По ссылке сайт Водолей ру
Беспокойство объяснялось тем, что теперь он хотел выздороветь, чтобы жить с Камиллой. То, что Вертюшу лечил только животных, придавало Зебре бодрости. Он предпочитал, чтобы его лечили как млекопитающее, а не как наделенное разумом существо. Лошадиные снадобья внушали ему гораздо больше доверия, нежели лекарства, бесплатно выдаваемые пенсионерам. Но добрейший Оноре должен был прийти только в десять. Ничего не поделаешь, пришлось Гаспару самому взяться за градусник, дабы самолично оценить свои шансы на жизнь.Тридцать семь и две – и дальше ни с места. Отсутствие высокой температуры тревожило Зебру, как затишье перед бурей; он машинально сунул стеклянную трубочку обратно в кишку и склонился над рентгеновскими снимками. Еще раз придирчиво просмотрел их один за другим. Его огорчило белое пятно под левым плечом. Чем больше он щупал грудь, тем больней становилось при нажатии. Через несколько секунд Зебра с помощью воображения точно определил место злокачественной опухоли, которая, по его мнению, пировала, пожирая сердце.Обескураженный Зебра тяжело опустился на табурет. И в ту же секунду глаза его налились кровью – такая острая боль пронзила его. Он завизжал, как поросенок, и рывком вскочил на ноги. Градусник вонзился в его внутренности до самого утолщения на конце. Это неожиданное подлое нападение сзади заставило Зебру повернуть голову и посмотреть через плечо. Он дико зарычал, точно лев, которого кто-то пытался использовать как львицу, и опустился на четвереньки. Получив рану в такое деликатное место, он не мог позвать на помощь; но тут он услышал сонный голос Камиллы, которую его визг сорвал с постели.Сначала вместо какого бы то ни было объяснения она услышала опять-таки поросячье повизгивание и увидела воздетый к небу перст. Челюсти Зебры под небритыми щеками словно стянуло судорогой. К счастью, Камилле не пришлось долго искать виновника несчастья. Глянув на оголенный зад мужа, она сразу поняла, что худшего пока что удалось избежать: термометр был целехонек. Оставалось только извлечь его, что она и проделала, уцепившись за набалдашник пальцами. Спасенный Гаспар позволил ей проводить себя в спальню.Через полчаса у крыльца остановилась машина. Через полуоткрытую дверь Зебра услышал хрипловатый голос Оноре:– Есть тут кто-нибудь?– Я еще жив, входи! – крикнул Гаспар.В проеме двери показался Оноре, динозавр, сверкающий стеклами очков в жестяной оправе. Вопреки обыкновению он сегодня мало говорил и руки держал в карманах, а ведь руки эти всегда как будто разговаривали с руками собеседника и казались очень уж маленькими для такого огромного тела. Камилла налила ему рюмочку, к которой он не прикоснулся; сердито прокашлялся, прежде чем напуститься на Зебру.– Я заходил в больницу. Видел результаты анализа крови и рентгеновские снимки.Затем Оноре без околичностей изложил свою точку зрения на рак крови в словах весьма доходчивых, но отнюдь не дипломатичных. По старой дружбе он объяснил Зебре, что его белокровие – всего лишь игра воображения, выдумка, и если он согласен на радикальную операцию по поводу завихрения мозгов, то пока что еще можно надеяться на выздоровление.– И я не проповедую в пользу своего прихода, лечить тебя буду не я, – сказал он в заключение и только тогда залпом осушил предложенную Камиллой рюмочку.Гаспар, опять же по старой дружбе, обозвал Оноре шарлатаном и высказал это мнение тем более горячо, что в какой-то мере считал его справедливым, так как подобными рассуждениями Вертюшу свел на нет его шансы удержать Камиллу: раз уж друг отметает его тяжкий недуг, она, чего доброго, снова навострит лыжи, по крайней мере так подумал Зебра.Разговор пошел вкрутую. Оноре не полез за словом в карман; чтобы покончить с перепалкой, Зебра поклялся, что напустит на жену Оноре оспу, а на его виноградники – филоксеру. Они чуть не сцепились врукопашную, но не мог же Оноре поднять руку на больного неизлечимой болезнью. Предпочел удалиться, получив вдогонку залп чужеземных выражений без всякого порядка и смысла, но явно оскорбительных. Когда ярость Зебры брала верх над воспитанием, он вынужден был прибегать к языкам, которыми не владел, чтобы выразить снедавшие его страсти в космополитическом плане.Утверждение Гаспара, что у него рак крови, должно было бы сразить Камиллу, но она слишком убеждена была в жизнестойкости Зебры, чтобы поверить этому. Она не думала, что какая бы то ни было болезнь может одолеть Зебру, это все равно, что поджечь одной спичкой сырую зеленую ветку; к тому же сама мысль о подобном несчастье была настолько невыносима, что Камилла гнала ее прочь. Слово «рак» не проникало за ее барабанные перепонки. Зебра страдает, это верно, но, уж если до того дойдет, он на весле поднимется к истокам Ахеронта Подземная река в царстве мертвых (греч. мифол.).
и возобладает над хворью.– Милый, – прошептала Камилла, поддавшись наплыву нежности, – когда ты выкарабкаешься из беды, мы снова пойдем заниматься любовью в номер семь.И Зебра вдруг понял, что Камилла остается. Он должен поправиться, а если исход битвы с недугом окажется для него неблагоприятным, он будет молчать, как могила, до самого конца и не потерпит, чтобы кто-то рассказал Камилле о неизбежности его кончины. Если ему суждено уйти в мир иной, пусть его последние каникулы будут настолько же легкими, насколько тяжело его теперешнее положение. Но боевые действия лишь начались. Ради Камиллы он чувствовал себя способным придушить дремавшего в нем неизлечимо больного. Мысль о том, что он носит в груди смерть, вызывала у него эйфорию. Наконец-то он жил с женой так, как если бы каждый день был последним, на этот раз всерьез.Гаспар ни разу в жизни не соглашался лечь в больницу – пока что обходился своим личным ветеринаром. Можно представить себе, какие чувства он испытал!На первом же приеме величественный профессор хотел заставить его раздеться перед целой сворой зубоскалящих студентов-практикантов. Сначала Зебра не поверил своим ушам, потом вежливо запротестовал, но не надо думать, что все так и хлынули к двери; тогда он схватил крупный осколок разбитой бутылки и замахнулся им на будущих эскулапов, жест был недвусмысленным. И эффект оказался мгновенным: студиозы в белых халатах гурьбой повалили к двери и схлынули быстрей, чем прибой от прибрежных скал Мон-Сен-Мишеля. Больше конфликтов не было: дальнейшие консультации проводились с глазу на глаз.Зебра даже потребовал – неслыханное дело! – чтобы к нему обращались как принято в обществе – в первом лице. Стажеры, в нарушение традиции, говорили при нем не «случай Соваж» или «больной» плюс безликое третье лицо, а обращались к нему «мсье Соваж» и при этом смотрели ему в глаза! Только представьте себе, с ним обходились как с человеком, не отрекшимся в стенах больницы от чувства собственного достоинства. Такого никто не мог припомнить. И еще он вытребовал себе привилегию, которая заключалась в том, что ему объясняли, зачем та или иная процедура.Второй раз Зебра взбрыкнул в небольшой комнате ожидания перед герметизированной выгородкой, где больных облучали из кобальтовой пушки. В эту комнату набивалась толпа страждущих, и сидеть приходилось довольно долго. На каталке лежал скороспелый старик лет сорока, на котором живого места не было от метастазов, рядом безволосые дети цеплялись ручонками за мать, обводя потускневшим взглядом эту прихожую смерти. Они не удивлялись открывавшемуся их глазам зрелищу, как будто никогда не видели перед собой ничего другого, кроме полуразложившихся человеческих тел.И вот Гаспар присоединился к этому малому народцу в геенне, где зебра перегрызла бы удила; просидев часа полтора, он встал, не говоря ни слова, и, ко всеобщему изумлению, вошел в камеру для облучения, куда его никто не вызывал.За кобальтовыми пушками три сотрудника больницы пили кофе и обменивались мнениями на фривольные темы.– Что происходит? – медленно спросил Зебра.– Перерыв на завтрак.– И так бывает каждый день?– Нет, сейчас сменная бригада в отпуске.– А-а… пойдемте, взгляните, что делается в комнате ожидания.Заинтригованные чиновники в белых халатах вышли в приемную, где бродила и закисала смесь отчаяния и нетерпения; но никакое особое событие не смутило равнодушия технарей от медицины.– Вы ничего не замечаете? – стоял на своем Гаспар.– Нет.Они не увидели открывшегося их взору двора чудес, не поняли, чему подвергают эту кучку теней. Привычка к ужасам вошла в их кровь и заморозила все их чувства. Они не страдали за ближнего. А Зебра после бунта еще долго сидел на стуле в полной прострации. Он возвратился к жизни, только когда Камилла его приласкала.Не первую неделю Зебра держался на ногах благодаря Камилле и ради Камиллы. Жена всегда была при нем, уходила только в уборную, ванную да по магазинам. Летние каникулы освободили ее от посещения лицея, а дети болтались сами по себе. Тюльпан пересек Ла-Манш для первого знакомства с формами англичанок под предлогом курсов английского языка. Камилла требовала, чтобы на чужбине он соблюдал приличия. Что до Наташи, та немножко занялась восстановлением справедливости на городском кладбище, после чего стала помогать по хозяйству на ферме Альфонса и Мари-Луизы.Каждый день Камилла сопровождала Гаспара от дома Мироболанов до больницы и обратно, и так продолжалось до тех пор, пока врачи не решили отобрать у нее Зебру на недельку; по крайней мере так он это представлял себе, когда ему предложили лечь на обследование.Изнуренный Гаспар немного посопротивлялся только для виду, но завопил, когда усатая медицинская сестра, несомненно обиженная судьбой в плане любовных интрижек, заявила, что жена не может разделить с ним больничную койку. Камилла сдерживала мужа, приносила за него извинения. Обследование было ему совершенно необходимо. Болезнь его разрасталась пышным цветом и уже в открытую охватывала весь организм. В лимфатических узлах образовались тугие катышки. Но Зебра все равно отказывался спать без Камиллы.Если предстоящие ночи должны были стать последними, он хотел испить чашу супружеского счастья до дна. Таково было его последнее желание, безумная мечта угасающего любовника, он не желал замечать своей немощи; уже почти месяц Орас ни на что не откликался, превратился в реликт прошлого, осколок минувшей поры.Камилла взяла сторону врачей, и после такого предательства Гаспар покорился. Стоя в больничном халате, он глядел, как она исчезает в конце коридора, после того как раздавался звонок, возвещавший об окончании времени посещения больных. Одиноким призраком бродил он по коридорам, перед тем как рухнуть на односпальную койку; Зебра промок от слез.Однажды вечером Альфонс зашел за Камиллой в больницу и передал Зебре его почту. Среди счетов и рекламных проспектов было письмо с английской маркой. Тюльпан наконец-то нарушил молчание. Камилла и Альфонс, пожелав Зебре выздоровления, ушли, их выпроводил из палаты ворчливый страж, именовавший себя старшим братом милосердия. Гаспар попробовал отделаться от этого высокого начальства, швырнув в него шлепанец, но тот своего добился.На обратном пути в машине Камилла и Альфонс смеялись над этой схваткой. Откуда едва стоявший на ногах Зебра черпал энергию, чтобы продолжать играть в жизни и идти напролом через все теснины? Он останется мятежным до конца своих дней. На Камиллу он смотрел каждое утро так, словно солнце в последний раз взошло над их союзом; раз уж он не мог каждый день инсценировать их первую встречу, оставалось лишь повторять каждый день сцену их нынешних встреч, чтобы любовь их продолжала жить во времени.В почтовом ящике дома Мироболанов Камилла нашла другое письмо Тюльпана, адресованное ей. Она пробежала его глазами и пришла в замешательство.Тюльпан не придумал ничего умней, кроме как послать письмо отцу – то самое, которое передал Альфонс, – где со смаком описал свою сладкую жизнь в Англии в нарочито шокирующих выражениях: «…чтобы угодить папе, ты же знаешь, как он обожает сильные эмоции», – писал он.Тогда Камилла еще не знала, что сын давно уже догадался о том, к какому печальному концу приведет отца его болезнь. Письмо это было в глазах Тюльпана последним подарком отцу, оно в шуточной форме давало понять Зебре, что в жилах сына течет отцовская кровь.В качестве примера Тюльпан процитировал матери наиболее бодро написанные места: «Я попал в очень потешную семью, и это очень хорошо. Отец семейства помешан на сексе, не беспокойся, я прикасаюсь только к его дочери. На наше счастье, вечером он закрывается у себя и приходует свою жену. Значит, я могу спать (…), положение улучшается, меня кормят два раза в день, а их старший сын отказался колоть меня героином…»Тюльпан переборщил, и Камилла сочла нелишним поговорить с Зеброй, чтобы он не принимал письмо сына близко к сердцу, иначе у него подскочит температура. Набрала номер телефона. В палате Гаспара не оказалось. Сестры по ее просьбе прочесали больницу, заглянули даже в кухни и вернулись ни с чем: Зебра как в воду канул. Было маловероятно, что он стал невидимкой, поэтому старший брат милосердия пришел к выводу, что больной сбежал.Полиция нашла его только в полночь в аэропорту Руасси, он был в растрепанном виде, кутался в пижаму и плащ, однако у него еще хватило сил таскаться в шлепанцах от окошка к окошку. Кассиры компании под трехцветным флагом, напуганные видом умирающего, отказались продать ему билет в Лондон и тотчас уведомили полицию.Письмо Тюльпана произвело на Зебру сильное впечатление, хоть он и понимал, что сын красуется, и, чтобы предотвратить худшее, он бросился в аэропорт, ехал на электричке и такси в надежде тотчас вылететь в Лондон. Беда, в которую попал его малыш, заставила его забыть о пришедшем в негодность собственном теле. Он любил сынишку так же беззаветно, как Камиллу; в любви он не знал общепринятой мерки.Гаспар видел в Сыне Божьем не просто акробата на кресте именно из-за его широко распростертых рук; часто задумывался о том, как бы Христос объяснился в любви к женщине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
и возобладает над хворью.– Милый, – прошептала Камилла, поддавшись наплыву нежности, – когда ты выкарабкаешься из беды, мы снова пойдем заниматься любовью в номер семь.И Зебра вдруг понял, что Камилла остается. Он должен поправиться, а если исход битвы с недугом окажется для него неблагоприятным, он будет молчать, как могила, до самого конца и не потерпит, чтобы кто-то рассказал Камилле о неизбежности его кончины. Если ему суждено уйти в мир иной, пусть его последние каникулы будут настолько же легкими, насколько тяжело его теперешнее положение. Но боевые действия лишь начались. Ради Камиллы он чувствовал себя способным придушить дремавшего в нем неизлечимо больного. Мысль о том, что он носит в груди смерть, вызывала у него эйфорию. Наконец-то он жил с женой так, как если бы каждый день был последним, на этот раз всерьез.Гаспар ни разу в жизни не соглашался лечь в больницу – пока что обходился своим личным ветеринаром. Можно представить себе, какие чувства он испытал!На первом же приеме величественный профессор хотел заставить его раздеться перед целой сворой зубоскалящих студентов-практикантов. Сначала Зебра не поверил своим ушам, потом вежливо запротестовал, но не надо думать, что все так и хлынули к двери; тогда он схватил крупный осколок разбитой бутылки и замахнулся им на будущих эскулапов, жест был недвусмысленным. И эффект оказался мгновенным: студиозы в белых халатах гурьбой повалили к двери и схлынули быстрей, чем прибой от прибрежных скал Мон-Сен-Мишеля. Больше конфликтов не было: дальнейшие консультации проводились с глазу на глаз.Зебра даже потребовал – неслыханное дело! – чтобы к нему обращались как принято в обществе – в первом лице. Стажеры, в нарушение традиции, говорили при нем не «случай Соваж» или «больной» плюс безликое третье лицо, а обращались к нему «мсье Соваж» и при этом смотрели ему в глаза! Только представьте себе, с ним обходились как с человеком, не отрекшимся в стенах больницы от чувства собственного достоинства. Такого никто не мог припомнить. И еще он вытребовал себе привилегию, которая заключалась в том, что ему объясняли, зачем та или иная процедура.Второй раз Зебра взбрыкнул в небольшой комнате ожидания перед герметизированной выгородкой, где больных облучали из кобальтовой пушки. В эту комнату набивалась толпа страждущих, и сидеть приходилось довольно долго. На каталке лежал скороспелый старик лет сорока, на котором живого места не было от метастазов, рядом безволосые дети цеплялись ручонками за мать, обводя потускневшим взглядом эту прихожую смерти. Они не удивлялись открывавшемуся их глазам зрелищу, как будто никогда не видели перед собой ничего другого, кроме полуразложившихся человеческих тел.И вот Гаспар присоединился к этому малому народцу в геенне, где зебра перегрызла бы удила; просидев часа полтора, он встал, не говоря ни слова, и, ко всеобщему изумлению, вошел в камеру для облучения, куда его никто не вызывал.За кобальтовыми пушками три сотрудника больницы пили кофе и обменивались мнениями на фривольные темы.– Что происходит? – медленно спросил Зебра.– Перерыв на завтрак.– И так бывает каждый день?– Нет, сейчас сменная бригада в отпуске.– А-а… пойдемте, взгляните, что делается в комнате ожидания.Заинтригованные чиновники в белых халатах вышли в приемную, где бродила и закисала смесь отчаяния и нетерпения; но никакое особое событие не смутило равнодушия технарей от медицины.– Вы ничего не замечаете? – стоял на своем Гаспар.– Нет.Они не увидели открывшегося их взору двора чудес, не поняли, чему подвергают эту кучку теней. Привычка к ужасам вошла в их кровь и заморозила все их чувства. Они не страдали за ближнего. А Зебра после бунта еще долго сидел на стуле в полной прострации. Он возвратился к жизни, только когда Камилла его приласкала.Не первую неделю Зебра держался на ногах благодаря Камилле и ради Камиллы. Жена всегда была при нем, уходила только в уборную, ванную да по магазинам. Летние каникулы освободили ее от посещения лицея, а дети болтались сами по себе. Тюльпан пересек Ла-Манш для первого знакомства с формами англичанок под предлогом курсов английского языка. Камилла требовала, чтобы на чужбине он соблюдал приличия. Что до Наташи, та немножко занялась восстановлением справедливости на городском кладбище, после чего стала помогать по хозяйству на ферме Альфонса и Мари-Луизы.Каждый день Камилла сопровождала Гаспара от дома Мироболанов до больницы и обратно, и так продолжалось до тех пор, пока врачи не решили отобрать у нее Зебру на недельку; по крайней мере так он это представлял себе, когда ему предложили лечь на обследование.Изнуренный Гаспар немного посопротивлялся только для виду, но завопил, когда усатая медицинская сестра, несомненно обиженная судьбой в плане любовных интрижек, заявила, что жена не может разделить с ним больничную койку. Камилла сдерживала мужа, приносила за него извинения. Обследование было ему совершенно необходимо. Болезнь его разрасталась пышным цветом и уже в открытую охватывала весь организм. В лимфатических узлах образовались тугие катышки. Но Зебра все равно отказывался спать без Камиллы.Если предстоящие ночи должны были стать последними, он хотел испить чашу супружеского счастья до дна. Таково было его последнее желание, безумная мечта угасающего любовника, он не желал замечать своей немощи; уже почти месяц Орас ни на что не откликался, превратился в реликт прошлого, осколок минувшей поры.Камилла взяла сторону врачей, и после такого предательства Гаспар покорился. Стоя в больничном халате, он глядел, как она исчезает в конце коридора, после того как раздавался звонок, возвещавший об окончании времени посещения больных. Одиноким призраком бродил он по коридорам, перед тем как рухнуть на односпальную койку; Зебра промок от слез.Однажды вечером Альфонс зашел за Камиллой в больницу и передал Зебре его почту. Среди счетов и рекламных проспектов было письмо с английской маркой. Тюльпан наконец-то нарушил молчание. Камилла и Альфонс, пожелав Зебре выздоровления, ушли, их выпроводил из палаты ворчливый страж, именовавший себя старшим братом милосердия. Гаспар попробовал отделаться от этого высокого начальства, швырнув в него шлепанец, но тот своего добился.На обратном пути в машине Камилла и Альфонс смеялись над этой схваткой. Откуда едва стоявший на ногах Зебра черпал энергию, чтобы продолжать играть в жизни и идти напролом через все теснины? Он останется мятежным до конца своих дней. На Камиллу он смотрел каждое утро так, словно солнце в последний раз взошло над их союзом; раз уж он не мог каждый день инсценировать их первую встречу, оставалось лишь повторять каждый день сцену их нынешних встреч, чтобы любовь их продолжала жить во времени.В почтовом ящике дома Мироболанов Камилла нашла другое письмо Тюльпана, адресованное ей. Она пробежала его глазами и пришла в замешательство.Тюльпан не придумал ничего умней, кроме как послать письмо отцу – то самое, которое передал Альфонс, – где со смаком описал свою сладкую жизнь в Англии в нарочито шокирующих выражениях: «…чтобы угодить папе, ты же знаешь, как он обожает сильные эмоции», – писал он.Тогда Камилла еще не знала, что сын давно уже догадался о том, к какому печальному концу приведет отца его болезнь. Письмо это было в глазах Тюльпана последним подарком отцу, оно в шуточной форме давало понять Зебре, что в жилах сына течет отцовская кровь.В качестве примера Тюльпан процитировал матери наиболее бодро написанные места: «Я попал в очень потешную семью, и это очень хорошо. Отец семейства помешан на сексе, не беспокойся, я прикасаюсь только к его дочери. На наше счастье, вечером он закрывается у себя и приходует свою жену. Значит, я могу спать (…), положение улучшается, меня кормят два раза в день, а их старший сын отказался колоть меня героином…»Тюльпан переборщил, и Камилла сочла нелишним поговорить с Зеброй, чтобы он не принимал письмо сына близко к сердцу, иначе у него подскочит температура. Набрала номер телефона. В палате Гаспара не оказалось. Сестры по ее просьбе прочесали больницу, заглянули даже в кухни и вернулись ни с чем: Зебра как в воду канул. Было маловероятно, что он стал невидимкой, поэтому старший брат милосердия пришел к выводу, что больной сбежал.Полиция нашла его только в полночь в аэропорту Руасси, он был в растрепанном виде, кутался в пижаму и плащ, однако у него еще хватило сил таскаться в шлепанцах от окошка к окошку. Кассиры компании под трехцветным флагом, напуганные видом умирающего, отказались продать ему билет в Лондон и тотчас уведомили полицию.Письмо Тюльпана произвело на Зебру сильное впечатление, хоть он и понимал, что сын красуется, и, чтобы предотвратить худшее, он бросился в аэропорт, ехал на электричке и такси в надежде тотчас вылететь в Лондон. Беда, в которую попал его малыш, заставила его забыть о пришедшем в негодность собственном теле. Он любил сынишку так же беззаветно, как Камиллу; в любви он не знал общепринятой мерки.Гаспар видел в Сыне Божьем не просто акробата на кресте именно из-за его широко распростертых рук; часто задумывался о том, как бы Христос объяснился в любви к женщине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19