Но она решила остаться здесь. Тхайла может увидеть ее всякий раз, когда девочке того захочется, – увидеть и успокоиться.
Погода была замечательно теплой для столь ранней поры. Затяжные весенние дожди незаметно перешли в короткие, отрывистые ливни, и здесь полно было разлапистых веток, под которыми можно укрыться.
Это был достаточно уютный Дом, с быстрым ручьем и стоящими кругом высокими деревьями, словно бы хранящими его от напастей. Позади вздымалась стена Прогист – белоснежные пики на голубом фоне, – она подпирала бездонное небо, и, пожалуй, мало сыщется на свете пейзажей краше этого. Поросший лесом склон хребта Кестрель отсекал западные долины. Поляну устилал свежий папоротник… Дом Гаиба, устроенный в своей маленькой безопасной лощине, конечно, нравился ей больше, но она видала и Дома куда хуже этого – хижины, выстроенные на открытых местах, видные за целые лиги… В некоторых из них она даже не могла расслабиться, чтобы отдохнуть.
Много лет назад, когда дедушка еще только обнаружил его. Дом Кииза, должно быть, выглядел куда лучше. С тех пор несколько других Домов расположилось непристойно близко. Да и собственный ее брат Вул со своей ворчуньей-женой Вайек… Дом Вула чересчур близко отсюда, его едва не видно за холмом… Какой стыд!
Докучливый брат явился проверить ее, – вертелся рядом, надоедливей мошкары, распространяя вокруг себя волны беспокойства. Вул рос суетливым ребенком, да и сейчас в нем нисколько не убавилось той детской суетливости, хотя ему было уже за сорок.
– Так может еще долго продолжаться, Фриэль. – Он со вздохом опустился на ствол упавшего дерева.
– Уверена, что Тхайле эти несколько дней покажутся целой вечностью, – спокойно отвечала Фриэль. Она необычайно чувствительная девочка.
– Как и ты, – согласился Вул. – Ты всегда была самой чувствительной в семье, еще даже до Вахты.
«Сам ты-то не чувствительней бревна, на котором сидишь», – подумала Фриэль. Она часто могла видеть чужие чувства дальше, чем иные слышат голоса, и прямо сейчас отчетливо видела страдания брата: он был несчастен, поскольку жил ближе всех к Дому Кииза, где жила – а теперь умирала – старая Фейн, ибо это накладывало на него ответственность, которую он вовсе не чувствовал. Вул был несчастен еще и потому, что Фриэль была здесь, а его собственная раздраженная жена сидела дома, там, ибо они не слишком ладили меж собой. И в несчастье его оставалось место, чтобы понять: двум его детям весьма скоро самим придется стоять Вахту Смерти.
А внутри, в полуразвалившейся хижине, маленькая Тхайла задремала, впервые успокоившись за четыре последних дня. Бабушка, видно, тоже уснула: Фриэль видела размытые, бессмысленные тени ее снов.
За холмом ее взбалмошная невестка беспокоилась так же сильно, как и всегда, и, по всей вероятности, опять по-пустому. Где-то у подножия холма резвились счастливые дети, и Фриэль мысленно поблагодарила их за эту радость.
Хижина чудом не рассыпается – какой позор! Почему никто из родственников не помог старушке укрепить ее? Фриэль первой поспешила бы на помощь, живи она где-то поблизости, и Гаиб обязательно пришел бы. Гаиб помогал многим соседям, не состоящим с ним даже в отдаленном родстве… Порой ему приходилось брести полдня, чтобы одолжить какие-нибудь инструменты старшему другу или чтобы отнести свежих овощей больному. Гаиб был добрым человеком – да женщина, обладающая Зрением, и не смогла бы выйти ни за кого другого. Сама мысль о замужестве с кем-нибудь вроде ее вечно озабоченного брата покрыла ее кожу мурашками.
И сейчас он готовил слова, чтобы поделиться с нею одной из своих вечных забот. Фриэль протянула было ему свою корзину, чтобы Вул полюбовался ее работой, но прежде, чем ей удалось привлечь внимание брата, он пустился в жалобные рассуждения:
– По мне, так все это справедливо! Ребенок не должен стоять Вахту Смерти у одра родственника. Это гораздо труднее.
– Ты же знаешь, здесь кругом нет никого подходящего. К счастью, мы вовремя приехали к вам погостить.
Вул гнул свое:
– Все равно Тхайле вообще не следовало стоять Вахту! Это пустая трата Слов, и мы должны сказать об этом учетчикам.
Фриэль вздохнула, ведь все это она слышала не в первый раз. Вул снова и снова возвращался к тому, что постоянно угнетало его.
– Учетчикам лучше знать.
– Может, и так. А может, и нет. Что, если они думают, будто мы оскорбимся, если они вычеркнут нашу семью из списка имеющих Дар? Может быть, нам стоит только предложить, – и они будут рады…
– Рады? – пробормотала Фриэль, размышляя о судьбе оставшихся в доме Гаиба кур. В это время года они кладут яйца где им только вздумается, а сам Гаиб будет слишком занят перекапыванием овощных гряд, чтобы уделять курам должное внимание. Когда Фриэль вернется, солить яйца будет поздно, а соколы окажутся слишком раскормлены, чтобы летать.
– С радостью вычеркнут нашу семью из списка, конечно! Уже многие поколения наших родственников не выказывали никаких признаков владения Даром.
«Вот и не правда», – подумала Фриэль, поежившись. Учетчики весьма интересовались ее способностью видеть. В конце концов, они решили, что ее Зрение не достаточно сильно, чтобы называть его Даром, но ка кое-то время она очень переживала – и ее родители тоже. Очевидно, они ничего не говорили Вулу, или же он все позабыл, к собственному удовлетворению. У самого Вула не было ни малейших признаков Дара, ни особого таланта к чему-либо, разве что к пустой суете.
– Если то, что ты говоришь, – правда, тогда нам вовсе не о чем беспокоиться.
– Но это же напрасная трата магии!
– Не вмешивайся в дела учетчиков, Вул.
– Хочешь, пойдем в наш Дом, перекусим? – промямлил он, обрывая спор.
Что, чтобы она пошла к этой брюзге-невестке?
– Нет, спасибо. Но я с удовольствием съела бы что-нибудь, если ты принесешь сюда, как в прошлый раз.
– Дождь пойдет, – пробормотал Вул, вскинув голову к безоблачной синеве. – Этой ночью ты будешь спать в нашем Доме. От сна под открытым небом бывает ревматизм.
Чего это он беспокоится за нее? Не его дело.
– Я продержусь, – сказала Фриэль, не желая признаваться в том, что пень, на котором она сидела, был довольно-таки сырым. – И потом…
Боль! Она выронила незаконченную корзину.
– Что случилось, Фриэль?
– Кажется, началось, – пролепетала она, уставившись на хижину. Проснись, Тхайла!
– Бабушка? – нервно переспросил Вул. Фриэль кивнула. Старушка проснулась, и ее страх и боль грозовыми тучами кружили над поляной.
И тогда Фриэль увидела, что ее дочь тоже проснулась. Смятение! Тревога! О Тхайла, милая моя девочка! Страх!
Страх умирающей Фейн… Страх ребенка… Фриэль стиснула кулаки, борясь с порывом поспешить на помощь дочери, помочь ей справиться с несчастьем.
Затем разлилось спокойствие. Решительность. Сочувствие. Тхайла справилась со страхом, славная девочка!
– Все будет хорошо, – шепнула Фейн, чувствуя, как капли пота стекают по лицу, ощущая также беспокойство Вула совсем рядом. Вскочив, он подбежал к ней и обнял, и на какое-то время его забота заслонила собой все другие переживания. Фриэль никогда не понимала, сколько значит для него! Она начала было всхлипывать, когда шепот чужих эмоций снова заворочался в голове.
Паника. Агония! Фриэль вскрикнула. Наконец, любовь… И желание помочь. Все кончено. Смятение девочки, услышавшей свое Слово. Плотный покров заботы Вула. Облегчение, мир и радость, почти счастье, затихающие по мере того, как бабушка уходила все дальше и дальше…
– Конец! – Фриэль вытерла глаза и попыталась было встать, но брат удержал ее.
– Подожди, сестрица, – сказал он. – Ты вся дрожишь. Это ведь не твоя Вахта. Тхайла прекрасно справится сама, я уверен. Нам с тобой не стоит о ней беспокоиться.
Забавно, что не кто иной как Вул говорит это! Фриэль почувствовала себя виноватой – за то, что так плохо относилась к брату. Он действительно заботился о ней…
– Да, – согласилась она, пытаясь расслабиться. Бабушка передала свое Слово Силы и с миром ушла на последний свой суд: Боги найдут много истинных сокровищ в этой доброй старой душе и совсем немного зла. Добро перевесит, и… и… И Фриэль заплакала, что было глупо и совсем ей не свойственно. Ей следует позаботиться о дочери, ведь бедняжка только что пережила сильное потрясение. Но Вул был на этот раз прав:
Тхайле уже четырнадцать лет, и теперь она девушка – не та маленькая девочка, какой была совсем недавно.
«Все будет в порядке, не о чем беспокоиться. Уже многие поколения никто в семье не выказывал Дара», – строго напомнила себе Фриэль. Конечно, у нее самой было Зрение, а Гаиб замечательно управлялся с растениями… Но это лишь обрывки Дара, просто талант. У каждого есть талант к чему-нибудь, даже если он сводится к напрасному беспокойству. Ничего похожего на настоящий Дар.
Теперь надо обмыть тело, собрать всех родственников и…
Боль! Что теперь? Что-то новое… Ужасное.
– Мама, мама!
Тхайла выбежала из хижины и, спотыкаясь, помчалась через поляну, размахивая руками, чтобы не упасть. Коротко остриженные волосы растрепались на бегу. Даже на таком расстоянии Фриэль заметила, что лицо дочери совершенно бледное, ни кровинки, – вскрикнула и вырвалась из рук брата, чтобы бежать навстречу.
Они кинулись друг к другу и обнялись, с трудом переводя дыхание. Дитя плакало, с трудом сдерживаясь от крика. Истерика? Страх и агония…
– Тхайла! Тхайла, что с тобой? Худенькое тело сотрясалось от боли. Глаза огромные, испуганные…
– Как, ты не видишь?
– Что я должна видеть? – простонала Фриэль. Все, что она видела, было сгустком боли ее собственной дочери, находившимся так близко…
Тхайла повернулась, упирая взгляд в нависшие вершины Прогиста.
– Смерть! Убийство!
– Что произошло? – подбегая к ним, выкрикнул Вул, окутанный плотным облаком своего непонимания. – Что-то не так?
– Она что-то зрит! – сказала Фриэль. – Говори! Говори!
– Тысячи человек! – рыдала Тхайла. – Боль и, смерть, смерть вокруг… Война? Должно быть, это сражение. О, мама, мама! Столько смерти! Столько ненависти и страданий…
Она уткнулась в плечо матери, не в силах справиться с колотившей ее дрожью, а Фриэль и Вул в ужасе уставились друг на друга.
Если Тхайла действительно видела военное сражение, тогда оно шло за горами.
В Тхаме отродясь не случалось сражений.
Защити нас. Хранитель!
Фриэль не видела больше ничего. Ничего.

Трубите, рога!
Трубите, рога, трубите, пусть эхо летит, отвечая
И криками вновь отзываясь, шепча, умирая, тая…
Теннисон. Принцесса, IV



Глава 2
Юность приходит

1

Бой, метко названный сражением в ущелье Костей, состоялся на третий день после Карфина, и на сей раз в исходе его никто и не думал сомневаться. Рассеченную натрое армию джиннов хладнокровно истребляли имперцы, сам халиф был ранен, а многие из лучших его генералов пали в бою. Легионы отогнали семь тысяч пленных, и никто не считал мертвецов, сваленных в кучи по обе стороны тропы.
Пандемия огромна, а Империя раскинулась на большей ее части. Имперские курьеры считались самыми проворными в мире, однако вести из отдаленных областей достигали Опалового дворца в Хабе лишь за несколько недель.
Волшебство же срабатывало мгновенно. Тем же вечером Чародей Олибино лично материализовался в спальных покоях императора и, самодовольно улыбаясь, изложил ему добрые вести.
За долгое время своего правления Эмшандар бессчетное множество раз получал секретные сообщения с кем-либо из Четверых. Быстро доставленные сведения стоили многого, и император знал это лучше любого своего подданного. Такими тайными сводками он пользовался часто: они давали ему немалое преимущество в хождении по трясинам политики Хаба, хоть он и редко открывал их до появления первых гонцов, – хороший фокусник никогда не выворачивает на публике все свои карманы.
На сей раз он сделал исключение. Человек, которому стукнуло девяносто, начинает лелеять каждую минуту, дарованную ему Богами, как величайшую драгоценность. Эмшандар просто не мог выжидать еще целый месяц, а может, и все два. Он решил было придержать новость до своего золотого юбилея, ждать которого оставалось всего три недели, но и этот срок в его возрасте казался немыслимой тратой времени. На рассвете он созвал сенат, и в полдень носилки императора были доставлены в Ротонду, где он самолично объявил о нанесении халифу сокрушительного поражения. Едва ли Эмшандар удивился бы, узнай он о том, что это – его последнее появление в собрании сената; и вряд ли от этого поблекла бы радость триумфальной победы имперских войск.
Одной из главных причин незыблемости Империи, существовавшей вот уже три тысячелетия, было то, что импы, в отличие от своих врагов, держались вместе. Другие народы часто воевали друг с другом, и Империя всеми силами поддерживала этот древний обычай, извлекая из него немалую пользу. Джинны были самыми отчаянными задирами. На протяжении всей истории эмираты и султанаты Зарка грызлись из-за любого пустяка, и эта крысиная стая становилась легкой добычей для имперских политиков.
Еще в 2981 году один из мелких князьков объявил себя халифом и взялся пересмотреть древние обычаи своей страны. В прошлом многие пробовали добиться того же, но этот халиф оказался гениальным стратегом – он одержал верх там, где другие терпели поражение, и собрал бесчисленные княжества в одно сплоченное и враждебно настроенное государство. Никто не сомневался, что, когда он станет наконец повелителем всех джиннов, первым его шагом будет выступление против Империи под черным знаменем Зарка. Растущее влияние халифа отбрасывало тень на последние годы правления Эмшандара, словно собирающаяся невдалеке гроза.
Высокий и ссутулившийся под бременем лет и забот, однако по-прежнему грозный, император объявил о победе с Опалового трона. Ущелье Костей, по его словам, навсегда похоронило надежды врага, и халифат падет за считанные недели.
Сенаторы чествовали старого лиса так, как не делали ни разу за все время его правления, приказав три дня подряд бить в имперские колокола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53