Чему ты удивляешься! Чем он хуже других, мой славный мальчик? Да если хочешь знать, его должны принять на любой, еще лучший факультет, если б такой существовал! – загорячилась тетя Шура и потом добавила: – Без экзаменов!
– Ва, пусть принимают, жалко мне, что ли? Дай бог ему стать министром здравоохранения, для меня же лучше!
– И будет, будет он министром! – подтвердила тетя Шура.
– Да, мой Ванечка, мы избрали медицинский, и ты должен нам помочь! – сказал дед.
Дядя Ванечка налил себе водки, помолчал, потом вытер салфеткой губы и сказал:
– Прямо скажу, дорогой Исидор, нелегкое вы затеяли дело. Чем я вам помогу? Разве что пойду с вами сдавать документы и буду ждать по эту сторону улицы…
– Почему так? – насторожился дед.
– А потому, что по ту сторону яблоку негде упасть. Это во-первых. А во-вторых, чтоб перейти на ту сторону, надо, говорят, кое-что иметь в кармане.
– Что иметь? – не понял дед.
– Кое-что! – повторил дядя Ванечка.
– Неправда! – обиделся дед.
– Может, и неправда, – согласился дядя Ванечка, – но после того, как сын директора нашей АТК поступил на медицинский, я, признаться, стал сомневаться…
– Почему же? – не сдавался дед. – Сыну директора АТК запрещено учиться, что ли?
Дядя Ванечка схватил лежавшую в вазе чурчхелу.
– Вот я вас спрашиваю: получится ли из этой чурчхелы свирель?
Мы недоуменно переглянулись.
– Отвечайте: получится из чурчхелы свирель?
– Нет! – ответил я.
– Значит, не получится?
– Нет! – упрямо повторил я.
– Хорошо! – Дядя Ванечка поднес было к губам стакан, но тут вмешалась тетя Шура:
– Сгоришь, несчастный, сдохнешь! Не видишь разве, шестьдесят градусов!
– Семьдесят! – поправил дед.
– Да ну? – удивилась тетя Шура.
– Ей-богу! – перекрестился дед.
Пока дед и тетя Шура были заняты уточнением вопроса о качественных показателях водки, дядя Ванечка опрокинул стакан и тут же снова наполнил его.
– Окосел совсем этот урод! – всплеснула руками тетя Шура. – Предупреждал меня покойный Габо: не выходи, говорил, за этого армянина! Могла ли я знать, что этот армянин окажется к тому же пьяницей?!
– На чем я остановился? – спросил дядя Ванечка.
– На чурчхеле! – напомнил я.
– Так вот. Ты говоришь, что из чурчхелы не получится свирель. А я говорю тебе: получится! Если из сына моего директора получится врач, то из этой чурчхелы не то что свирель, кларнет получится!
– Почему? – спросил теперь дед.
– А вот почему: когда этот кретин был в девятом классе, он ради шутки положил в трубку своему деду пистон. Дед остался без большого пальца на правой руке. В десятом классе он динамитом взорвал €Волгу> своего учителя физики. На первом курсе ранил двух ни в чем не повинных прохожих.
– О чем же думает его отец? – спросил дед.
– Отец перевел его с санитарного факультета на хирургический. Понятно?
– Нет, непонятно! Ты просто пьян, Ванечка!
– Пьян. Ну и что? Водка крепкая, оттого я и опьянел. А вот неделю назад этот гениальный сын набил спящему отцу уши горячей картошкой, скажите мне, это-то отчего?
– С ума можно сойти! – подскочил дед. – Что же они с ним сделали?!
– Отвели его к Авлипию Зурабашвили. Авлипий – ведь знаете – первый в мире врач этих самых… – дядя Ванечка покрутил пальцем у своего лба. – Зурабашвили его, оказывается, спросил, почему, мол, ты это сделал, сынок? А сынок отвечает: так, дескать, написано у О`Генри в «Вожде краснокожих». Тут Авлипий обернулся, оказывается, к родителям этого вундеркинда и говорит: счастье ваше, говорит, что он «Отцеубийцу» Казбеги не читал! Родители в слезы: вылечите, говорят, нашего сына, и мы одарим вас золотом с него весом! А Зурабашвили, оказывается, ответил: что, говорит, его вес – не больше пятидесяти килограммов, я сам, говорит, отдам вам золото с собственный вес – семьдесят восемь килограммов, только, говорит, уберите его отсюда!
– Дальше? – Дед почти сполз со стула.
– Дальше ничего. Достали ему такую справку – хоть человека зарежет, отвечать не будет. Очень даже нужная справка для врача.
Дядя Ванечка опорожнил последний стакан и грустно вздохнул:
– Кончилась, родимая…
– Ну, знаешь… – начал дед. – Это все случайно… Случайно, говорю, пролез в институт такой…
– Наверно, дорогой Исидоре.
– Нет, это все ерунда! Вот у моего мальчика – справка из колхоза, свидетельство о здоровье, уйма трудодней… – Он замялся: – Да и денег вот… немного…
– Сколько? – спросил дядя Ванечка.
– Да… рублей семьсот.
– Вот что я вам скажу, дорогие: завтра – футбол, играют «Динамо» Тбилиси – «Торпедо» Москва. Купите-ка вы на ваши семьсот рублей семечек и грызите на здоровье. На два тайма хватит… А я посплю немного.
И он вышел в соседнюю комнату.
Первого августа проспект Важа Пшавела напоминал день второго пришествия. Запрудившая институтский двор, улицу и даже подступы к ней толпа шумела, кипела, бурлила. Каждого абитуриента сопровождали по восемь и больше родственников. Здесь были мамы и папы, братья и сестры, дяди и тети, племянники и племянницы, дедушки и бабушки… Подъезжали на такси, на собственных «Волгах», «Москвичах», «Запорожцах», «ЗИЛах», на мотоциклах и мотороллерах. Стояли под палящим солнцем, истекали потом, разговаривали, вздыхали, спорили, кричали. Подозрительно вглядывались друг в друга: а что, как попадет не мой, а его сын? Одни казались слишком спокойными, другие – не в меру взволнованными… А с чем сравнить само здание института? Разве только с Ноевым ковчегом, куда старик Ной перед началом всемирного потопа по специальному списку вводил по одному представителю животного мира. И я предчувствовал, что именно мне предстоит разделить судьбу забытого Ноем буйвола, который плыл за удалявшимся ковчегом и жалобно мычал: «Но-о-й! Но-о-й!..»
Я вступил в ковчег в девять утра и вышел оттуда в час дня. Дед ждал меня под чинарой. Мы встретились взглядом, и я почувствовал, что дед понял все. Он отвернулся, словно и не видел меня. Боже мой, почему не провалится подо мной земля! Боже всесильный, ниспошли на эту грешную землю гром и молнию, землетрясение, пожар, ураган, чтобы не стало бы ничего и не пришлось бы мне отвечать на немой вопрос деда!..
– Что получили, юноша? – спрашивает какая-то незнакомая тетя.
– Пять, – отвечаю.
– Вот так раздают пятерки, а потом… – возмущается кто-то.
– Ну как, парень?
– Пятерка!
– А что спросили?
– Закон Архимеда.
– Который?
– Тот самый… Про тело и жидкость.
– Повезло тебе, брат!
– Повезло, конечно…
Всему есть конец, кончился и мой путь на Голгофу. Я стоял перед дедом и молчал. Дед обнял меня за плечи, кое-как выбрался из толпы и повел домой.
– Дедушка… – начал я.
– Не надо, сынок! – сказал дед, и я почувствовал, как с моих плеч свалился огромный камень…
Тетя Шура восприняла наше горе, против моего ожидания, оптимистически:
– Подумаешь, не попал! Никуда твой институт не денется. Не в этом, так в следующем году поступишь! Еще и обгонишь товарищей. С твоей-то головой…
– Что случилось, Авто? – спросил дядя Ванечка.
– Срезали, – пробормотал я.
– И зачем я делал революцию?! – воскликнул дед.
– Срезали или срезался? – спросил дядя Ванечка.
– Срезался.
– Не знал? – уточнил дядя Ванечка.
– Не знал!
– Что же ты теперь собираешься делать?
– Ничего…
– Дорогой Исидор! – обратился дядя Ванечка к дедушке. – Оставь мальчика нам. За год мы подготовим его по физике и химии так, что он не срежется у самого Эйнштейна!
Дед не ответил. Бросив на меня укоризненный взгляд, он пошел к дверям.
– Эх ты, не мог подготовиться по двум предметам? Видишь, переживает старик!
Я промолчал.
Спустя час вернулся дед. Он достал из кармана и бросил на стол кипу денег.
– Здесь семьсот рублей, – сказал он. – В январе пришлю столько же. Буду жив – приеду к будущему августу, а нет, так… Соседям скажу, что он устроился… Да, попал, мол, в институт, так и скажу соседям… Эх, горе тебе, Исидор Джакели!.. А теперь прощайте! Здесь мне делать нечего…
…Дом наш в городе известен прежде всего тем, что перед ним находится венерологический диспансер. Когда кто-либо из наших соседей впервые приглашает к себе товарища, он объясняет примерно так:
– Вендиспансер знаешь? Так вот, наш дом – напротив. Он, знаешь, немного перекосился, стену подпирают четыре столба. Понял? Войдешь со двора. Ворота железные, такие, знаешь, старинные, с завитушками. Но они не висят, а валяются там же. Понял? А во дворе – кран и очередь за водой. Ведра стоят, понимаешь? Если меня не будет, спросишь у часовщика Рубена, он сидит в будке, у входа во двор. Понял? Он тебе скажет точно, где я.
А еще в нашем доме живет очень красивая девушка – Дадуна Хомерики. На первом этаже. Дверь ее квартиры выходит прямо во двор. Мать Дадуны – спекулянтка. Дадуна учится на втором курсе института иностранных языков. На французском отделении. Она старше меня года на два. У Дадуны красивые ноги, высокие бедра, длинные, как у Марины Влади, светлые волосы и черные, чуть косящие глаза. У Дадуны вечерами собираются красивые девушки и парни. Они играют на гитаре, поют, поздно ночью шумной толпой выходят во двор, неся под мышками какие-то свертки. Они целуют руку матери Дадуны, которую называют мадам Инессой, и в щеки – Дадуну, которую называют Даду.
Я познакомился с Дадуной в очереди у крана. Я поставил ведро в длинном ряду ведер и чайников и собрался было подняться домой, как из комнаты вышла Дадуна с двумя ведрами в руках. Было раннее утро.
– Простите, кто тут крайний? – спросила она и улыбнулась такой обворожительной улыбкой, что сердце у меня затрепыхалось.
– Я…
– Очень хорошо. После вас буду я. Запомните?
– Еще бы! – ответил я, окинув ее взглядом с пальцев ног до подсиненных тушью овалов глаз.
– Правда? – Дадуна смутилась.
– Честное слово, я вас всегда буду помнить!
– Благодарю за внимание. Я пойду.
– Куда вы спешите?
– На лекции.
– Постойте еще немного… Меня зовут Джако.
– Джако? * – удивленно подняла брови Дадуна.
– То есть не Джако, а Автандил, Авто. А Джако зовут просто так, потому что фамилия моя – Джакели.
– Это хорошо.
– Серьезно?
– Очень хорошо!
– Ну, тогда и вы зовите меня Джако.
– С удовольствием! А меня зовут Дадуной! Здравствуйте! – она протянула мне руку. – До свидания!
– До свидания! – ответил я, не выпуская ее руки.
– До свидания! – повторила Дадуна.
– Что, пари заключаете? – подошел к нам часовщик Рубен и бесцеремонно поставил свое ведро перед нашими.
Дадуна высвободила руку, кивнула мне и ушла, красиво раскачиваясь.
– Ну как? – спросил Рубен.
– Не говори! – ответил я. – Хороша, черт возьми!
– Когда они здесь поселились, она была еще красивее. Потом у нее вдруг пожелтели волосы, посинели глаза и укоротилось платье. Я даже подумал, что если девочка будет так быстро расти, то скоро платье дойдет ей до самого пупа. Оказывается, это – мода, «мини» называется. Я-то, болван, жалел девочку, трудно, мол, семье живется, вот и ходит она в детском платье… А что ты скажешь, Джако?
Я ничего не сказал, лишь взял его ведро и отставил назад.
– Э, что ты делаешь? – удивился Рубен. – Вот пошла молодежь – ни уважения, ни почета старшим!
– Вода – младшему, дядя Рубен! – напомнил я.
– Молчи, пожалуйста! Вы все себе забрали – и воду, и водку, и коньяк. А еще бессовестно поете по радио: «Широка страна моя родная, старикам везде у нас почет!.. Иди, иди, знаю я вас! – махнул рукой Рубен и побрел к своей будке.
– Извините, пожалуйста, мамаша! Семь лет тому назад здесь жил мальчик, мой ровесник. Его звали Або. Вы не знаете такого?
– Не знаю, сынок. С тех пор этот квартал перестраивали сто раз, тут и соседа своего не узнаешь, не то что какого-то мальчика…
– Девушка, семь лет тому назад на улице Меликишвили жил курдский мальчик Або…
– В Тбилиси проживают десять тысяч курдов, и половину их зовут Або. Как фамилия?
– Не знаю, никогда не интересовался. Мы росли вместе… Называли его Пучеглазом…
– Пучеглазом?
– Да, он ел много луку, глаза у него слезились…
– Не знаю, молодой человек, ничем не могу вам помочь…
– Извините.
– Пожалуйста.
– До свидания.
– Уплатите, пожалуйста, десять копеек.
– А, простите, забыл. Получите.
– До свидания!
– Дядя, семь лет тому назад здесь жил курдский мальчик Або.
– Або? Або мой сын зовут. Ты какой дела имел?
– У того Або семь лет назад умерла мать.
– Мой Або мать умерла семь лет назад. Або мой ровесник.
– Правильно, ты и Або один возраст!
– Я знаю отца Або.
– Меня?
– Не вас, отца Або.
– Я отец Або.
– Вы отец не того Або.
– Какой другой Або?
– Мой друг Або.
– Не знаю, дорогой.
– Ну, что ж, извините!
– Ничего, дорогой!
– До свидания, дядя!
– Будь здоров, дорогой!
Нет Або! Я исколесил весь город, побывал в Навтлуги – на третьем массиве, новом поселении, где живет много курдов. Кого только не расспрашивал, куда только не заглядывал, – нет и нет моего Пучеглаза, словно земля его поглотила! Я обошел Дигомский массив, «Дезертирку», Молоканский базар, вокзал, – все места, где только можно встретить рабочих-курдов. Мне показали не менее ста Або-сирот, Або – моих ровесников, но среди них не было того, единственного, моего Або.
– Надоел ты со своим Або! – ворчит тетя Шура. – Займись-ка лучше физикой, а то приедет дед, задаст тебе трепку…
Эх, милая моя тетя Шура! Где тебе понять меня! Физика! Физика не сбежит, физика не пропадет. А Або исчез! Исчез человек! Я должен найти его во что бы то ни стало! Я не могу жить без него, ибо в нем – все: мое детство, моя мать, ее теплые руки и голубые глаза, и та ночь, когда она лежала со мной рядом, гладила по голове и шептала: «Да, сынок, да, засни…»
Ничего этого тетя Шура не понимает. Другое дело дядя Ванечка! Дядя Ванечка – кудесник, он видит, чувствует, понимает все. И он говорит мне:
– Слушай, парень, чего ты носишься по городу? Ты сходи-ка на кладбище, там поищи своего Або. Быть того не может, чтобы сын, если он жив, не пришел на могилу матери. Ты помнишь, где похоронена Сара?
Как же, дорогой дядя Ванечка! Автандил Джакели помнит все! Мать Або похоронена чуть ниже могилы его родителей! И он пойдет туда, найдет могилу, встретит, обязательно встретит Або!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23