«Товарищи, спасите родину!»
Пачеко-и-Обес».
Тело отца обернули в знамя его полка.
Я выжидал, выполняя завет отца, наступления критического момента.
И вот, когда министр финансов отдал приказ чеканить осадную монету и пожертвовал ради этого все свое столовое серебро и его примеру последовали остальные министры и все жители Монтевидео, я отнес три последние серебряные вещицы, оставшиеся у нас, на Монетный двор: распятие, принадлежащее моей матери, и две шпоры моего отца.
После этого я сказал себе: «Пришло время отправляться во Францию». И вот я здесь!
Мадлен с восхищением смотрел на молодого человека. Узнав о смерти своего друга, он вытер слезу.
— И каковы же теперь ваши намерения? — спросил он дона Луиса.
— У меня их нет, — ответил дон Луис. — Но я могу вам сказать, каковы были намерения моего отца.
— Слушаю вас.
— Он собирался оставить половину состояния моему брату и увезти с собой другую половину. Сто пятьдесят или двести тысяч франков золотом в данное время равняются миллионам в Монтевидео.
— Я прошу у вас десять минут, чтобы сообщить вам ответ Анри, — сказал Мадлен.
И, поклонившись молодому человеку, он вышел. Через десять минут Мадлен вернулся.
— Ну что? — спросил латиноамериканец.
— Вот ответ Анри, господин граф: «Все принадлежит моему брату, кроме тех двадцати тысяч франков, которые вы одолжили нашему отцу перед его отъездом».
— Брат мой! Брат мой! — вскричал молодой человек со слезами в глазах и в голосе. — Где же ты? Я хочу обнять тебя!
При это братском призыве дверь распахнулась и Анри, совершенно потерянный, бросился на грудь брату!

XXXVI. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ УЗНАЕТ ТО, О ЧЕМ ОН УЖЕ ДОГАДАЛСЯ РАНЕЕ

Мы говорим «совершенно потерянный» — потому что Анри, утративший все состояние, не имел больше никакой надежды жениться на Камилле.
Господин Пелюш не принадлежал к числу людей, которые ставят себе в заслугу высокие чувства и в глазах которых большое сердце может заместить большое состояние.
Анри, взволнованный, преследуемый грустными предчувствиями, покинул гостиную, где все собрались для подписания контракта. Напрасно он пытался расспросить мэра Вути — тот ничего не хотел говорить. Поэтому Анри в конце концов пришел на ферму, чтобы разузнать о случившемся у своего крестного.
Мадлен, выйдя из столовой, встретил его на кухне. И там, посоветовав ему оставаться мужчиной, за несколько минут пересказал крестнику то, что дон Луис излагал ему самому в течение часа.
Анри не колебался ни минуты и дал свой ответ, который Мадлен передал его брату.
Мы уже слышали крик, который исторгло сердце дона Луиса.
Мадлен оставил молодых людей в объятиях друг друга и, задумчиво опустив голову, направился к замку.
Входя за ограду, он увидел на крыльце г-на Пелюша, беседующего с г-ном Редоном. Судя по его энергичной и оживленной жестикуляции, было очевидно, что достойный продавец цветов испытывает сильнейшее волнение.
Он пытался, подобно Анри, добиться от мэра Вути каких-либо разъяснений; но, то ли ничего не зная, то ли нечего не желая говорить, достойный магистрат хранил молчание.
— Наконец-то, — сказал г-н Пелюш, заметив своего друга Мадлена, — возможно, нам все же удастся что-нибудь узнать.
И с важным видом, какой он умел принять в торжественных обстоятельствах, г-н Пелюш ступенька за ступенькой спустился с крыльца: прямые и натянутые, как струна, ноги твердо печатали шаг, ладони отбивали на груди такт, а губы насвистывали воинственный мотив.
— Ну! Что с контрактом? — спросил он. — Что с церемонией?
— Ее отложили, дорогой мой Пелюш, — ответил Мадлен.
— А-а! И надолго?
— Очень боюсь, как бы это не было до греческих календ.
— Я часто слышал, как должники употребляли это выражение, но никогда не знал его истинного смысла. Ты бы очень меня обязал, просветив на это счет, — заносчиво заметил продавец цветов.
— Ну что ж, дорогой мой Пелюш, его истинный смысл ты поймешь, когда я сделаю тебе одно признание.
— Слушаю, — сказал г-н Пелюш и, расставив ноги, откинул назад голову.
— Анри разорен.
— Что?! — воскликнул г-н Пелюш. — Не шути так!
— Это не такое уж веселое событие, чтобы превращать его в мишень для шуток.
— Разорен? — повторил г-н Пелюш.
— Увы! Да.
— Но… Разорен?.. Разорен?..
— Самым решительным образом, дорогой друг. Это значит, что у него осталась лишь половина того, что имею я, то есть семьдесят-восемьдесят тысяч франков, пока я жив, и все мое состояние после моей смерти.
— Ах, так! Но ты же мне обещал от двенадцати до пятнадцати тысяч ливров ренты с недвижимого имущества.
— Сегодня утром они у него еще были.
— Ну и?
— Ну, и сейчас у него их больше нет.
— Но, однако же, земли… земли! Ведь первый встречный прохожий не может унести их на подошвах своих башмаков?!
— А вот в этом ты ошибаешься, Пелюш. Появился такой прохожий, который и унес их с собой.
— Гм! Как ты понимаешь, над твоими словами необходимо как следует поразмыслить.
— Я как раз и рассказал тебе обо всем, чтобы ты хорошенько подумал.
— Ты знаешь, что мы, Атенаис и я, слишком сильно любим Камиллу, чтобы принести ее в жертву человеку, который ничего не будет иметь.
— Тут ты совершенно прав, и жертва жертве рознь. Конечно, гораздо лучше принести ее в жертву человеку, который будет кое-что иметь.
— А что, нет возможности избежать этого?
— Чего?
— Разорения господина Анри. Мадлен покачал головой.
— В таком случае, чем скорее мы все расскажем Камилле, тем будет лучше.
— Да, однако если ты доверяешь своему другу, Пелюш, то поручи мне эту миссию, какой бы неприятной она ни была.
— Охотно, но при условии, что ты не оставишь ей ни малейшей надежды.
— Будь спокоен; ради чего дважды разбивать сердце этому бедному ребенку?
— Тогда я сейчас пришлю ее к тебе.
— Посылай.
И г-н Пелюш, выпятив грудь колесом, вернулся в замок, приговаривая при этом:
— Невероятно, какой же у Атенаис тонкий нюх! Она ведь все время была против этого замужества.
Несколько минут спустя на крыльце показалась Камилла и, заметив Мадлена, бросилась ему на грудь.
Мадлен взялся объявить своей крестнице о внезапном и полном крахе всех ее надежд на счастье лишь потому, что он отлично знал, какой материалист его друг Пелюш и какая нежная и тонкая душа у Камиллы. Мадлен понимал, что, переживая это горе — а он даже не осмеливался измерить всю его глубину, — Камилла не должна хоть на миг усомниться в благородстве Анри и его любви к ней. Ведь это нанесло бы ей глубокую и незаживающую рану.
Камилла, не зная еще ничего определенного, уже угадала, что произошла какая-то неожиданная беда; девушка едва переводила дух, на щеках ее проступила бледность, в глазах стояли слезы.
Она какое-то мгновение смотрела на Мадлена, словно спрашивая, осталась ли у него в глубине сердца хоть какая-нибудь надежда.
Мадлен ничего не ответил, только грудь его стеснилась и, против воли, слезы выступили на его глазах.
Но Камилле и не требовалось большего, чтобы догадаться, что какое-то непреодолимое препятствие встало между ней и Анри.
— О крестный! — воскликнула она. — Как я несчастна!
— Камилла, — ответил ей Мадлен, — я знаю одного человека, который будет еще несчастнее, чем ты.
— Анри, не правда ли? — вскричала она, и сквозь слезы в ее взгляде блеснул луч радости. — Значит, он все еще любит меня?
— Более чем когда-либо.
— Так препятствие исходит не от него?
— Нет, хотя оно и связано с ним.
— Но в конце концов, — вскричала Камилла, — что случилось?
Тогда он повторил Камилле то, что уже сказал Пелюшу:
— Анри разорен!
— И только?! Но ведь я, я-то богата!
— Золотое сердце! — проговорил Мадлен. — Богата не ты, а твой отец.
— Это правда, — прошептала Камилла; руки ее безвольно упали вдоль тела, а голова опустилась на грудь.
Затем, медленно подняв свои прекрасные глаза, мокрые от слез, и так же медленно подняв обе руки и положив их на руки Мадлена, Камилла с горечью сказала:
— Итак, вы, любящий нас, меня и Анри, как своих детей, вы не видите никакого выхода в нашем положении, вы не знаете никакого средства сделать нас счастливыми?
— Никакого, — ответил Мадлен.
— Что же, дорогой крестный, уведите меня куда-нибудь, где бы я могла вволю выплакать свои слезы.
Это был крик души. Раны сердца затягиваются, истекая слезами вместо крови.
Совершенно непроизвольно Камилла и Мадлен свернули в сторону фермы и остановились в липовой аллее.
Это один из инстинктов человека — в дни несчастий возвращаться в те места, где он был когда-то счастлив.
Анри тоже испытал эту невольную власть воспоминаний.
Опершись локтями о колени и обхватив обеими руками голову, молодой человек сидел на той же самой скамейке, на которой сидела Камилла в тот день, когда на его глазах газель, преследуемая Фигаро, прибежала искать спасения в объятиях девушки.
Камилла увидела его раньше, чем он мог заметить ее.
Она выскользнула из рук Мадлена и с непобедимой притягательной силой молодости и любви устремилась к молодому человеку, повторяя:
— О Анри! Анри!
И когда совершенно потеряв разум при звуках этого голоса, он встал, пошатываясь и оглядываясь вокруг, девушка бросилась ему на грудь, обвив руками его шею и положив голову ему на плечо.
Волнение Анри было таким глубоким, что силы изменили ему, и, не в состоянии удержать Камиллу, он покачнулся под тяжестью ее тела, которое в любое другое время показалось бы ему легким как пушинка, и, посадив ее на скамейку, на которой только что сидел сам, опустился у ее ног.
Зарывшись головой в складки ее платья и даже не стараясь более сдерживать свое горе, Анри разразился рыданиями.
— О Камилла! Камилла! — в свою очередь вскричал он прерывающимся от судорожных всхлипываний голосом. — И это в тот миг, когда я считал себя таким счастливым, когда я мог поспорить со всем светом, что наше счастье ничто не в силах разрушить, кроме смерти. Камилла! Камилла! Все кончено для меня!
Девушка, безмолвная, задыхающаяся, видя, что Анри страдает, если не больше, то, по крайней мере, так же как она, обхватила его голову руками и попыталась утешить, вселив в него надежду, которой не было у нее самой.
— О нет! — отвечала она. — Невозможно, чтобы мы были так прокляты. Бог не допустит этого! Мы так любим друг друга! Подумать только, сегодня мы должны были соединиться навеки и сегодня же должны расстаться навсегда. Что делать? Крестный, помогите же нам найти выход, мы не видим его! Вас ведь так радовала наша свадьба, вы говорили, что так сильно нас любите.
— Да, я люблю вас, как своих детей! — вскричал Мадлен. — Да, я был счастлив, мечтал о вашей свадьбе. Но что я могу сделать? Чтобы свадьба состоялась, нужно пятьсот тысяч франков, но у Анри их больше нет, а у меня их никогда не будет. О! Тысяча чертей! Если бы я знал, где найти эти пятьсот тысяч франков, будь это даже на луне, я бы отправился туда.
— Но, Боже мой, для чего Анри нужны эти пятьсот тысяч франков? — спросила Камилла.
— Потому, что однажды такую же сумму получишь ты.
— Но неужели в этом мире нельзя быть счастливыми, не имея миллиона? Пусть нам дадут возможность устроить нашу жизнь и наше счастье так, как мы этого хотим. Анри, разве вам нужен этот миллион?
— О нет! Нет! — воскликнул молодой человек. — Только вы, Камилла, и маленький охотничий домик, о большем я и не мечтаю.
— Да, но Пелюш, — возразил Мадлен, — не удовольствуется этим!
— Но мы же не станем ничего просить у моего отца! — вскричала Камилла, нетерпеливо притопнув своей маленькой ножкой. — Я умею работать, делать цветы, шить, вышивать. Богатые девушки очень любят рисовать цветы, я могу учить их этому и сумею зарабатывать десять франков в день.
— Камилла! Камилла! — закричал Анри. — О! Не говорите так, вы разбиваете мне сердце! Вы, моя жена, будете жить своим трудом! Но прежде я сам пойду за плугом!
— Ну-ну! Речь идет вовсе не о том, чтобы ты стал за плуг, а она стала давать уроки рисования. Думать об этом значило бы предаваться бессмысленным мечтам. Речь идет о том, чтобы покориться воле Пелюша, которая будет еще непреклоннее, если вы пожелаете сопротивляться ей. Впрочем, Анри, похоже, не может жениться на женщине против воли ее отца, особенно если эта женщина богата, а он лишился всего своего состояния. Черт возьми! Еще не все потеряно, ведь выпутывались и из более безнадежных положений! Пелюш любит Камиллу. Он, возможно, и я бы даже сказал, весьма вероятно, не позволит ей выйти замуж за Анри, но он и не выдаст ее силой замуж за другого. Поэтому нужно выиграть время и продолжать любить друг друга.
— О! Что касается этого!.. — вскричали молодые люди, бросаясь в объятия друг друга.
— Прекрасно! Бумага и чернила выдуманы для тех, кто не может сказать лично то, что ему необходимо сказать. И потом с вами по-прежнему ваш крестный Мадлен, который вбил в свою чертову голову, что этой свадьбе непременно быть. Отличное обещание: никогда не принадлежать никому, кроме друг друга; но ни слова об этой клятве моему другу Пелюшу. Я вижу, он ищет нас, так что ничего больше, кроме прощального поцелуя, которым вы сейчас обменяетесь.
— Боже мой! Молодые люди обнялись.
— Осторожно, Анри! Возьми меня под руку, крестница! Я не помешаю вам скрыть ваши слезы. Анри, если ты не исчезнешь за живой изгородью, то я покину тебя на произвол твоей несчастной судьбы. Отлично! Отлично! Пелюш, мы здесь. Камилла не потерялась, она ведь со мной. Я бы не сказал, что она уж очень весела, но в конце концов вот она такая, какая есть.
И добряк Мадлен подтолкнул свою безутешную заплаканную крестницу в объятия г-на Пелюша, который удовлетворился тем, что величественно взглянул на нее и наставительно произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67