Били держится «Большого Шестого», хотя им владеют пивовары. Его нанимают как человека, умеющего драться, на время выборов — одно только его присутствие должно подавить врагов партии в избирательных участках. Сейчас, возможно, им восхищаются большие люди, ну, а потом, если он останется здоров, может даже сам получить место в общественной службе.
Стефен не успел ничего ответить, как кто-то сказал:
— Вот и он. Это сам Били. Дэйви прижался к стойке бара.
— Спокойно, парень, — сказал Стефен. — Пей и радуйся. Бояться пока нечего.
На Били был костюм в черную с золотым клетку; фетровая шляпа сдвинута на затылок, на щеках румянец от здоровья и нахальства.
Улыбнувшись, он сверкнул белизной зубов и протянул руку:
— Что случилось, Флин? Что заставило тебя сюда прийти?
Стефен сжал ему руку, сдавив ее несколько больше, чем следовало.
— Я слыхал, что ты со своими парнями хочешь прикрыть мое заведение…
Били посмотрел на свою шайку у стены, но нахальная, самодовольная улыбка не исчезла с его лица.
— И где же ты это услышал?
— Ветер носит, а у стен уши есть, Били. Тебе известно, как болтливы ирландцы.
— Знаешь, о чем я подумал? Мы должны расхлебать эту кашу…
— И разгромить мое заведение? Били постучал рукой по стойке бара.
— Джими, виски, — сказал он бармену и указал кивком головы на столик в дальнем углу салуна. Мужчины, уже сидевшие там, нехотя встали.
— Пойдем, Дэйви, — сказал Стефен. Били мельком глянул на Дэйви.
— А это что за ярмо?
— Дэйви Райен, мой помощник, — ответил Стефен, подмигнув Дэйви. — Он сильнее, чем может показаться.
Били оглядел Дэйви и покачал головой:
— Для твоей компании это жалкий экземпляр, Флин. Да и вообще, кроме этого черного парня Моуза, ни один из твоих в драке гроша ломаного не стоит.
Дэйви побагровел, но Стефен с силой сжал его плечо.
— У моих ребят единственный недостаток — они дерутся честно.
Они сели за столик, Били заказал всем виски.
— Слышал, у тебя был показательный бой для О'Мэгони, — сказал Стефен.
Били кивнул:
— Я и Пэтси Кели заработали кругленькую сумму. Интересно, что Комитет с этими деньгами делает?
Стефен пожал плечами:
— Да мне-то откуда знать?! О'Мэгони ничего не говорит, да, впрочем, и правильно делает. Один ирландец откроет в Нью-Йорке тайник, и всем уже известно, что в нем…
Били откинулся, скрестив большие руки на груди, и бросил на Стефена насмешливый взгляд.
— Ты знаешь, куда пойдут деньги, Флин. Ты ведь только что вернулся от Пэдрейка Мак-Карси и наверняка во всем этом замешан.
Дэйви откашлялся:
— Я слышал, что они идут для защиты в суде патриотов, арестованных в Дублине.
Били посмотрел на него презрительно:
— Глаз отдам, что это для покупки оружия, вот что.
Стефену стало не по себе. «Он блефует», — подумал он. Не надо быть гением, чтобы сделать такое предположение. Он положил руки на изрезанную столешницу и подумал о последствиях, если хоть слово вылетит о связи с Бирмингемом. Когда в Коре причалит пароход, британские войска уже будут там. Тут и придет конец Эмету, Пэди, да и многим другим из Братства…
— Дэйви попал в точку, — сказал он непринужденно. — Из того, что я смог понять, именно на это пошли основные суммы.
Били выпил и отставил стакан. «Господи помилуй, он выглядит мощно», — подумал Стефен. Сильный как бык, с этой своей компанией под рукой он не выказывал никакой нервозности, которая присутствовала и в «Эмирэлд Флейме», и на ринге на Сторожевом острове. Били Магири был в отличной форме, и Стефен был рад, что не должен с ним драться.
— Давай и мы с тобой, Флин, заработаем на это денег.
Стефен покачал головой. — Я от этого ушел, Били. И уже говорил об этом О'Мэгони.
— Что ж, значит, тебе наплевать на дело.
— Я больше не дерусь.
— Это спарринговый матч. Я тебя не покалечу, — Били усмехнулся понимающе. — Что на тебя нашло, Флин? Герой сорок восьмого и повернулся к делу задницей! А может быть, ты решил перейти на сторону англичан?!
В глазах Били светились чернота и холод. Никогда Стефен не видел его таким уверенным, таким самодовольным. «Он принял решение», — подумал Стефен, и ему стало не по себе.
— Ладно, Били, соглашаюсь на матч.
Били налил еще виски, выпил с удовлетворенным видом.
— Тогда до скорого, — сказал он и протянул руку. Стефену пришлось пожать ее.
Возвращаясь домой, Стефен молчал. Дэйви обронил:
— Анна вас за это убьет!
— Это не поможет, — отпарировал Стефен, и Дэйви больше ничего не сказал.
В доме было тихо, газовые лампы пригашены. Анна оставила на плите теплый ужин. Стефен снял ботинки и сел за стол с тарелкой говядины с капустой. Он оглядел кухню — всюду были видны руки Анны: шкафчик был заполнен сверкающей посудой и бронзовыми подсвечниками, на столе чистая скатерть… Стефену нравилось, что Анна любит светлые и веселые вещи и что в помещении нет этой бахромы и статуэток, которые были в моде в верхнем городе. Она оставила много пустого пространства, так что человек не чувствовал себя скованным в движениях.
Анна! Никогда он не представлял, что женщина может захватить его целиком. Правда, она — не ординарная личность. Понимает жизнь, понимает его. Из дома сделала игрушку, привечает соседей и любит его сына. Мысль о том, сколько она сделала для него, наполнила Стефена благодарностью.
Но он знал, что Дэйви прав — Анна убьет его, если он ступит на ринг с Магири, хотя и для тренировочного матча.
Стефен подцепил на вилку кусок мяса. Он не понимал, почему позволил Били втянуть его, почему он согласился на матч. Отчасти — из-за дела Братства, а отчасти подавленный странной самоуверенностью Били. Но в этом было что-то еще — ринг все еще притягивает его, несмотря на искреннее желание уйти. Стефен представил толпу, заполняющую «Спортивный зал»; почти почувствовал запах пота и жидких мазей, услышал грубый юмор боксеров-соперников. Он не мог не думать об аплодисментах зрителей, громовых криках, топоте стучащих подошв. Стефен пробежался пальцами по груди, твердому животу… Ринг был его жизнью, его молодостью. Он был чемпионом. И трудно все это оставить.
Он встал из-за стола и отнес тарелку в буфетную. Расправил скатерть, погасил лампу. По пути в холл он задержался в Рориной комнате. Мальчик лежал, свернувшись калачиком, сбив ногами одеяло. Стефен положил руку мальчику на спину, чувствуя, как он дышит.
Парнишка счастлив и здоров. У него доброе сердце и компания новых друзей, а Анна любит его, как собственного. Спасибо Богу за это, подумал Стефен. Он не знал, как бы смог перенести, если бы его мальчик был несчастлив.
В комнате окнами на улицу, спала Анна, подложив под щеку руку; толстая коса свернулась на подушке. От света лампы на волосах было красноватое сияние. Стефен раздевался, думая о том, как он их распустит…
Он тихо лег на кровать, стараясь не разбудить Анну, и уставился в потолок, чувствуя нарастающую тоску. Анна впадет в ярость, когда узнает о матче. Будет упрекать, что он нарушил обещание. А что, если она из-за этого бросит его? Что, если она вернет долг и уйдет от них?!
Стефен закрыл глаза, его накрыла с головой волна страха. Он попытался взять себя в руки и не поддаваться панике. Он не был человеком, который зацикливается на том, что может произойти когда-нибудь. Все несчастья он принимал, как вызов другого боксера.
Анна заворочалась во сне.
— Стефен, — сонно прошептала она, дотронувшись до него. — Ты дома, слава Богу. Что случилось?
— Ничего, дорогая.
Она пробралась в кольцо его рук и поцеловала в шею. Рука скользнула по животу и обняла его. Член напрягся — его беспокойство уходило, превращаясь в желание. Он целовал ее рот до тех пор, пока тот не стал горячим и не раскрылся. Он обхватил ее груди и с силой прижался к ней — ему хотелось раствориться в ее шелковистом тепле.
— Нэн, я тебя хочу…
Она сжала его.
— Я тоже…
Отбросив одеяло, он пробежал по ней пальцами и покрыл тело отчаянными поцелуями. Она почувствовала его ожесточенное желание и подвинулась так, чтобы он смог ее быстро взять. Он двинулся в нее неистово — резко и неудержимо. Она подалась ему навстречу, и он почувствовал ток возбуждения, которое потянуло его в глубину — наподобие морского отлива, заставив забыть обо всем.
Когда все закончилось, он рухнул без сил — голова была как в тумане, ноги одеревенели.
Анна томно вздохнула. Она лежала рядом — горячая и такая мокрая, словно покрылась росой.
— Я люблю тебя, — прошептала она. — Ах, Стефен, люблю.
К нему вернулся страх. Он был опустошенным, но не успокоенным, удовлетворенным, но только в вожделении.
— Что-нибудь случилось? — Анна наблюдала за ним. Она водила пальцами по его бровям, разглаживая их. — Расскажи мне.
Стефен ласкал ее порозовевшие груди, и вдруг его осенило. Ребенок! Ребенок удержит ее около него, свяжет их навеки.
Он посмотрел в глаза Анны:
— Нэн, я хочу, чтобы у нас был ребенок.
Ее рука замерла. Она отвела взгляд в сторону. На глазах появились слезы.
Стефен встревоженно приподнялся на локте:
— Что такое? Не хочешь ребенка?
— Я не могу его иметь, Стефен… Страшась, он ждал объяснений.
— Это все от голода… Он многих девушек сделал бесплодными…
Бесплодная! Стефен выдохнул. Слава Богу! Это не имеет никакого отношения к ее чувствам к нему.
— А ты уверена в этом?
Анна кивнула. На переносице у нее появилась небольшая морщинка.
— Я была замужем почти год и не забеременела. Однажды я пошла к доктору Уиндхему, и он сказал, что, видимо, голод сделал меня бесплодной.
Стефен разглядывал свой кулак — огромный и загорелый на фоне белого льна. Ему очень не хотелось представлять ее с Били Мэси, пытающуюся забеременеть…
— Прости меня, Стефен. Я всегда хотела малышей. Ведь из моей семьи никого не осталось.
Печаль в ее голосе напомнила ему, сколько она выстрадала. Стефен погладил ее по щеке, поцеловал в бровь и понюхал волосы.
— Неважно, Нэн. У нас есть Рори.
— И мы друг у друга.
Он отодвинулся и посмотрел на нее пристально.
— Вот именно, — сказал он и улыбнулся.
Ее слова согрели, успокоили его душу. Он взял ее за подбородок и спросил:
— Так ты не собираешься нас бросить?
Анна улыбнулась — на щеках появились ямочки, в глазах нежность.
— Ах, вы — мои, — сказала она, толкнув его в грудь, — как же я смогу без вас?!
ГЛАВА VIII
Анна сдвинула со лба старую фетровую шляпу Стефена и вытерла лицо одним из его больших красных носовых платков. Было только девять часов, но солнце уже сильно припекало — был конец июня.
— А где ты обучался садоводству? — спросила Анна Моуза.
Моуз перестал рыхлить землю, которую они готовили для огорода. Он оперся на мотыгу и оглядел двор.
— Хорошо будет, если посадить несколько деревьев у того забора, — сказал он, махнув рукой.
Анна посмотрела в ту сторону. «Он прав, — подумала она. — На них будет приятно смотреть, да и тень они дадут».
Ей хотелось устроить и красивый сад, и огород для овощей — помидоров, лука, картошки и капусты. Может, даже сладкой кукурузы удастся посадить.
Мальчики Карэны очистили сад от бутылок и жестянок, от спутанных веревок и сломанных досок, а Стефен превратил крыло здания в садовый сарай для инструментов. Сейчас Моуз рыхлил землю мотыгой, а Анна разравнивала ее граблями.
— Вишневые деревья, — добавил Моуз. — И сливу…
Анна распрямилась и взглянула на него. Его мускулистый торс блестел от пота. Он казался мужчиной, не юношей, хотя Стефен говорил, что ему только восемнадцать.
— Ты так и не ответил на мой вопрос…
Моуз не отрывал взгляд от заднего забора, где однажды зацветут его фруктовые деревья.
— Мой отец работал в одном большом поместье под Бруклином. Огородничал…
— Этим и ты занимался, да?
Стефен сказал Анне, что прошлое Моуза никого не касается, но она не могла удержаться от любопытства. Моуз был членом семьи, обедал с ними каждый день и проживал в комнате рядом с Дэйви.
— Отца забрали охотники за рабами, — продолжил Моуз. — Его и маму отвезли на юг…
— Господи! Рабство — это так жестоко, особенно в такой стране, как Америка, которая столько кричала о свободе.
— Меня они не поймали. Я бегал быстрее, чем эти охотники за рабами.
Моуз высоко поднял мотыгу и ударил ею с такой силой, что Анна вздрогнула. Она опять взялась за грабли, пытаясь быстрее закончить работу.
Стефен рассказал ей, что до того, как Моуз пришел работать в спарринговую комнату, он ловил крыс на мусорных кучах вдоль Ист-ривера. Он продавал полные мешки крыс в спортивный погребок на Водяной улице, где мужчины держали пари, какая из собак больше задушит крыс. Никогда Анна не слышала ничего подобного. Крысиная яма в ее представлении была даже хуже старых конюшен, где обнаженные до пояса женщины борются друг с другом на потеху мужчинам.
Моуз резко обернулся, размахивая мотыгой.
— Я когда-нибудь поеду туда и найду отца с матерью, — сказал он гневно. — А еще… этих охотников за рабами!
Ярость и ненависть в его лице ошеломили Анну. Она стояла неподвижно, уставившись на него. Должно быть, Моуз заметил ее удивление — его гнев сменился печалью.
— Не обращайте на меня внимания, миссис Флин, — сказал он, покачав головой. — Мне некому это сказать.
Анна вспомнила свой яростный гнев на Спинера с его дружками — беспомощный гнев бессилия…
— Ты говори все, что хочешь, Моуз, — сказала она. — Ты имеешь на это право, после всего что пережил.
Они замолчали. Анна думала, как отличается Моуз от других мужчин, окружающих Стефена, — шумных ирландцев, которые выкрикивают то, что думают, не заботясь, слышит их кто или нет. Моуз редко высказывается, но под его молчаливостью таится опасный гнев, тот вид ярости, про который Стефен говорил, что он нужен каждому боксеру, чтобы преуспеть на ринге.
— Миссис Флин! Миссис Флин!
На пороге дома стоял худенький Эди Карэн, поджав босые пальцы на ногах. В руках он держал какую-то бумагу.
— Эди Карэн! Ни единого шага без обуви! Что, я каждую минуту должна напоминать, что надо обуться?
Эди помахал белой бумагой:
— Это письмо!
Анна прислонила грабли к сараю и вытерла пальцы красным платком. Она посмотрела на Моуза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47