– А кто поручится, что официальная смерть вашей жены не превратится в мою собственную? – прошипела Фелина, полагая, что терять ей уже нечего.
– Даю тебе честное слово, твоей жизни ничего не угрожает.
Фелина хрипло рассмеялась, но смех ее прозвучал печально.
– Слово дворянина! На него и в самом деле можно положиться! Как и на указы короля. Разве он не пообещал, что на засеянных полях больше не посмеют охотиться?
Насколько помнил Филипп Вернон, еще никто не сомневался в надежности его слова. Было бы это существо мужчиной, он бы с удовольствием заплатил за оскорбление ударом шпаги. А как поступить с непокорной молодой крестьянкой, чьи глаза сверкали, как стальной клинок из Толедо?
– Я привык убивать только в бою и только напавших на меня. Тебе придется рискнуть и поверить слову маркиза де Анделис.
– А если я не захочу оказать вам такую услугу?
Усталый вздох означал, что спор ему уже наскучил, лишь подтвердив его сомнения.
– Тогда ты докажешь, что твои слова гораздо менее надежны, чем мои. Разве ты не обещала быть в моем распоряжении, если я позабочусь о вступлении твоей сестры в монастырь?
Красные пятна на щеках Фелины стали ярче, но на сей раз от стыда. Она смущенно отвернулась от его пронзительного взора. Конечно же, как она могла забыть о Бландине! Дворянин совсем лишил ее рассудка.
– Я тоже выполняю обещания! Однако как бы мало ни значила моя жизнь для вас и вам подобных, мне она не безразлична, поэтому позвольте мне побеспокоиться о ней, – возразила Фелина.
Де Анделис поднял веки, и легкое изумление отразилось на его лице.
– Для крестьянки ты слишком хорошо говоришь, Фелина. Кем были твои родители?
Она уже успела понять, что бессмысленно отказываться от ответов.
– Мой отец был свободным крестьянином, а моя мать выросла среди благочестивых сестер в Бомоне. Она была подкидышем. Мать сама предполагала стать монахиней, но потом влюбилась в крестьянского сына, приносившего в монастырь дрова. Она вышла за него замуж и покинула монастырь. Не думаю, чтобы мать была очень счастлива. Очень набожная, она мечтала, чтобы дочь исполнила то, от чего отказалась она сама. Бландина похожа на нее. Сестра уменьшала разочарование, которое мать испытывала из-за отсутствия у меня подлинной набожности, хотя я любила разглядывать священные картинки в ее книге.
Ее спутник с удивлением услышал, как хриплый сдержанный голос зазвучал совсем по-иному, едва девушка начала рассказывать о матери и сестре. Хрипота сначала стала меньше, потом вовсе пропала, сменившись красивым мелодичным альтом.
– В книге? – спросил он, стремясь продлить рассказ Фелины, когда она замолчала. – Ты сказала, что у матери была книга?
Фелина кивнула.
– Это было ее главным богатством! Тоненькая книжка со священными молитвами и чудесными картинками. Перед смертью она завещала ее аббату, которому книжка очень нравилась. Бландина была тогда слишком мала и не понимала тайны букв и слов, как я.
– Я тебя правильно понял? Ты умеешь читать?
Фелина была достаточно откровенна, признав свое умение ничтожным.
– Немножко, господин. Я умею писать свое имя и первые строчки молитвы «Отче наш», но я уже давно не упражнялась. После смерти матери стало не до того.
– Если захочешь, сможешь в замке Анделис продолжить занятия. Может быть, мой тесть легче перенесет утрату, занимаясь с тобой.
– Отец вашей супруги?
На этот раз любопытство Фелины пересилило ее гордость.
– Амори де Брюн. Он должен знать о нашей тайне и будет о ней знать. В Варфоломеевскую ночь он потерял жену. Мысль, что я по приказу свыше вынужден буду, вероятно, жениться на католичке, для него так же невыносима, как то, что король приобрел Париж за мессу.
Девушка, для которой насмешливое замечание неистощимых на юмор парижан по поводу очередной смены Генрихом Наваррским своей веры было совершенно непонятным, только плотнее завернулась в огромный плащ.
Религиозные споры благородных господ принесли сельским жителям лишь разоренье от войны и солдатских грабежей.
Король и его сторонники вроде бы сражались за веру, думая при этом о влиянии и власти. Крестьянам было безразлично, кто ими управлял. Они жили в нищете как у хозяина-католика, так и у хозяина-гугенота. И Фелина в отличие от матери и сестры давно отвыкла думать о небесном.
Она храбро боролась с подступающим страхом. И справилась с ним, вновь припомнив вид жалкого, растоптанного тела, найденного ею среди растерзанного поля.
Когда не помогало ничто другое, ненависть творила чудеса.
Де Анделис догадывался, что шахматные ходы королевской политики утомили его спутницу. Впервые он увидел в ней не двойника жены, а самостоятельную личность, и непривычный оттенок сострадания появился в его хищном взоре.
– Не ломай голову над непонятными тебе вещами. Моя супруга много лет больна, никто не ждет, что она когда-либо покинет замок или примет участие в публичных собраниях. Мое личное присутствие тебе также не придется терпеть слишком долго. Я уеду в Париж, как только все устроится.
К своему удивлению, Фелина восприняла это сообщение скорее с какой-то растерянностью. Как бы сурово и отчужденно ни обращался с ней маркиз, он оставался единственной опорой в запутанных событиях.
Нетерпение, с которым он глядел по сторонам, заставляло предполагать приближение к цели путешествия.
Дождь перешел в едва различимую, все пронизывающую морось, повисшую над землей, подобно серому покрывалу. Солнце, которому пора было взойти, еще скрывалось за облаками. Жерди моста простучали под железными шинами колес, потом под ними заскрипела галька.
Аллея стройных высоких тополей окаймляла красивый въезд. Когда она плавной дугой подступила к пологой парадной лестнице, Филипп Вернон откинул кожаную штору.
Фелина посмотрела на светлое большое квадратное здание, украшенное со всех четырех сторон остроконечными башнями. Казалось, что эти башни вместе с замком росли прямо из окружавшей их зеленой густой травы.
Карета после легкого толчка остановилась, и маркиз издал странный сдавленный звук.
Полная ожидания, девушка наклонилась вперед, стараясь разглядеть, что же привлекло его пристальное внимание. И увидела.
Посреди здания, прямо над главным порталом фасад сужался, образуя треугольник, украшенный резьбой по камню. Из среднего окна треугольника свисало большое, пышно расшитое знамя. Но великолепие золотого шитья гасилось черной траурной лентой, промокшей и мрачной.
Маркиз де Анделис приехал слишком поздно.

Глава 3
– Идем со мной! Только закрой лицо капюшоном!
Прежде чем Фелина полностью осмыслила приказ, ее уже вытащили из кареты. Лишь надежный захват крепких мужских рук помешал ей упасть на тщательно разровненную гальку, когда ее слишком длинный плащ запутался в ногах.
Приезд маркиза не остался незамеченным. К нему навстречу поспешил лакей в сопровождении одетой в темное упитанной матроны с белым полотняным чепцом на голове. На ее покрытых румянцем щеках были отчетливо заметны следы слез.
Почтительное приветствие матроны сразу резко оборвали:
– Уберите траурную ленту!
Решительное движение подбородка маркиза в сторону окна не оставляло сомнений в том, что подразумевалось знамя.
– Но, мсье, ее милость маркиза...
Едва сдерживаемые слезы потекли снова. Маркиз де Анделис не стал терять время на утешение.
– Делайте, что говорят, мадам Берта! Немедленно! Где сейчас мсье де Брюн?
– В часовне, у... у...
Ответ женщины прервало всхлипывание.
Фелина догадалась, что отец стоит у гроба дочери, и поняла без объяснений, что эта женщина была для маркизы больше, чем просто служанкой. Ее печаль выглядела искренней и отчаяние в растерянных голубых глазах – неподдельным.
Однако Фелине не оставили возможности для дальнейших наблюдений.
Филипп Вернон ни на миг не ослаблял захват ее руки, отдавая приказания. Теперь он потащил ее дальше. Подхватив свободной рукой полы плаща, она с трудом поспевала за быстрыми шагами поднимавшегося по лестнице маркиза. Великолепный, облицованный мрамором вестибюль он миновал с той же поспешностью.
Ее изумленный взор замечал признаки огромного богатства: полированное дерево, красивую резьбу по камню, яркие, пестрые восточные ковры, пока не наткнулся на черную драпировку, превратившую помещение, в которое они вошли, в мрачный склеп. Даже оба окна со сценами из Евангелия на цветных стеклах завесили черным.
Изобилие черной материи оказалось, вероятно, причиной того, что Фелина не заметила мужчину, тоже в черном, стоявшего перед гробом на коленях. Она видела только покойницу.
Закутанная в нежный розовый шелк, с кружевной вуалью на голове и сложенными на груди, поверх увядших цветов, руками, маркиза де Анделис походила на спящего ангела. Неземное создание сказочной красоты. Никогда еще ей не встречалась такая прекрасная дама.
Фелина не почувствовала, как у нее из глаз вдруг потекли слезы, которых не было в день смерти отца. Переживания, вызванные видом умершей, были ей совершенно непонятны. Она не знала, в чем дело. Она осознала только, что будет до конца своих дней сожалеть о невозможности увидеть Мов Вернон живой. Фелина разделяла скорбь обоих мужчин, потерявших такую женщину, хотя не могла себе объяснить почему. Маркиза была дворянкой, принадлежала к тому сословию, которое юная крестьянка поклялась ненавидеть.
– Филипп!
– Отец!
Мужчины, видно, не умели выражать боль словами. Молчаливое крепкое объятие стало единственным явным признаком их внутренних чувств.
Прикрыв глаза ресницами, Фелина попыталась создать себе представление о старшем.
Будучи на целую голову ниже маркиза, Амори де Брюн отличался приземистой массивной фигурой. Над узким кружевным жабо, в котором полностью скрывалась короткая шея, поднималась выразительная голова с редкими седыми волосами. Усы и борода также были больше седыми, чем темными.
Все это вместе с серыми глазами под кустистыми бровями напомнило Фелине жесткий, изборожденный морщинами лик у каменной статуи грозящего святого Антония, украшающей сельскую церковь в Сюрвилье. Она невольно постаралась отступить еще дальше в тень и слиться с темной стеной позади маркиза.
Позже она узнает, что от этого господина ничто не может укрыться даже в самый скорбный час его жизни, наполненный острой болью. Мов оставалась последним звеном, связывавшим его с Маризан, любимой супругой. С женщиной, которую вместе с неродившимся наследником он потерял в ночь, навсегда оставшуюся в памяти французских гугенотов как ночь «кровавой свадьбы».
Годы вроде бы зарубцевали его рану, но не уменьшили болезненного ощущения горькой утраты. К этому добавилось прискорбное сознание того, что политика и вера плохо уживаются друг с другом. Пусть Генрих Наваррский считается идеальным королем, способным возродить страну, разделенную на части войнами, – человеку, меняющему вероисповедания по своему усмотрению, де Брюн второй раз не поверит.
– Ты не один? – заметил он спокойно.
Глубокий, хорошо поставленный голос обладал таким естественным авторитетом, что маркиз почтительно кивнул, а Фелина хотя и грациозно, но не очень ловко присела в реверансе.
Филипп Вернон предпочел, чтобы факты сами говорили за себя. Он откинул назад капюшон, закрывавший половину лица его спутницы.
Фелина как раз вовремя подняла веки, успев заметить искорки удивленья и испуга в серых глазах пожилого мужчины. Затем он снова овладел собой. Лишь глубокий вздох всколыхнул грудь под бархатным жилетом, и серый оттенок морщинистого лица стал чуть бледнее.
– Кто эта малышка?
– Крестьянка из Сюрвилье. Ее отец погиб во время охоты. Ей с сестрой пришлось покинуть арендованный участок, и она согласилась поступить в мое распоряжение.
– А сестра?
– Только что вступила в монастырь благочестивых жен в Бомоне.
Когда над ее головой начался разговор, Фелина очнулась от забытья, в которое ее ввергли предыдущие события.
Для этих людей она, кажется, была вещью, а не живым человеком! Как небрежно сообщил маркиз о смерти ее отца, в которой тоже был повинен! А ведь Жан своими руками кормил семью и обрабатывал графские поля. Ну, а что сделала покойная принцесса во время своего бесполезного существования? Стоило ли так печалиться о ней?
Фелина заставила себя не слушать голоса сердца, которое, вероятно, считало мир осиротевшим без такого создания, как Мов Вернон, маркиза де Анделис. Благородные господа, вроде этих двоих, убили ее отца, и сочувствие к им подобным было непозволительной роскошью для нищей крестьянки.
– Зачем она тебе? – спросил Амори де Брюн.
Фелина непроизвольно напряглась. Неужели маркиз повторит свое невероятное предложение? Ожидая ответа, она не чувствовала уже в нем необходимости. По глазам Амори де Брюна, смотревшего то на нее, то на покойную, нетрудно было заключить, что он если и не все понял, то о многом догадался.
– Известие о смерти Мов не может выйти за пределы замка. Для короля она должна остаться живой!
– То есть для Терезы д'Ароне? – многозначительно уточнил пожилой господин.
Фелина впервые услышала это имя. Значит, Терезу д'Ароне король предназначал маркизу в качестве новой супруги?
– Для кого бы то ни было! Я приказал мадам Берте снять траурную ленту. Наши слуги преданы нам. Я полагаю, ты разрешишь похоронить Мов тайно. Имя и титул на могиле не способны ее воскресить. Потом ей поставят заслуженный ею памятник.
Свою речь Филипп Вернон сопроводил нетерпеливым движением руки.
Де Брюн справился с первоначальным шоком и теперь разглядывал замурзанную девушку, чьи босые ступни виднелись из-под чересчур длинного плаща.
– Ты хочешь выдать малышку за свою супругу? Крестьянскую девицу? Внешнее сходство, не спорю, поразительное, а все остальное? Речь, манеры, образованность, изящество? Ты фантазер, Филипп!
Де Анделис плотно сжал толстые губы.
– А ты забыл, что Мов девять лет не покидала замка. Никто не сумеет обнаружить разницу. Кроме того, я не сумасшедший.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25