минуту вновь присесть. Короче, он не только не нашел случая, чтобы хотя бы один раз выстрелить в добычу, но в конце концов сделал свое соседство настолько невыносимым для любого охотника, что Мадлен, уступая побуждениям своей излюбленной страсти, в итоге решил отказаться от задуманного им присмотра за своим старым другом и позволить ему устроиться там, где тому казалось это подходящим.
Между тем, если г-н Пелюш не сделал ни одного выстрела, то другие охотники были более удачливыми, чем он. Уже две косули лежали на траве, дюжина зайцев, четыре фазана и два вальдшнепа висели на плечах загонщиков. Господин Пелюш с досадой переносил явное унижение перед своими спутниками, в которое его ставило упорство того, что сам он называл своим невезением. Мало-помалу эта досада переросла в нетерпение. Каждый новый выстрел, долетавший до его ушей, приводил его в лихорадочное состояние. За завтраком цветочник слышал о нарисованных жженой пробкой усах, которыми украшали верхнюю губу несчастливца или неумехи, возвращавшегося домой без добычи, и все в нем восставало при мысли, что ему придется испытать такое унижение.
К несчастью, в этом, как и во многом другом, Фортуна тем упорнее отказывала г-ну Пелюшу в своей охотничьей милости, чем с большим пылом он взывал к этой капризной богине; наконец, окончательно отчаявшись, г-н Пелюш решился последовать примеру Магомета, который, видя, что гора не идет к нему, решил сам пойти к горе; раздраженный упрямством, с каким дичь оставалась вне его досягаемости, г-н Пелюш смирился и двинулся на ее поиски.
Загонщики в это время вели облаву в болотистой низине, изрезанной ручьями и почти непроходимой как из-за топкой почвы, так и из-за густых колючих зарослей, которые местами состояли из терна, своей высотой и мощью напоминавшего настоящий лес, но из-за многочисленности корневых отпрысков росшего так густо, словно стебли хлебного поля. Загонщики подняли страшный шум, крича и стуча палками по попадавшимся им деревьям; но они слишком медленно приближались к стрелкам, и эта медлительность усиливала нетерпение г-на Пелюша. И тогда цветочник, приняв героическое решение, скрытно скользнул в лес и по косой линии направился к загонщикам, в полном убеждении, что благодаря этой тактике он непременно встретит одного из тех животных, что выбегали под выстрелы его соседей.
Но, к несчастью для г-на Пелюша, в своей жизни не знавшего других дорог, кроме городских улиц, путь был не из самых легких: то ветка обнажала его голову и ему приходилось останавливаться и подбирать свою фетровую шляпу; то его ноги попадали в колючие заросли и он минут пять не мог высвободиться из их пут; то, потерявшись в чаще кустарников, о которых шла речь, незадачливый охотник чувствовал, как справа, слева, впереди и сзади, прямо в лицо и повсюду ему под кожу проникают острые иголки колючек, и ему в голову приходила мысль об ужасах, которые жестокие карфагеняне приберегали для Регула;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Предстояло проверить первый оцепленный участок угодий; один старый браконьер должен был направить загонщиков, а Мадлен взялся расставить охотников на узкой дороге, по сторонам которой местами попадались довольно удобные полянки.
Всякий раз, когда Мадлен указывал новое место очередному стрелку, г-н Пелюш смотрел на друга с удивлением, мало-помалу перераставшим в недовольство.
— Мне кажется, — сказал он наконец, когда Жюль Кретон, в свою очередь, покинул их и цветочник остался наедине с Мадленом, — что, будучи среди вас единственным посторонним, я заслужил более уважительного отношения к себе. Разве ты не мог поставить меня одним из первых, вместо того чтобы заставлять следовать за собой по этой дороге, усеянной глубокими рытвинами, словно капканами, в которых я уже раз шесть чуть было не вывихнул ногу?
— Старина Пелюш, охота напоминает Царство Божье: прибывшие последними занимают первые места; впрочем, у меня есть свои причины держать тебя возле себя. Не огорчайся, тебе больше нет нужды идти дальше, и посмотри, как ты вознагражден за свои страдания: быть может, во всем лесу нет более удачного места, чем это. На середине подъема, на направлении, излюбленном косулями и кабанами, рядом с дубом, за которым даже гиппопотам будет невидим; справа и слева ковер из низкого вереска, ровный, словно трава на лужайке… Да здесь и мышь не проскользнет незамеченной. Но, черт возьми, твоя собака все испортит. Почему ты не отдал ее какому-нибудь загонщику?
Господин Пелюш покачал головой и улыбнулся с видом знатока.
— Не будем об этом больше говорить, Мадлен, — сказал он. — У меня есть на этот счет свои соображения, как они есть и у тебя.
— Постарайся, по крайней мере, чтобы пес тихо сидел во рву. Обычная собака на это пошла бы, но Фигаро!..
— Именно потому, что Фигаро необычная собака, я и пожелал сохранить ее при себе.
— В конце концов, поступай как знаешь! А теперь выслушай мои указания: не курить, не кашлять, не прочищать горло, не шевелиться, но смотреть в оба — это то, что касается дичи; остерегайся покидать свой пост, ни на шаг не переступай ту линию, по которой движутся загонщики, — это то, что касается твоей безопасности; наконец, помни: и справа и слева у тебя есть сосед, кого твоя дробь или твоя пуля могут поразить, если ты будешь стрелять по прямой, и, следовательно, открывай огонь лишь тогда, когда добыча окажется хотя бы на середине тропинки, что у тебя за спиной, — это то, что относится к твоему нежеланию, насколько я понимаю, стать невольным убийцей.
— Будь спокоен, Мадлен, — нетерпеливо проговорил г-н Пелюш.
— Я буду неспокоен и буду требовать от тебя то, что сказал тебе. Твои подвиги на улицах Парижа не могли дать тебе возможность оценить, как странно может вести себя этот страшный метательный снаряд, который называется пулей и которому достаточно бывает камушка на земле или сучка в стволе дерева, чтобы изменить свое направление. Разве в прошлом году я не видел, как ружье, пристрелянное лучше всего в округе, уложило на землю беднягу, находившегося более чем в шестидесяти шагах от того места, куда оно было нацелено и где пуля оставила свою отметину?
— Черт возьми! — возмутился г-н Пелюш. — Тебе следовало бы обратиться со своими указаниями к моим соседям справа и слева.
— Этими соседями являются твой покорный слуга, кого никогда и никто не упрекал в неосторожности, и Жюль Кретон, кто обращается с оружием с еще большим хладнокровием и большей ловкостью, чем я.
— Что ж, — сказал г-н Пелюш, который, несмотря на свою самоуверенность, был, казалось, неприятно поражен настойчивостью Мадлена, — хоть я и отношусь к смерти как к безделице, все же, если мне придется пасть от руки друга, я, думается, никогда не утешусь.
Послышались крики загонщиков, Мадлен поспешно покинул г-на Пелюша и удалился на свой пост в глубине ложбины. Оставшись один, г-н Пелюш решил было приступить к приготовлениям, но он не принял во внимание Фигаро. Пес с той минуты, как его хозяин, беседуя с Мадленом, остановился, не переставал проявлять весьма очевидные свидетельства своего нетерпения, немедленно переросшего в неповиновение, едва г-н Пелюш, следуя указаниям друга, пожелал принудить собаку лечь в ров.
Фигаро начал с того, что обнаружил в воздухе запахи, которые, судя по дрожи, пробегавшей по его шкуре, по взмахиваниям хвоста, по наполовину прикрытым глазам, приятно ласкали его органы обоняния, и, не в силах устоять перед искушением, как всякое создание из плоти и крови, каким он был, пес принял решение поближе познакомиться с предчувствуемым им наслаждением и не останавливаться на этих первых шагах; резким движением он бросился в ту сторону, откуда доносились до него эти соблазнительные запахи. К счастью, г-н Пелюш твердо держал поводок, и порыв Фигаро привел лишь к тому, что собака проделала в воздухе нечто вроде сальто, на мгновение придавшего ей сходство с майским жуком, которого ребенок держит в руке за веревочку.
Но упрямство было одним из главных свойств нрава Фигаро: нисколько не обескураженный неудачей первой попытки, он, упираясь всеми лапами, напрягая шею, стал всем своим весом натягивать поводок, задругой конец которого г-н Пелюш изо всех сил тянул его к себе, но с таким малым успехом, что в конце концов цветочник решил положить свое ружье на землю, чтобы двумя руками сломить отчаянное сопротивление Фигаро. А сопротивление было действительно отчаянным: если в результате сильнейшего рывка поводка Фигаро терял пядь земли, то почти немедленно и одним прыжком пес отвоевывал ее вновь, и тогда в качестве ответной меры он так дергал веревку, что выворачивал запястья у хозяина; с налитыми кровью глазами, вылезавшими из орбит, с высунутым языком, истекающий слюной, Фигаро издавал хриплое рычание и, казалось, решил скорее дать себя удушить ошейником, чем отступить хоть на шаг.
Поскольку г-н Пелюш действовал с не меньшим ожесточением, то, вне всякого сомнения, эта борьба имела бы указанный мною исход, если бы бог проказников, столько раз спасавший Фигаро от бесславной смерти, не решил еще раз прийти ему на помощь. Либо от постоянного усилия растянулась кожа ошейника, либо уменьшилась в размерах голова собаки, не могу сказать точно, но ошейник внезапно скользнул по ушам животного, и г-н Пелюш несколько неожиданно оказался сидящим на откосе рва, в то время как Фигаро, очутившись на свободе, со всех ног помчался в лес, откуда минуту спустя послышалось, как он с лаем преследует зайца, соседство которого и стало причиной мятежа пса.
Несмотря на свое явное поражение, г-н Пелюш не соглашался признать себя побежденным; он принялся звучным голосом звать свою собаку, присоединяя к ее имени такие красочные определения, как «разбойник», «бандит», «негодяй», способные, как полагал цветочник, придать вес его приказаниям и призванные дать почувствовать виновному степень недовольства его хозяина.
Должен признать, что это обилие оскорбительных определений не произвело на собаку никакого впечатления. Фигаро невозмутимо продолжал свое преследование, словно и не слыша громов разъяренного Юпитера; Пелюш же, достигнув крайней точки раздражения, собирался было броситься в заросли на поиски беглеца, когда почувствовал, как его остановила чья-то рука; он обернулся и узнал Мадлена.
— Ты видел этого презренного негодяя Фигаро? — вскричал г-н Пелюш.
— Да, я его видел, но я заранее знал, что так оно и будет, и это меня не удивило.
— Все равно я схвачу его, и пусть тогда бережется! Необходимо, чтобы сила оставалась за законом, собака должна повиноваться — ничего другого я не знаю.
— Не утруждай себя: загонщики подберут его.
— Но когда я буду возвращаться через Виллер-Котре, то непременно выскажу все тамошнему содержателю гостиницы, ведь это он утверждал, что Фигаро лучшая собака во всей округе, причем и в лесу, и в поле.
— Баке не солгал тебе, Фигаро великолепен. Однако надо уметь извлекать пользу из его достоинств и не вступать в борьбу с недостатками, которые у него укоренились.
— Та-та-та! Ты опять за свое. Если тебя послушать, то получается, что труднее стать охотником, чем государственным деятелем, ибо для этого нужно больше времени и знаний.
— Возможно! — ответил Мадлен.
— Ах, вот как! А где же твоя дичь? — вскричал г-н Пелюш: несмотря на свой самоуверенный тон, он тем не менее был не прочь поговорить о чем-нибудь еще, кроме как о Фигаро.
— Какая дичь?
— Дичь из твоего славного леса Вути? Эти кабаны, эти косули, эти зайцы, эти фазаны, которыми он кишит? Я ни одного из них не видел, и более того, я не слышал ни одного выстрела.
— Тысяча чертей! Ты меня насмешил, хотя мне сейчас вовсе не хочется смеяться. Вот как! Ты полагаешь, что дичь сбегается на стук кастрюль, словно пчелы на мед? Как ты не понимаешь, что адский шум, учиненный тобой и Фигаро, отпугнул всех животных, бежавших в этом направлении.
— Неудачная отговорка, — попытался вставить свое слово г-н Пелюш.
— Послушай, — серьезным тоном ответил ему бывший торговец игрушками, — если бы мы были одни, то я вполне смирился бы с последствиями твоей несколько завышенной оценки собственных охотничьих достоинств; но я пригласил и других гостей и вынужден тебя предупредить, что если ты будешь продолжать так, как начал, то развлечение, которое я им предлагаю, превратится в довольно нудное занятие, а я считаю тебя слишком светским человеком, чтобы ты мог желать этого.
Несмотря на это подслащивание, небольшой выговор Мадлена произвел довольно неприятное впечатление на г-на Пелюша. Однако, поскольку нахмуренные лица остальных охотников, по очереди подходивших к ним, и некоторые шуточки, отпускаемые самыми раздраженными из них, дали ему понять, что замечание Мадлена не было лишено оснований, он подавил испытываемое им желание преподать то, что по его словам было добрым уроком для Фигаро, и согласился, чтобы один из загонщиков занялся собакой.
К несчастью, г-н Пелюш был слишком самонадеян, чтобы уроки, полученные им на собственном опыте, пошли ему впрок, и близился момент, когда эта самонадеянность чуть не стала для него роковой.
Во время следующей облавы он отлично разглядел пару косуль, пересекавших полянку под дулом ружья Мадлена, который и на этот раз стоял в шестидесяти шагах от него; г-н Пелюш, желая проявить любезность, снизошел до того, что уведомил об этом друга; однако голос его прозвучал столь звучно, что косули не стали жертвой великолепного дуплета, к которому как раз готовился Мадлен, целясь в них; при этом цветочник не заметил великолепной лисицы, в это самое время выскочившей, по образному выражению Мадлена, прямо из штанов уведомителя.
Когда г-н Пелюш не разговаривал, он кашлял, а когда не кашлял, то шевелился; по-прежнему недовольный отведенным ему местом, он ходил взад и вперед, выбирая более выгодную позицию, ломал ветки, которые могли помешать его стрельбе, становился на колени, вставал, чтобы через минуту вновь присесть. Короче, он не только не нашел случая, чтобы хотя бы один раз выстрелить в добычу, но в конце концов сделал свое соседство настолько невыносимым для любого охотника, что Мадлен, уступая побуждениям своей излюбленной страсти, в итоге решил отказаться от задуманного им присмотра за своим старым другом и позволить ему устроиться там, где тому казалось это подходящим.
Между тем, если г-н Пелюш не сделал ни одного выстрела, то другие охотники были более удачливыми, чем он. Уже две косули лежали на траве, дюжина зайцев, четыре фазана и два вальдшнепа висели на плечах загонщиков. Господин Пелюш с досадой переносил явное унижение перед своими спутниками, в которое его ставило упорство того, что сам он называл своим невезением. Мало-помалу эта досада переросла в нетерпение. Каждый новый выстрел, долетавший до его ушей, приводил его в лихорадочное состояние. За завтраком цветочник слышал о нарисованных жженой пробкой усах, которыми украшали верхнюю губу несчастливца или неумехи, возвращавшегося домой без добычи, и все в нем восставало при мысли, что ему придется испытать такое унижение.
К несчастью, в этом, как и во многом другом, Фортуна тем упорнее отказывала г-ну Пелюшу в своей охотничьей милости, чем с большим пылом он взывал к этой капризной богине; наконец, окончательно отчаявшись, г-н Пелюш решился последовать примеру Магомета, который, видя, что гора не идет к нему, решил сам пойти к горе; раздраженный упрямством, с каким дичь оставалась вне его досягаемости, г-н Пелюш смирился и двинулся на ее поиски.
Загонщики в это время вели облаву в болотистой низине, изрезанной ручьями и почти непроходимой как из-за топкой почвы, так и из-за густых колючих зарослей, которые местами состояли из терна, своей высотой и мощью напоминавшего настоящий лес, но из-за многочисленности корневых отпрысков росшего так густо, словно стебли хлебного поля. Загонщики подняли страшный шум, крича и стуча палками по попадавшимся им деревьям; но они слишком медленно приближались к стрелкам, и эта медлительность усиливала нетерпение г-на Пелюша. И тогда цветочник, приняв героическое решение, скрытно скользнул в лес и по косой линии направился к загонщикам, в полном убеждении, что благодаря этой тактике он непременно встретит одного из тех животных, что выбегали под выстрелы его соседей.
Но, к несчастью для г-на Пелюша, в своей жизни не знавшего других дорог, кроме городских улиц, путь был не из самых легких: то ветка обнажала его голову и ему приходилось останавливаться и подбирать свою фетровую шляпу; то его ноги попадали в колючие заросли и он минут пять не мог высвободиться из их пут; то, потерявшись в чаще кустарников, о которых шла речь, незадачливый охотник чувствовал, как справа, слева, впереди и сзади, прямо в лицо и повсюду ему под кожу проникают острые иголки колючек, и ему в голову приходила мысль об ужасах, которые жестокие карфагеняне приберегали для Регула;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67