Весь последний час она просидела не шевелясь, дожидаясь его возращения. Она старалась представить, что происходит, горела желанием узнать, как обстоят дела, и отчаянно боялась этого.— Меня беспокоит только, что ты голоден. Ты не должен был идти, пока не поешь.— Хотя ты теперь моя единственная жена, это вовсе не значит, что ты можешь меня пилить, — на губах Хэзарда заиграла по-мальчишески озорная улыбка.— А как насчет дружеского убеждения? — усмехнулась Венеция.— Это подойдет, — он раскрыл ей объятия.— Насколько дружеского? — поддразнила Венеция, падая ему на грудь.— Твое обычное дружелюбие до сих пор меня вполне устраивало. Но сейчас, когда я уменьшил мое состояние на триста лошадей, тебе придется как следует постараться, чтобы остаться моей единственной женой!— Триста лошадей?! — изумленно повторила Венеция.— Все до единой, кроме Петы и твоего золотистого жеребца.— Как это мило, — она легко поцеловала его в губы. — Подумать только, я стою трехсот лошадей!— Не ты, а первая ночь спокойного сна за двадцать восемь дней, — насмешливо отозвался Хэзард.— И ты в самом деле собираешься проспать всю ночь? — разочарованно протянула Венеция.Хэзард посмотрел на нее. На женщину, ради которой он отправился за четыре тысячи миль, за которую он боролся и ради которой убивал. На женщину, за которую он отдал триста лошадей и ради которой чуть не погиб. Он смотрел на женщину, благодаря которой его жизнь приобрела смысл.— Всего часок, ладно? — просительно улыбнулся он. 44 Дикие лошади еще только отправились на Юг, но снег в тот год выпал очень рано, в ноябре, и Хэзарду пришлось отложить свои планы по восстановлению рудника. Надвигалась снежная зима, клан разбился на маленькие группы и отправился в долину Винд-ривер, где можно было укрыться от холодов и лошади легче добывали себе корм. Хэзард и Венеция решили зимовать одни, чтобы ничто не нарушало их покой.В маленькой горной долине было достаточно бизоновой травы, чтобы прокормить лошадей, воду они доставали из проруби в ручье Хэзард соорудил для Венеции подобие ванны из дубленой шкуры бизона и нескольких деревяшек. Он натер шкуру снаружи салом, так что она перестала пропускать воду. Вечерами он смотрел, как Венеция купается, или помогал ей с домашними делами при свете очага. Еды у них хватало, дров тоже, а мокасины на меху и теплые бизоньи шкуры спасали от холода. В вигваме, где горел огонь, всегда царило тепло, несмотря на снег, ветер и мороз.Хэзард учил Венецию языку абсароков, а еще она училась вести домашнее хозяйство, но Хэзард не позволял ей утомляться. Они читали книги, гуляли, играли в бридж. Хэзард даже сделал для них лыжи, и безветренными днями они катались по пушистому снегу. Зима оказалась долгим медовым месяцем — великолепным, веселым: ведь они оказались вдали от всего мира, наедине с их любовью и ребенком, который должен был скоро родиться.На Рождество целую неделю стояла ясная тихая погода, на небе всеми красками играло северное сияние, а мороз их не пугал. Хэзард принес для Венеции маленькую елку, и она украсила ее лентами и сухими ягодами. В Сочельник Венеция настояла на том, чтобы Хэзард первым открыл свой подарок, и, словно ребенок, смотрела горящими глазами, как он разворачивает маленький сверток. Еще в самом начале их одинокой жизни она вынула нитку из своего ожерелья и расшила черным жемчугом кисет для Хэзарда.Стежки вышли неровными, кое-где виднелись узлы — Венеция так и не научилась как следует вышивать, когда была девочкой, — и все несовершенство вышивки казалось особенно заметным на тонкой светлой коже. Но разве это было главное? Хэзард прикоснулся к несимметричному цветку, пробежался пальцами по бесценному черному жемчугу и взглянул на свою любимую жену.— Это самый красивый кисет, который мне доводилось видеть, — негромко сказал он. — Когда я надену его на весеннюю церемонию, все позеленеют от зависти. — Венеция просто засветилась от счастья, и Хэзард подумал, что никогда еще так сильно не любил ее. — А теперь разверни мой подарок, — напомнил он, кивая на большой сверток, который лежал рядом с ней.Это не был настоящий рождественский подарок, но Венеция так давно начала говорить о Рождестве, что Хэзард решил подождать до этой даты. Она долго возилась с завязками, пока Хэзард не помог ей распутать узлы. Спустя несколько секунд замша отлетела в сторону, и дочь миллионера на какое-то время потеряла дар речи, разглядывая роскошную соболиную накидку с капюшоном.— Это потрясающе… — наконец прошептала она. — Совершенно потрясающе!На этот наряд пошли сотни шкурок, но стежки, соединяющие их, были абсолютно незаметны. Накидка была на подкладке из черного бархата, расшитого традиционным орнаментом абсароков.— Надень. Я надеюсь, что она будет тебе впору. Хэзард встал и помог Венеции надеть накидку. Мех мягко окутал ее плечи. Придерживая накидку под подбродком, Венеция медленно закружилась перед Хэзардом, и великолепный мех заиграл в свете очага.— Такую накидку не стыдно надеть даже бостонской принцессе, — удовлетворенно произнес он.— Как ты только до этого додумался? — Венеция опустила подбородок в мягкий ворс.— Я не мог позволить моей принцессе замерзнуть зимой, — усмехнулся Хэзард и добавил: — Там есть еще кое-что в кармане.Венеция сунула руку в глубокий внутренний карман и достала коробочку из березовой коры. Открыв крышку, она увидела маленькую жемчужину на золотой цепочке, лежащую на зеленом мху.— Как красиво! — вздохнула Венеция, вынимая украшение.— Ты узнаешь его? — спросил Хэзард. Она посмотрела на него, явно сбитая с толку.— А должна?— Это с твоего платья…— В котором я была на балу в Виргиния-сити!— Верно. Я нашел эту жемчужину, когда ты убежала из летней кухни. Я и сам не знаю, почему сохранил ее. Очевидно, духи шепнули мне, что с той ночи наши жизни изменятся. Тогда я впервые поцеловал тебя… Ты помнишь?Венеция кивнула.— Как же я могла забыть? Меня никто до этого так не целовал.— Я сам никого до этого так не целовал, — искренне сказал Джон Хэзард Блэк — человек, которого любило столько женщин.— Может быть, повторим, — Венеция подошла поближе и положила руки ему на плечи.— С удовольствием, — Хэзард обнял ее. — Счастливого Рождества, биа-кара. Пусть впереди у нас их будет множество.— На следующий год у нас появится еще один член семьи, которому придется покупать подарки, — напомнила Венеция.— Ты думаешь, я об этом забыл? — Хэзард улыбнулся, его сердце переполняла любовь к ней. — А теперь поцелуй меня. Проверим, чему ты научилась с той июньской ночи в Виргиния-сити.— Ты же знаешь, что лучше меня у тебя никого не было! — с вызовом заявила она.— Да, я это знаю, — тихо ответил Хэзард и поцеловал ее.Как-то ночью в начале марта, когда в горах бушевал буран, Венеция разбудила Хэзарда среди ночи и сказала:— Я как-то странно себя чувствую.Она еще не кончила говорить, а он уже вскочил с постели. Первой его мыслью было, что им не стоило оставаться одним в горах, когда рядом нет даже повитухи.— Что именно ты чувствуешь? — спокойно спросил он, хотя сердце его билось где-то в горле.— Не знаю. Не могу уснуть. И спина болит. Хэзард вспомнил слова Желтой Реки:— Когда у нее заболит спина, знай, что начались роды.Они оба говорили осенью с повитухой. Именно Венеция захотела остаться в одиночестве, чтобы Хэзард сам принял у нее роды, и ему не удалось ее отговорить. Тогда он пригласил в их вигвам Желтую Реку, чтобы она рассказала, к чему следует приготовиться и что нужно делать. Слова повитухи Хэзард записал, а потом выучил наизусть и приготовил все необходимое. Но сейчас он все равно растерялся и чувствовал себя неопытным юнцом.Когда они оба поняли, что у Венеции начались схватки, Хэзард поднял ее.— Теперь ты должна ходить.— Мне это как-то не нравится… Скажи мне, что все будет хорошо!— Все будет хорошо. А теперь, биа, ходи. Прошу тебя. Обопрись на меня.И так они ходили, временами останавливались, а когда схватки участились, и Венеция не могла больше ходить, Хэзард отнес ее к шкурам, натянутым между двумя вбитыми в землю кольями. Он поставил Венецию на колени, чтобы она могла облокотиться на сложенные перед ней шкуры, — так им велела сделать Желтая Река.«Проклятье! — думал Хэзард. — Как я со всем этим справлюсь?» Он объяснил повитухе, что Венеция здорова, но не привыкла терпеть боль и неудобства, и Желтая Река сказала, что, когда придет время, он может дать ей снадобье, чтобы облегчить ее страдания. Теперь Хэзард вливал в рот Венеции болеутоляющую настойку, и поэтому она пребывала в каком-то странном состоянии. Ей казалось, что ее окутывает плотный туман, но, во всяком случае, острая боль уже не разрывала тело на части. Теперь Венеция могла терпеть. «Хэзард рядом со мной, я здоровая и сильная», — твердила она про себя, а он шептал ей слова любви и успокаивал, как мог.— Открой глаза, любовь моя! — попросил он. — Посмотри на меня. Я хочу знать, что ты чувствуешь.Венеция повиновалась — ее густые ресницы приподнялись, и на Хэзарда посмотрели потемневшие, бархатные голубые глаза.— Я чувствую ребенка, — сказала она. — У нас будет ребенок! — Венеция улыбнулась. — Пожалуйста, поцелуй меня…Хэзард подумал, что если бы мог, он подарил бы ей небо, солнце, звезды и луну. Венеция стала частью его души, она стала для него важнее собственной жизни. Он поцеловал ее ласково и спокойно.— А еще я чувствую твою любовь, Джон, и любовь ребенка тоже. Скажи, разве нам не повезло?Хэзард моргнул, пытаясь смахнуть внезапно набежавшие слезы. «Повезло» — это такое американское слово, беспечное, доброе, но оно не выражало всей полноты его чувств. И все-таки он послушно согласился, глядя в лучистые глаза, и послушно согласился:— Да, биа, нам повезло. Мы самые везучие люди на свете.Но потом боль стала нестерпимой. Она страшной волной захлестывала мозг, разрывала тело, лишая разума и воли, и даже настойка не могла с ней справиться. Венеция закричала, зовя Хэзарда, и он тут же наклонился над ней.— Я здесь, любовь моя. Открой глаза. Я с тобой. Я никогда не покину тебя, биа-кара. Я здесь.Но, несмотря на внешнее спокойствие, Хэзард впервые в жизни так испугался. На него нахлынули страшные воспоминания, он понял, что может потерять ее.Наконец появилась головка ребенка, и сердце Хэзарда застучало так громко, словно где-то совсем рядом били барабаны. Венеция отчаянно цеплялась за колья, сосредоточившись на последнем усилии. Потом показалось маленькое плечико, и совсем скоро Хэзард уже перевязывал пуповину своему новорожденному сыну. Малыш покричал всего несколько минут и теперь лениво посасывал большой палец, крепко зажмурив глазенки, не обращая ни малейшего внимания на мир, в который пришел. Хэзард улыбнулся этому комочку плоти, уместившемуся на его ладонях.— Добро пожаловать, сынок! — прошептал он. Хэзард завернул мальчика в шкуру ягненка, как учила Желтая Река, и протянул его Венеции, которая уже лежала на шкурах.— У нас сын! — объявил он с широкой улыбкой.— Боже, какой он замечательный! — еле слышно прошептала она, и по щекам ее потекли слезы. — По-моему, это самый красивый ребенок на свете.— Совершенно с тобой согласен, биа-кара. Это чудо, которое вошло в мою жизнь, — так же, как и ты.— Только никогда не покидай меня! — прошептала Венеция, вдруг испугавшись такого счастья.— Никогда, котенок. Помни, пока ты рядом со мной, мы победим весь мир. — И они вместе рассмеялись, после рождения сына действительно чувствуя себя непобедимыми.Венеция посмотрела на малыша и удивленно покачала головой.— Он такой маленький…— Тебе следует сказать за это спасибо. У тебя были такие долгие роды, что я уже и сам не знал, сколько смогу еще выдержать.Венеция подняла на него глаза:— Тебе было страшно?— Я бы лучше сразился с десятком воинов из племени лакота, — в его голосе не было привычной насмешливой иронии. — А вот ты была очень храброй, любимая. Спасибо тебе за нашего сына.— Не за что, — ответила Венеция и легко сжала крохотные пальчики. — Слава богу, все уже позади. Как ты думаешь, он скоро откроет глаза?Хэзарда развеселила ее наивность.— В этом можешь не сомневаться, дорогая. Кстати, почему бы тебе пока не поспать? Когда наш сын проснется, он потребует еды. И если с готовкой и уборкой я еще могу справиться, то в этом я тебе не помощник.Пока Венеция спала, Хэзард выкупал ребенка и обсыпал его пудрой, которую дала ему Желтая Река. Следуя ее инструкциям, он сначала закутал малыша в шерсть бизона, потом в замшу и, взяв сына на руки, начал негромко говорить с ним:— Для тебя, мальчик мой, не будет дороги слез. Земля твоих предков будет принадлежать тебе. Помни: ты сын вождя, и я никогда не предам тебя.На мгновение Хэзард разрешил себе помечтать. Это была его любимая мечта: он представлял себе, что все люди на земле живут в мире и согласии. Хэзард говорил сыну о своей любви к нему, о своих надеждах и даже не чувствовал, что по его щекам струятся слезы…
Имя для ребенка они нашли очень легко. Мальчика назвали Золотое Сокровище, а по-английски — Трей. Его глаза оказались и не такими темными, как у отца, и не голубыми, как у матери. Спустя несколько недель родители разглядели, что глаза у их сына серебристо-серые со светло-коричневыми искрами. Зато волосы у него были черные, как у Хэзарда, но пока легкие и пушистые.— Согласна, он весь в тебя, — заметила Венеция, когда Трей потребовал его накормить.— А я и не собирался это отрицать, любовь моя. И разве я не самый великолепный отец на свете? — пошутил Хэзард.— Во всяком случае, самый самоуверенный, — улыбаясь, парировала Венеция.— Что я могу сказать? Вам, бледнолицым, далеко до наших высоких стандартов.— Может быть, и так, — легко согласилась Венеция, — только мы, бледнолицые, иногда рожаем совершенно восхитительных детей.Хэзард с нежностью посмотрел на свою жену, которая кормила грудью Трея.— Против этого мне совершенно нечего возразить.Каждый вечер Хэзард купал Трея, посыпал присыпкой и оставлял на шкуре рядом с матерью. Они любовались крошечным созданием, его ручками, ножками, неожиданно длинными ресницами, и, в конце концов, оба пришли к выводу, что их сын — настоящее сокровище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51