Прошу тебя передать ей, что мать ничего мне не должна. По правде говоря, любовь-то ее ведь стоила чего-нибудь, а она ни копейки от меня никогда не требовала, — улыбаясь закончил граф.
— Если ты этим способом желаешь рассчитаться с покойной за ее любовь, я, понятно, буду молчать, — холодно ответил барон.
— Главным образом, я имею в виду бедную девочку, которую мне от души жаль. Надин... т. е. я хочу сказать Надежде Николаевне, очень нравилось, что я прозвал ее дочь «блуждающим огоньком». Пока Марина еще ребенок, но когда она развернется, тогда это будет женщина... восхитительная.
И Станислав вкусно поцеловал кончики пальцев.
Вошла Эмилия Карловна и помешала ответу барона; она была в возбужденном, казалось, состоянии и обмахивалась платком. Поздоровавшись с ними, она села.
— Ах, мой милый Станислав, как я расстроена. Вот уж бессовестная мать, эта Адаурова. Таскала, таскала за собой всюду дочь, разорила ее, а потом равнодушно бросила на произвол судьбы. Как она не подумала о тех опасностях, которым подвергается такая красивая девушка, живя одна, без средств, где-нибудь в меблированных комнатах!
— Это правда, — сказал барон. — Не позаботься ты о ней, бедняжке пришлось бы сидеть одной наверху, рядом с покойницей, что для нее было бы невыносимо тяжело. А что, как она теперь?
— Уснула от усталости. Ах, как мне жаль бедную девочку; но я ее не оставлю. Я напишу отцу и выскажу ему всю правду. Он обязан позаботиться о ней, приютить Марину, создать ей положение и выдать замуж. Ведь, это же его дочь! Чем виноват ребенок, что родители разошлись? Не можешь ли ты, Станислав, доставить мне адрес Адаурова? Он женат вторым браком на твоей кузине, сказала мне Марина.
— Конечно, тетя, ведь он женат на Юлианнё. Я его хорошо знаю: это вполне порядочный человек и очень богатый; а кузина Юлианна — хорошенькая женщина, но хитра, как бес, и держит мужа в руках. Я бываю у них, и при первой же встрече поговорю с ним о дочери.
— Нет, спасибо. Дай мне только его адрес, а мое письмо ему перешлют. Не стоит ждать так долго; я напишу, что дочь его здесь без всякой поддержки.
И Эмилия Карловна протянула ему свою записную книжку и карандаш.
На следующий день, поутру, едва Марина успела одеться, как у калитки остановилась коляска, из которой вышел какой-то господин в сопровождении лакея, несшего за ним чемодан.
Это был высокий плотного сложения человек средних лет с правильными чертами лица. Черные густые волосы были чуть подернуты проседью, но легкая походка, молодцеватость фигуры и блестящие живые черные глаза придавали ему моложавый вид.
Он был озабочен, по-видимому, и спросил по-итальянски у Мариетты, где квартира госпожи Адауровой и дома ли ее дочь. По указанию горничной незнакомец пошел к крыльцу, где его уже ждала Марина, видевшая из окна, как он подъехал, и сразу узнала отца, несмотря на долгие годы разлуки.
Марина волновалась и дрожала. Смертельно бледная, она стояла в нерешительности, не зная как его встретить: поклониться ли ему, как чужому, или броситься на шею, как подсказывало сердце.
Идя к ней, Адауров тоже не сводил с дочери глаз. В своем траурном платье она казалась выше и тоньше, а черный креп вокруг шеи яснее оттенял мраморную белизну прекрасного лица и дивный пепельный цвет волос.
Прочел ли Адауров в глазах Марины томившую ее неуверенность, но он положил ей конец, протянув к ней руки.
— Марина, милая, — дрогнувшим голосом глухо сказал он.
— Папа, — почти крикнула она в ответ, охватывая руками его шею и прижимая голову к груди отца.
Это был искренний крик души, и три произнесенных ими слова опрокинули все преграды, воздвигнутые между дочерью и отцом годами и обстоятельствами.
Минуту стояли они, крепко обнимая друг друга; потом Марина повела отца в гостиную, где Фаншетта сняла с него пальто, и она со счастливой улыбкой усадила его рядом с собой на диван.
— Наконец-то, дорогая, ты мне возвращена. Не думай, что я когда-нибудь забывал про тебя; это твоя мать в своей непримиримой злобе не допускала меня до свидания с тобой, — сказал Павел Сергеевич, нежно целуя дочь.
— А как же ты, папа, узнал о маминой смерти? Ведь это случилось так неожиданно...
— Она сама телеграфировала мне в Виши и вызвала меня сюда, к тебе. Ты тоже знала, что я там?
— Нет, я ничего не знала. Мама никогда не упоминала твоего имени, да и мне запретила говорить про тебя. Но я тоже никогда тебя не забывала. Ты не можешь себе представить, как мучила меня мысль, что ты меня забыл и разлюбил. Смотри.
Она вытянула из-за воротника золотую цепочку, достала медальон, который носила на груди, и открыла его. Там был вставлен портрет Павла Сергеевича в молодости.
— Я нашла его как-то в шкатулке у мамы и уже много лет ношу его; утром и вечером я гляжу на твой портрет, чтобы не забыть твое лицо.
Глубоко тронутый, Адауров прижал ее к своей груди.
— Теперь уж никто не отнимет тебя у меня, и мы больше не расстанемся. Я постараюсь своей любовью сгладить все горести прошлого.
Она положила голову на плечо отца и глубоко вздохнула, но вдруг выпрямилась, и в ее глазах блеснули слезы.
— Папа, ведь ты женат... — нерешительно проговорила она. — Захочет ли твоя жена, чтобы я жила у тебя?
Точно легкая тень скользнула по лицу Павла Серегеевича, но тотчас же он твердо сказал:
— Я хозяин в своем доме и, надеюсь, имею право приютить у себя моего единственного ребенка. Твоя belle mere отнесется к тебе, моей дочери, с подобающим вниманием. За расположение и симпатию, понятно, отвечать не могу, но что ты найдешь любезный прием, в этом можешь быть уверена. А теперь сведи меня к покойной, я хочу ее видеть и поклониться ее праху.
Марина встала и повела его в комнату, где стояло тело;; открыв дверь и впустив отца, она ушла, оставив его одного.
Горевшие восковые свечи желтоватым полусветом озаряли металлический гроб, газ и груды цветов в ногах усопшей. Павел Сергеевич нетвердой рукой откинул газовый покров и облокотился на край гроба.
Смерть стерла, как будто, следы безумной жизни, и на прекрасном, прозрачном, как воск, лице с закрытыми глазами, оттененными пушистыми ресницами, застыло выражение того величавого покоя, которое грозная посланница вечности, смерть, налагает на тех, кого отзывает из жизни.
В памяти Адаурова, когда он нагнулся над покойной женой, восстала вся их прошлая жизнь.
Как страстно он ее любил; но, несмотря на это, легкомыслие и развращенность окружавшей его среды увлекли и его. Конечно, он не думал, что мимолетная связь с разбитной красавицей может повлечь за собой трагический конец, что жена в припадке ревности убьет свою соперницу, и, на несчастье, Марина сделается свидетельницей убийства... Потом он раскаялся, но было поздно: жена оставалась глуха к его мольбам о прощении. Мстительная и неумолимая, она отняла у него даже ребенка, которого он обожал. А все-таки он знал, что она любила его по-прежнему, не могла забыть и тщетно искала этого забвения в безумной жизни и игре. Вспоминалась ему теперь радость рождения дочери, проводимые вдвоем вечера и другие подробности их быстро развеянной грезы любви. Покойная дала ему семь лет безмятежного счастья. Но, увы, ее ревнивый эгоизм и желание безраздельно обладать им привели к разрыву. Зато душа ее всегда была для него открытой книгой, в которой он ясно видел все ее достоинства и недостатки.
Невольно напрашивалось сравнение первой жены со второй. Юлианна, лукавая и хитрая, всегда искусно скрывала от него свой душевный мир, ловко окружала его паутиной, и он уже не в силах был порвать эти невидимые путы.
И горячие слезы — последняя дань хоронимому прошлому — безотчетно полились в открытый гроб.
Вошла Марина и увидав, что отец плачет, нежно прижалась к нему.
— Ты плачешь, папа? Значит ты все простил и забыл?
Павел Сергеевич молча кивнул в ответ головой.
— Вот, возьми. Это письмо тебе от мамы, — сказала она, подавая ему толстый запечатанный конверт.
— Три года тому назад, когда мама была очень больна, она отдала его мне, на случай смерти. Выздоровев потом, она его у меня не спрашивала, и я вручаю его теперь.
Тронутый, Адауров спрятал письмо в боковой карман и вышел с Мариною, чтобы обсудить подробности отъезда.
Похороны Адауровой были скромные и совершились на местном кладбище. Из посторонних были только барон с теткой.
По возвращении с кладбища Павел Сергеевич совещался с Эмилией Карловной и, уплатив по счетам, просил приютить у себя Марину пока он съездит в Виши, расплатится и приедет за дочерью, чтобы отсюда уже прямо ехать в Варшаву.
Вечером Эмилия Карловна гуляла у себя в саду, наслаждаясь благоуханным, чудным воздухом светлой, как день, лунной ночи, когда к ней подошел барон.
— Ты одна, тетя?
Да, друг мой. Марина ушла спать. Она устала, бедняжка, да и отъезд отца взволновал ее. Как я рада за нее! Павел Сергеевич оказался высокопорядочным человеком, истинным джентльменом и, по всему видно, очень ее любит.
— Дай ей Бог всякого счастья. Но я тоже рад, что ты одна и могу с тобой переговорить.
— Так сядем вон там, у балкона, на скамейку. В саду так хорошо, что уходить не хочется.
— Во-первых, к великому моему сожалению, должен тебе заявить, что послезавтра собираюсь уезжать, — начал барон, когда они уселись. — Я получил письмо от управляющего, который вызывает меня по делам домой.
— Боже, как здесь будет скучно без тебя и Марины! Я останусь совсем одна, — вздохнула тетка.
— По этому случаю я хочу сделать тебе следующее предложение. Ты здесь одна, да и я, по смерти отца, тоже остался в одиночестве, а хозяйство на руках прислуги; вот и переезжай ко мне. Виллу можно было бы сдавать внаем, а Каспар такой честный и преданный малый, что совершенно можешь на него положиться. Я буду очень рад иметь тебя при себе, да и ты не будешь скучать.
— Твое предложение, дорогой Реймар, очень заманчиво, но я должна заметить, что мое присутствие окажется лекарством крайне не действенным против гнетущей тебя тоски. Попросту говоря, тебе надо жениться, мой милый. Тебе двадцать восемь лет, ты — последний в роде и потому обязан подумать о его продолжении; а красивая молодая жена быстро разгонит скуку.
— Ах, тетя! Не могу же я жениться только для того, чтобы спасти от вымирания семью баронов Фарнроде, — с досадой ответил он, проводя рукой по своим густым волосам. — Нельзя жениться без любви.
— Кто же про это говорит? Разумеется, ты должен любить женщину, на которой женишься. Уж будто тебе никто не нравится?
Не получая ответа, она наклонилась и с улыбкой взглянула в задумчивые тлаза племянника.
— Ну-ка, исповедуйся! Моя опытность, кажется, меня не обманула. Марина тебе приглянулась, так почему бы тебе не жениться на ней? Она очаровательна, а в настоящее время, поселясь в доме отца, приобретет в обществе совсем иное положение.
— Нет, тетя, не будем об этом говорить. Я не стану отрицать, что Марина мне нравится, и в этом главная причина, почему мне надо избегать ее. Но вспомни, на какой нездоровой почве выросла она. Это — болото, покрытое зеленым ковром, под которым скрыта бездна, и горе тому, кто решится ступить на зыбкую почву: тина его засосет... Слишком опасно тянуться за этим «блуждающим огоньком».
Пока она еще ребенок; но когда в ней проснется женщина, со всем тем ядом, который она успела всосать в себя, это может окончиться большим для меня несчастьем. Затем, какой ужасный пример был у нее перед глазами в лице матери, этой прожигательницы жизни, отдавшей себя разгулу, нарядам и кокетству, жившей лишь для улицы и удовольствий и вращавшейся среди таких же беспутных мужчин. Какие понятия о семейной жизни могла вынести Марина из той толчеи, в которой росла, окруженная пошлой, циничной толпой мамашиных обожателей, обкармливавших ее сладостями и осквернявших своей грязью ее детскую душу?
Правда, Марина дивно хороша и будет со временем еще прекраснее, но женщина в ней еще спит пока, и я боюсь ее пробуждения... Что она будет делать в нашей одинокой усадьбе, в хозяйстве, где царят порядок и бережливость, и где хозяйка должна сама смотреть за всем? Удовольствуется ли она честным, Любящим мужем-тружеником, который не может мыкаться с ней по Европе и без счета мотать деньги? Да и захочет ли вообще такая красивая женщина ограничиться поклонением одного только мужа? Теперь, в свою очередь, признайся откровенно, милая тетя, прав ли я, и можешь ли ты, по совести, уговаривать меня жениться на этой обаятельной, но опасной девушке?
Эмилия Карловна опустила голову.
— Не стану опровергать твои доводы, но думаю, что ты преувеличиваешь, и этот милый, симпатичный и несчастный ребенок стал бы в твердых любящих руках достойным любви порядочного человека. Но, сохрани Бог, чтобы я стала тебе советовать такой рискованный опыт, тем более, что трезвость твоего суждения и предвидение опасности доказывают, что Марина тебе, только нравится, но что роковая, безумная любовь тебя не ослепляет.
Они замолчали, кругом было тихо, как вдруг где-то вблизи послышалось сдержанное рыдание.
Реймар побледнел, вскочил и смущенно оглянулся на дом, у стены которого стояла их скамейка: над ними приходился балкон комнаты Марины. Однако верхнее помещение теперь пустовало, и молодая девушка спала в комнате тетки, на другой стороне дома; тем не менее рыдание донеслось сверху.
Встревоженная Эмилия Карловна в недоумении смотрела то наверх, то на племянника.
— Я схожу поглядеть, спит ли она? Кто же это мог плакать, — сказала она, торопливо направляясь к террасе.
Постель Марины была пуста, а Мариетта доложила, что та не могла, по-видимому, заснугь, встала и сказала, что пойдет наверх за книгой.
— Уж с полчаса, как барышня ушла, — добавила она.
Встревоженная Эмилия Карловна пошла наверх. Везде было пусто и тихо, лишь комната Марины оказалась запертой на ключ, и, сколько она ни стучала, дверь не открылась.
Очень огорченная вернулась она к племяннику, который в беспокойстве, злясь на свою неосторожность, ходил по террасе.
— Бедняжка все слышала, — со слезами на глазах сказала старушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19