В своем отчаянии Магнус был готов продать душу власть имущим за право оставить ее при себе. Он готов был занять денег и подкупить епископа Честерского и других представителей церковной влас­ти, чтобы они не объявляли, что она все еще оста­ется послушницей монастыря Сен-Сюльпис, а потому запретна для него. При этом он должен будет как-то скрыть это обстоятельство от отца, всегда остававшегося верным мужем и примерным отцом, никогда не имевшим любовниц, насколько это было известно его сыну.
Иисусе, но ведь он любит ее! Он готов сказать об этом всем и каждому. Какая бы тайна ни окружала ее, он готов принести клятву, что не ос­тавит ее на милость тех, кто мог бы обойтись с ней так, как тамплиеры, тех, кто готов был воспользоваться ее необыкновенным даром для своей выгоды, а потом заклеймить ее как «ведьму» и уничтожить.
Его не волновало, что она обладает каким-то таинственным даром, каким бы он ни был. Идэйн нуждалась в ком-то, кто защищал бы ее и забо­тился о ней, кто лелеял бы ее и хранил это пре­красное тело, отданное ему, единственному из всех мужчин, чтобы нежная и любящая улыбка не схо­дила с ее уст, а нежные и теплые руки обнимали его, как и прежде.
Как он мог отпустить ее? Не мог, говорил себе Магнус. И, если бы ра­ди нее ему пришлось бросить вызов самому коро­лю и своему отцу, могущественному графу де Мор­лэ, он был готов поклясться всем святым, что сделает это!
Он должен был поговорить с нею, как только они доберутся до Дамфриза и он устроит тамплие­ра в ближайший монастырь и расплатится с цыга­нами.
Магнус перепрыгнул через изгородь и напра­вился к лагерю. Прежде всего они должны собрать разбросанные по всему полю вещи, а потом за­прячь лошадей и мулов в телеги. Зная нравы цы­ган, он не сомневался, что они провозятся до заката.
В течение нескольких следующих часов Маг­нус приложил немало усилий, чтобы добраться до дороги. При этом Тайрос и все его домочадцы все время громко причитали и жаловались, что не хо­тят расставаться с Магнусом, Идэйн и тамплие­ром, хотя и знали, что в конце совместного путе­шествия получат свои денежки.
Наконец Магнусу удалось добиться желаемо­го: повозки двигались в нужном направлении. Овцы, привязанные к задкам телег, следовали за ними, но, пройдя несколько футов, принялись бле­ять. А некоторые просто упали на дороге и отка­зались вставать. Цыганские псы кружили возле них, лаяли и хватали их за ноги.
Повозки остановились.
Магнус, щедро рассыпая проклятья, проехал верхом вдоль них. Чертовы овцы! Дамфриз был так близко и все же так далеко. Если бы не эти проклятые цыгане с их вечной суматохой, они прибыли бы туда к ночи. Он видел, как Идэйн, сняв с лица покрывало, вышла посидеть вместе с Милой на подножке повозки. Посреди дороги Тайрос связывал ноги овце, чтобы бросить ее на дно повозки. Налетел порывистый ветер. Магнус поднял глаза на серое сумрачное небо. Похоже, скоро пойдет снег.
В это время колонна рыцарей, следовавших из Дамфриза, доскакала до перекрестка. Передние всадники в латах неслись галопом бок о бок со знаменосцем на лошади, державшим зелено-бе­лый штандарт, трепетавший на ветру, и рыцарь протрубил в рог, требуя освободить дорогу.
За рыцарями двигался отряд человек в сто в сверкавших доспехах и зелено-белых плащах. На горизонте показались солдаты с пиками, а дальше виднелись нескончаемые телеги, по-видимому гру­женные припасами.
– Повозки! Уберите с дороги повозки! – закричал Магнус.
Он поддал пятками своему коню, стараясь за­ставить его убраться с дороги, где цыгане спеши­ли на помощь Тайросу обуздать жирную и упрямо барахтавшуюся овцу. При этом с его головы сле­тела широкополая шляпа.
Делать было нечего. Все видели это.
Передние всадники как вихрь налетели на стоявшие на дороге цыганские повозки. Попытка замедлить галоп дорого обошлась им. Один из рыцарей, пытавшийся осадить свою лошадь, чуть не вылетел из седла.
Высокий и мощный всадник осадил своего бе­лого жеребца, и тот встал на дыбы. Показывая завидную сноровку, рыцарь прижался к его шее, пока тот молотил копытами воздух. Жеребец при­плясывал на дороге, а из его рта и ноздрей хло­пьями падала пена. Всадник старался успокоить его, пока не добился успеха. Другие рыцари ока­зались менее удачливыми. Некоторым пришлось промчаться на своих возбужденных лошадях по полю, прежде чем удалось успокоить их.
Передовой – красивый мужчина лет сорока с небольшим, с лицом, будто высеченным из грани­та, – перегнулся с седла, чтобы разглядеть цы­ганские повозки, овец, лающих собак и кричащих женщин, помешавших движению его колонны. Увидев Магнуса, пытавшегося оттащить блеющую овцу на обочину дороги, с руками и лицом, окрашенными соком грецкого ореха, с непокрытой головой и рыжими, развевающимися на ветру во­лосами, он еще более посуровел, и лицо его при­няло еще более непроницаемое выражение.
Благородный рыцарь не мог отвести глаз от его смуглого лица и рыжих волос.
– Магнус! – воскликнул он в величайшем изумлении. – Благодатная Мария! Ты не цыган! Ты – мой сын Магнус!
17
Наступил февраль, когда король Генрих Второй прибыл в Честер.
Со святок Идэйн держали в заключении в ба­шенной комнате, предназначенной для важных уз­ников, в замке Бистон, расположенном за горо­дом. Отсюда леди Друсилла, приставленная к Идэйн, и увидела движение королевских войск.
– А теперь, благословение Божие, ты до­ждалась того, чего хотела? – спросила Идэйн жена коменданта замка. – Ты должна радовать­ся. Теперь, когда король приехал, мы узнаем, по­чему все эти месяцы он заставил нас ждать.
Идэйн высунулась из окна, чтобы посмотреть, как рыцари графа Лестера въезжают во двор зам­ка под звуки труб и рогов, осененные развеваю­щимися на ветру знаменами. Среди них она пыта­лась разглядеть знамя Плантагенетов.
– Короля здесь нет, – сказала разочарованная Идэйн. – Ведь его флаг всегда несут впере­ди? Леопарды Анжуйского Дома?
– Король едет, – ответила ее старшая собе­седница. – Я это знаю, потому что мой муж, сэр Максим, присутствовал при том, как кастелян сэр Генри принимал гонца короля всего семь суток назад.
Леди Друсилла свернула в узел простыни, по­чинкой которых они занимались. Все это время, пока стояли январские холода и шел дождь, они переделывали старые придворные платья леди Друсиллы, чтобы Идэйн было что одеть. Когда с этим было покончено, оказалось, что она распола­гает вполне приличным гардеробом, как и было приказано королем, а потом им было велено за­няться починкой постельного и иного белья, столь необходимого в хозяйстве.
– Не сетуй, дорогая, – сказала жена комен­данта, – теперь, когда король прибыл, у тебя бу­дет немного больше свободы. Ты больше не бу­дешь сидеть здесь взаперти. Смею предположить, что ты будешь ездить на охоту с придворными да­мами, танцевать и носить красивые платья, кото­рые мы переделали для тебя. И жизнь тебе пока­жется много веселее.
Жена коменданта и все остальные в замке не­мало судачили о том, почему в ожидании короля Генриха Идэйн держат в башне. Идэйн не могла не слышать их болтовни, когда они подметали лестницы или убирали в гардеробной. Говорили, что ее держат в замке Бистон для утехи короля. В конце концов, рассуждали горничные и молодые солдаты, она молода и красива, а у короля Генриха была дурная репутация по части женщин. Одна из любовниц короля, прекрасная Розамун­да, только недавно умерла после непродолжитель­ной болезни, а король уже окружил себя привле­кательными молодыми женщинами и утешался с ними. Ходили слухи, что в услужении у короля Генриха появились женщины, сновавшие по улицам Лондона в поисках новых жертв и ставшие его штатными сводницами.
– Да, – ответила Идэйн, помогая уложить стопку постельного белья в корзинку, принесен­ную леди Друсиллой, – хорошо, что король при­езжает. Теперь не придется коротать время за переделкой одежды и починкой постельного белья. Это великая радость и утешение.
Леди Друсилла бросила на девушку острый проницательный взгляд.
– Судьба, девушка, – изрекла она, – это Божий промысел, не забывай об этом! – И по­хлопала Идэйн по плечу. – Помни, он король, великий человек, на которого мир смотрит снизу вверх, а не какой-нибудь обыкновенный нищий проходимец, которому вздумалось поваляться с тобой на сеновале и тотчас же забыть и уйти, не оставив тебе даже краюшки хлеба. Говорят…
Она осторожно оглянулась вокруг, хотя под­слушать их было некому.
– Говорят, король Генрих – сама доброта к тем прелестным девицам, которые ему приглянут­ся, – сообщила она громким шепотом, – и при­сматривает за ними лучше некуда. Точно, как его дед, да упокоит Господь его душу! Король Генрих Горячая Шпора похвалялся, что у него в Англии незаконных детей больше, чем у любого другого жителя этой страны, и о каждом из них он позаботился, как и об их матерях.
Идэйн заставила себя улыбнуться. Большую часть зимы она провела в обществе жены комен­данта, приставленной к ней то ли в качестве ком­паньонки, то ли тюремщицы, и за это время при­вязалась к ней. Спокойные манеры леди Друсиллы напоминали ей монахинь монастыря Сен-Сюльпис. Жена коменданта была добра к ней, когда Идэйн привезли в город Честер и она не знала, что с ней станется дальше.
Почти сразу же по ее прибытии сэр Генри, кастелян замка Бистон, предъявил рыцарю из свиты графа де Морлэ, препроводившему ее сюда, указ короля, гласивший, чтобы означенная Идэйн, послушница монастыря Сен-Сюльпис, считалась отныне подопечной короля, чтобы обращались с нею хорошо и устроили ее с удобствами в башне Бистонского замка, в помещении для узников.
И это был последний раз, когда Идэйн виде­ла эскорт графа де Морлэ, доставивший ее из Дамфриза в Честер. Цыганка Мила, раненый там­плиер Асгард де ля Герш, Тайрос, второй цыган, женщины, собаки и даже блеющие овцы – все исчезли из поля зрения, как только они сошли с корабля и оказались в обнесенном стеной городе Честере. Граф Найэл, которого они встретили на дороге в Дамфриз, остался в Шотландии с ар­мией, как и его сын Магнус.
Последний раз Идэйн только мельком видела Магнуса, он был на огромном гнедом коне, куп­ленном им на ярмарке в Киркадлизе, смывший сок грецкого ореха и одетый в тяжелые доспехи, его длинные рыжие волосы покрывал шлем. Верхом на коне в ряду таких же закованных в латы рыца­рей его отца он и сам казался истинным воплоще­нием сурового и мрачного воина.
А вовсе, думала Идэйн, не грубоватым, кра­сивым негодяем с кривоватой усмешкой, торговав­шим с цыганами лошадьми на шотландской ярмар­ке, которому не могли противостоять женщины и, как она полагала, уступали сотнями. Это был тот самый рыцарь, который спас ей жизнь во время кораблекрушения, тот самый, кто так дерзко украл хаггис у пастуха, чтобы накормить их обоих, кто пешком исходил дороги Шотландии в своих сапо­гах из овечьей кожи в поисках ее, Идэйн, кто украл лошадь и так отважно напал на тамплиеров, один против многих, и спас ее от них в Эдинбурге, кто командовал беспорядочной и не признающей никаких правил цыганской шайкой Тайроса и бла­гополучно доставил их в Дамфриз. И последним, но далеко не самым малым было то, что он сжи­мал ее в своих объятиях и занимался с ней любо­вью, да так, что солнце, луна и звезды остановили свой бег по небу, а весь мир стал сияюще-золо­тистым.
Задыхаясь от этих воспоминаний, Идэйн да­же теперь не могла заставить себя понять, что со всем этим было покончено на дорожном пере­крестке, где граф де Морлэ наткнулся на цыганский табор. Боже милостивый! Никогда до конца дней своих не забудет она того, что случилось потом. Магнус, стоявший на коленях посреди грязной дороги и пытавшийся оттащить жирную сопротивляющуюся овцу, застыл, будто громом пораженный, не сводя глаз с высокого и мощного рыцаря в шлеме и сверкающих латах.
Эти два лица были настолько похожи друг на друга в своей ярости, что некоторые из конных рыцарей расхохотались.
Секундой позже эти двое уже кричали друг на друга. Магнус орал на графа, а граф де Морлэ рычал на него.
– Ах, что это с тобой? – воскликнула жена коменданта. – Позор, да и только! Льешь слезы перед встречей с королем Генрихом, за которую каждая девица отдала бы все на свете. – Обойдя корзину с бельем, она приблизилась к Идэйн. – В чем дело, дорогуша? Тебя мучают глупые стра­хи? Ты огорчаешься, что ты послушница и долж­на получить разрешение носить красивые платья, которые мы для тебя сшили, и что тебе будет ока­зано должное внимание? – Она вздохнула. – Ах, забудь о своих страхах, девушка, никто тебя не осудит. Кроме того, все это по приказу самого архиепископа.
Идэйн пожала плечами и отерла глаза. С ее стороны, было глупо плакать из-за Магнуса. Но она не могла объяснить простой набожной жен­щине, что король Генрих держал ее в замке Бистон совсем не для того, чтобы сделать своей любовницей. Как не могла объяснить, что тамплиеры хотели сделать ее своей пророчицей, чтобы она предсказывала будущее и помогла воинственным монахам добиться власти над миром. Не могла она объяснить ей и того, чего стоило Магнусу вырвать ее из их лап.
Идэйн тяжело вздохнула. Она привыкла счи­тать, что Магнус может совершить все. Он стал конокрадом, бродягой, спутником вороватых цы­ган – его могли повесить даже за четверть совер­шенных им преступлений. Он дважды спасал ей жизнь. Но от мысли о подземелье в замке там­плиеров ее пробирала дрожь – это было пострашнее, чем утонуть с Магнусом в бурном море. Бедная леди Друсилла! Жена коменданта ду­мала, что она плачет при мысли о том, что ей при­дется пожертвовать королю Генриху свою добро­детель. Но она плакала потому, что чувствовала себя без Магнуса такой одинокой. Он был ее уте­шением, ее силой, ее любовью. Все эти месяцы она пребывала в отчаянии, не зная, увидит ли его еще или проведет остаток дней своих без него.
Хотя он никогда и словом не упомянул, что они могли бы прожить жизнь вместе. Он был сы­ном дворянина и наследником графства. Кто-то при ней упомянул, что он уже обручен с девушкой своего круга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40