Старик, сидевший в кресле возле камина, с больными ногами, закутанными для тепла в стеганое одеяло, однозначно указал ей на табурет напротив себя.
– Если не хочешь, чтобы и шея у меня заболела от необходимости глядеть на тебя снизу вверх, сядь, дитя мое. К тому же я хотел бы понять, за какую мою провинность я снова из отца превратился в господина.
Фелина бессознательно поправила складки на подоле, присев на табурет. Ей было нелегко причинять боль человеку, который всегда относился к ней с симпатией. Однако она не уклонилась от ответа.
– Настало время кончать комедию, мсье. Я больше не могу обманывать короля.
– Почему ты вдруг ощетинилась? Куда делась твоя любовь к Филиппу? Неужели она оказалась так мала, что ты готова о ней забыть?
Несправедливые упреки ранили Фелину больше всего. И если внешние следы ее бегства стали почти незаметными, страх и отчаянье сделали ее гораздо более ранимой и слабой, чем можно было предположить, глядя на нее.
Она постаралась скрыть слезы и прошептала еле слышно:
– Он забудет обо мне. Как только найдет достойную замену вашей дочери, он и знать не захочет о моем существовании. Отпустите меня! Каждый час моего пребывания здесь слишком труден. Если у вас сохранилась симпатия ко мне и к Филиппу, отпустите меня.
– Нет!
– Нет? – спросила она, не веря своим ушам. – Но у вас нет другого выхода, мсье. Наш обман раскрыт. Мадам д'Ароне из-за моей глупости узнала, что я католичка.
– Забудь о Терезе д'Ароне. Мы давно знаем о ее нечестной игре с тобой, – успокоил ее старик.
– Она расскажет обо всем королю. И в лучшем случае он выскажет вам свое недовольство. А может и наказать вас или заставить тоже перейти в католичество. Если вы не расскажете ему о нашем обмане. По-моему, плохо и то, и другое!
– Ее угроза и заставила тебя бежать из Лувра? Очень надеюсь, что в аду эту интриганку ждет особенно сильный огонь.
На губах Фелины появилась улыбка.
– Допустим, что ее шантаж совпал с моими намереньями. Я должна была бежать во что бы то ни стало. И сейчас должна. Поверьте, я знаю, что делаю. Так будет лучше для Филиппа.
– А как с ребенком, которого ты ждешь?
– О, Боже милосердный, неужели у меня не осталось никаких секретов? Это мой ребенок! Оставьте мне хотя бы единственное утешение!
Поединок между двумя парами серых глаз закончился победой Амори де Брюна. Он понимал, что надо начинать разговор, ибо опасно было ждать подходящего момента или подыскивать в уме особенно удачные фразы.
– Тебе не нужно уходить, Фелина! Твой побег закончен. У тебя есть все права занять среди нас свое место и забыть о причиненном тебе зле. Жизнь в большом долгу перед тобой! Тебе знакома эта книга?
Он взял с приставного столика книгу в кожаном переплете. Молодая женщина удивленно посмотрела на нее.
– Молитвенник моей матери! Откуда он у вас? – Она помолчала, наморщила лоб и сделала моментальный вывод. – Вы узнавали обо мне у аббата Видама. Но зачем забрали у старика эту ценную вещь? Ведь у вас такое количество интересных изданий! Разве недостаточно было ему огорчения из-за того, что я уехала не попрощавшись, хотя должна его за многое благодарить?
– Часослов твоей матери, – многозначительно повторил Амори де Брюн хриплым голосом. – И перестань переживать за отца Видама. Я ведь не жулик. Он был щедро вознагражден за возвращенную тебе книгу твоей матери.
Фелина едва осмелилась дотронуться до протянутого ей тома. Затем сказала задумчиво:
– Книга моей матери. Для меня осталось загадкой, как она у матери оказалась. Я не думаю, что книга всегда принадлежала ей. И потому считала правильным, что после смерти матери книга досталась аббату Видаму. А мне она зачем?
Амори де Брюн подтвердил:
– Она принадлежала твоей матери, но воспитавшая тебя крестьянка не была ее законной владелицей.
Фелина еще больше побледнела.
– Я... я не понимаю, что вы хотели сказать...
– Твоя мать, моя родная Фелина, была прекрасной, жизнерадостной, немного упрямой дамой, которая смогла бы обвести вокруг пальца безумно влюбленного в нее супруга. Поэтому он совершил глупость, взяв ее, вопреки предчувствию в Париж на свадьбу Генриха Наваррского, хотя она была на седьмом месяце беременности. Когда ему стало ясно, как обострилась вдруг политическая ситуация, он отправил ее вечером перед Варфоломеевской ночью назад в Нормандию, в свое имение. Но она не вернулась туда. На ее карету напали католики, все пассажиры и слуги были убиты. Кучер, которого тоже сочли мертвым, спустя несколько недель принес ужасную весть.
Никто не знал, что юной даме в последний момент удалось убежать. Лишь немногие вещи, которые держала на коленях, захватила она с собой. Среди них Часослов. Хотя ей удалось присоединиться к группе протестантов, счастье не улыбнулось ей. В лесу близ Сюрвилье у нее начались схватки. Ее спутники, опасаясь за собственные жизни, оставили женщину там. Добрая крестьянка, увидев роженицу, укрыла ее в пустом сарае. Следующей ночью на свет родилась крохотная девочка, стоившая жизни своей матери. Дама умерла, не приходя в сознание. Крестьянка с помощью местного священника похоронила незнакомку, забрав себе ее имущество. Опасаясь, что разгневанные католики не пощадят и младенца, она выдала девочку за собственную дочь, а священник окрестил новорожденную, дав ей имя Фелина. Обоим она напомнила маленького, беспомощного котенка.
Фелина уставилась на Амори де Брюна широко раскрытыми глазами.
– Откуда... вы все это узнали? – произнесли ее пересохшие губы.
– Частично из собственных горьких сведений, частично из рассказа отца Видама, у которого мы спрашивали о тебе. Девичья фамилия твоей матери была дю Рок. Маризан дю Рок. Родовой герб дю Рок изображен на первой странице.
– Маризан дю Рок?
– Ты похожа на нее, как может дочь походить на мать. Не на сестру Мов ты похожа. Та была нежной, послушной, смиренной и очень терпеливой. В отличие от Маризан, чей темперамент сочетал порывистость ветра и неукротимость бури. Однако супругой она была нежной, заботливой, такой, какую только может пожелать себе мужчина. У меня никогда не возникало желания искать себе другую!
Фелина уже не могла усидеть на табурете. Она вскочила и прижала пальцы к вискам, словно пытаясь навести порядок в мыслях и чувствах, кружившихся в голове.
Ей вспомнилась печаль, наполнившая ее при взгляде на покойную Мов Вернон. Неосознанная боль и сожаление о том, что она уже никогда не познакомится с этой женщиной. Неужели она бессознательно ощущала в своем сердце связь? Прочный союз между сестрами, не поддающийся объяснению? А как еще объяснить симпатию, возникшую с самого начала к человеку, сидящему сейчас напротив нее?
Ее вопросительный взгляд остановился на слегка квадратном впечатляющем лице под седыми волосами.
– Значит, я... Господь небесный, значит, я ваша дочь? Сестра Мов Вернон? Нет, нет... это просто невероятно!
Амори де Брюн развернул пергамент и молча протянул его ей. Фелина пробежала глазами корявые строки и определила, что это выписка из церковной регистрационной книги.
«В год 1572 после Рождества Христова, в 26 день августа месяца на свет появилась Фелина. Мать умерла во время родов. Да упокоит Господь ее душу. Жан и Бландина удочерили новорожденную».
– Твоя мать носила украшение, которое аббат Видам должен был по желанию Бландины передать в монастырь благочестивых жен, но не сделал этого. Нитку жемчуга. Поверни лунный камень по часовой стрелке.
Дрожащими пальцами Фелина исполнила просьбу. Медальон, висевший на нитке, раскрылся, и она увидела свое лицо!
Рука неизвестного художника изобразила на крохотном овале Маризан де Брюн во всем ее очаровании. Очертание губ, блеск серебристых глаз, гордая линия длинной шеи – ошеломляющее собственное отражение в зеркале.
Труднее было узнать лицо Амори де Брюна в угловатых чертах молодого мужчины, изображенного на другой створке медальона. Лес густых каштановых волос покрывал голову, а серые глаза смотрели на Фелину с непоколебимой уверенностью в себе.
Это было последним доказательством, убедившим и отца Видама, хотя жизнь оставила заметные следы на уже дряблой и морщинистой коже дворянина.
Фелина ощутила ладонью острые края медальона и подняла глаза. Будто под действием магической силы подошла она к старику и опустилась перед ним на колени. Положив на его ноги голову, она застыла в неподвижной позе, и Амори де Брюн не сразу заметил, что она плачет.
Мягким движением он заставил ее поднять лицо и вытер слезы на щеках. Однако Фелина не могла остановиться. Влага продолжала непрерывно стекать по ним. Потрясенная услышанным и увиденным, женщина была способна только всхлипывать.
– Очень надеюсь, что слезы, которые ты проливаешь, последние, – проворчал растроганный де Брюн не совсем твердым голосом. – Ведь должен тебе признаться, даже после свершившегося во время поисков псевдо-Мов чуда я не сумею полюбить тебя сильнее, чем любил уже много месяцев назад, дитя мое!
– Отец!
Возможность с полным правом и чистым сердцем назвать его так устранила смятенье и дала наконец место бурной радости. Еще понадобится время, чтобы осознать все изменения и сделать необходимые выводы. В данный момент ей достаточно оказаться в его ласковых объятьях.
– Теперь ты веришь, что нет нужды бежать из этих стен?
Он вернул ее снова в реальную действительность и тем самым вызвал тревожные вопросы, невольно сорвавшиеся с ее губ:
– А Филипп? Что он думает о случившемся? Где он? Почему избегает меня? Почему ничего мне об этом не рассказал?
На губах старика появилась снисходительная усмешка.
– Он не уверен в твоей реакции. Он вдруг задал себе вопрос, его ли самого ты любишь или только жизнь, которую он мог тебе предложить. Как Фелина де Брюн ты стала юной дамой из знатной семьи и в состоянии выбрать любого из благородных мужчин, которые вскоре упадут к твоим ногам.
– Благородная дама с ребенком от другого в своем чреве. Вы забыли о некоторых существенных деталях, отец! – произнесла она насмешливо.
– Не жди от впавшего в отчаянье влюбленного разумных мыслей, малышка. Он сражается с призраками и проклинает судьбу, позволившую тебе теперь принимать самостоятельные решения. Крестьянскую дочь Фелину он мог бы силой привести к алтарю. В Париже он не преминул мне заявить, что собирается сделать это несмотря на твои и мои протесты. Он хотел обвенчаться с тобой, еще считая твое сходство с моей дочерью простой игрой природы. Но тебе вдруг выпала удача! Даму де Брюн он не смеет завоевать насильственным путем. И теперь предполагает худшее, поэтому страдает, надеется и снова учится молиться.
– Как может он сомневаться в моей любви? Он с ума сошел!
Амори де Брюн сдержанно подтвердил справедливость ее восклицания.
– Безусловно. От тебя зависит возможность вернуть ему рассудок.
– Однако я не смогу выйти за него замуж! – внезапно вспомнила Фелина. – Я же католичка! Вся дурацкая комедия разыграна потому, что он не хотел католичку в жены!
Наверное, впервые за всю свою долгую жизнь Амори де Брюн сумел спокойно отнестись к проблеме, из-за которой во Франции вспыхнула ужасная война.
– Возможно, все мы недооцениваем великую справедливость Всевышнего. Возможно, даже я напрасно осуждал короля, для которого мир в стране стал важнее победы одной из религий. Я с удивлением начинаю понимать, что мне, в сущности, все равно, в какой церкви молится моя дочь. Важно, что она живет, что Господь по своей доброте подарит мне внука. И не думай об угрозе мадам д'Ароне. Как только утихнет моя подагра, я сам расскажу королю о той путанице, которая возникла в нашей семье. Генрих Наваррский умен и справедлив, он наверняка не станет мешать твоему счастью.
Фелина интуитивно поняла, как сильно все эти события потрясли Амори де Брюна, если даже строгие догмы его веры вновь обретенная дочь сумела значительно смягчить. Однако она все еще не решалась поверить в собственное счастье. Возможно ли, что лишь она видела трудности там, где их на самом деле не было? Действительно ли король, проявив великодушие, позволит торжествовать справедливости? А что с Филиппом?
– Антуан! Антуан! Проклятье, где он застрял?
Филипп Вернон, маркиз де Анделис, был таким же раздраженным и нетерпеливым, как и его голос. Исчезновение камердинера соответствовало его настроению. При этом маркиз прекрасно понимал, почему вышколенный слуга избегал своего господина, которому в данный момент все равно не угодить.
Уже целая ночь и целый день прошли с тех пор, как Амори де Брюн разговаривал со своей дочерью. Неужели Фелина не поняла, что он ждет от нее решения? Что он почти потерял рассудок? Что неуверенность, вызванная ее молчанием, его тяготит?
Еще во время скачки из Бомона в Анделис она молчала, как немая, отвечая на все вопросы лишь движеньем головы. А что он мог поделать? Опять не спать всю ночь, напрасно мечтая заключить ее в свои объятья? Он ведь не смеет принуждать ее, и это проклятое бессилие нервировало его, вызывая неоправданный гнев.
После беседы с Амори де Брюном Фелина не выходила из своей комнаты, это ему было известно. Только мадам Берте разрешалось туда входить. Что делала там Фелина в одиночестве? Почему она избегала встречи с ним? Почему не выходила к столу?
И сегодня вечером он напрасно ожидал ее появления во время ужина.
Гордость не позволяла ему задавать вопросы тестю. За столом шли скучные разговоры о сорте зерна, которое надлежит сеять в марте.
Конечно, ее отец потешался, видя его смятение. Но пусть Фелина сама скажет обо всем. Правда, ожидание постепенно сводило его с ума!
Окончательно рассерженный, он налил себе вина из графина и стал развязывать шнурки на коричневом жилете. Во время войны он достаточно долго обходился без камердинера и потому всегда мог раздеться сам. Сняв жилет через голову, он остался в вышитой белой холщовой рубахе и коротких, до колен, штанах, обтягивающих его мускулистые ноги. Сапоги и чулки были брошены вслед за жилетом, и он босиком направился к своей постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25