https://wodolei.ru/catalog/kuhonnie_moyki/
Нет, я серьезно, я думаю о тебе. Но у меня столько дел. Я не свободная женщина. Я любила бы тебя, если бы могла. Или мне это только кажется…
– Нет. Тебе просто хочется раскатывать повсюду на большой красивой машине, есть авокадо и креветочные салаты и давать пялиться на себя мужчинам в провинциальных ресторанах.
– Теперь ты строг ко мне. Кроме того, это вовсе не то, чего я хочу. Просто я ассоциирую любовь – ну, все это барахтанье в кровати и так далее, – с детьми. И с усталостью. И с желанием выспаться. И мне уже ничего не хочется, а просто хочется приятно проводить время.
– Но когда ты была девочкой, Эмма, ты ведь хорошо проводила время. Ты бы не колебалась.
– Я знаю. Но ведь я не девочка.
– Ты не такая уж старая.
– Нет, не такая уж.
– Ты ведь что-то чувствуешь ко мне?
– Конечно, да, я же говорила тебе. Ради Бога, Виндхэм, хватит лежать и курить. Конечно, я испытываю к тебе какие-то чувства, даже достаточно сильные, но у меня просто нет ни здоровья, ни времени на тебя. Это, конечно, несправедливо, это совсем не то, чего ты хочешь. Я испытываю к тебе те же чувства, как к первому мальчику, в которого я была влюблена. Он был выпускником Кэмбриджа, а я еще школьницей. Я почти не знала его, но мой отец иногда приглашал его к нам на чай и, помню, я дрожала, глядя на часы, от предвкушения, что наши руки встретятся, когда он потянется за сахаром. Это не любовь, это сумасшествие: я не знала того человека. Я не знаю тебя. Я не хочу узнавать тебя. Мне неприятно видеть, что у тебя оторвана пуговица. Я знаю только одного человека – Дэвида, и не хочу узнавать кого-то еще. Это ужасно, просто чудовищно – узнавать людей. Но что ты хочешь от этой сумасшедшей страсти школьницы? Она не годится для тебя. Я это вижу. Тебе необходим кто-то милый, добрый и красивый, вроде Софи Брент.
– Как странно, – заметил он, – что ты упомянула о Софи Брент. Я собирался заполучить ее, когда начинал сезон. Я положил на нее глаз с самого начала.
– Я догадалась. Уверена, что еще не поздно. Разве тебе не жаль, что сейчас ты оказался сбитым с толку.
– Ты сделала это не нарочно.
– Не знаю.
– Хотя у меня было такое подозрение.
– Правда? Не жалеешь, что ты сейчас со мной, а не с Софи?
– Нет, не жалею. Я вижу, что Софи милая и прямодушная, но у тебя тоже есть свои привлекательные стороны. Это привлекательность недоступного. Попытаться получить от тебя поцелуй – это все равно, что пытаться выжать воду из камня. Я горжусь собой, когда добиваюсь чего-нибудь от тебя.
– Я не собиралась играть в недоступность.
– Неужели? Ты ведь не специально удерживаешь меня?
– Где удерживаю?
– Возле себя.
– Нет, не специально. Не понимаю, зачем я тебе нужна.
– Ты нужна мне, и я думаю, что еще смогу заполучить тебя. Или мне не следовало это говорить?
– Я тоже думаю, что смогу заполучить тебя, хотя уже начинаю сомневаться в этом.
– Как бы там ни было, разговаривать с тобой гораздо интереснее, чем с Софи Брент.
– Я надеюсь, – воскликнула я, услышав это унизительное сравнение. – Но кого интересуют разговоры? – и подвинулась к нему. Так мы лежали в объятиях друг друга, нежно целовались и страдали, пока мне не пришло время идти домой.
Глава двенадцатая
Не знаю точно, как это случилось, но после этого разговора наша дружеско-любовная связь с Виндхэмом стала постепенно становиться все более публичной. Какое полезное слово «связь», такое абстрактное и неопределенное, так отвечающее своему истинному смыслу. Не знаю, начались ли какие-то разговоры, потому что я первая бы услышала об этом, но у меня появилось ясное впечатление, что за мною следят.
Виндхэм часто бывал поблизости: репетировал новую пьесу. Я встречала его на улице и постоянно чувствовала, что даже из окон люди могут уловить тон наших разговоров. Это был маленький городок, и почти на каждой улице жили актеры. Каждый раз, проходя мимо театра, я наталкивалась на Виндхэма, а мадам Дон Фрэнклин однажды видела, как мы обнимаемся на лестнице в гримерную. И хотя объятия в театре не такое уж редкое дело, я поняла, что скоро об этом поползут слухи. К тому же Виндхэм дважды неосторожно звонил мне, когда Дэвид уже был дома после работы: один раз трубку взяла я и объяснила, что не могу говорить, второй раз подошел Дэвид, и Виндхэму пришлось повесить трубку. Кроме того, произошло два события.
В один из дней я гуляла в Фестивал Гарденс вместе с Флорой и кормила уток. Там я повстречалась с Виндхэмом, прогуливающимся вдоль берега реки с Эдмундом Карпентером. Виндхэм познакомил нас, и вместо того, чтобы продолжить свою беседу, они принялись развлекать нас с Флорой. Эдмунд даже купил Флоре мороженое в киоске около театра, и мы сели отдохнуть на парковую скамью, пока она ела его. Я была счастлива сидеть, ни о чем не беспокоясь, просто греясь на теплом солнышке. Во время беседы у меня сложилось твердое убеждение, что Эдмунд уже слышал обо мне, потому что относился он ко мне со смесью уважения и одновременно словно намекая на что-то. За чаем в тот же день, когда Флора увиделась с Дэвидом, они принялась болтать о «дядях», угостивших ее мороженым, но Дэвид, к счастью, пропустил все мимо ушей.
Второй случай произошел однажды вечером, когда я ожидала Дэвида возле двери на сцену: мы собирались на обед с приятелем, который специально приехал, чтобы посмотреть спектакль. Я читала объявления на зеленой доске, и только дошла до списка занятых в «Клене», когда появился Джулиан и поприветствовал меня.
– Хэлло, – сказала я. – Как ваши дела? Давненько мы не виделись.
– Все в порядке, – ответил Джулиан. – Надеюсь. Хотите фруктовую жвачку?
Я взяла жевательную резинку и спросила:
– Как дела с «Кленом»?
– И не спрашивайте, – мрачно откликнулся он, – Я понятия не имею, о чем эта пьеса. У меня там всего две строчки. Знаете, какие? Я говорю: «Самое важное, что вам надо знать: он не будет связываться с лошадьми» и «Простите, мадам, кажется, вы потеряли это в саду». Правда, смешно?
– Вы заняты в дубляже? – спросила я, угадав, что необходимо спросить об этом, и Джулиан немного просветлел:
– Я буду дублером Дона. Я выступаю его дублером в каждом спектакле, но он еще ни разу не дал мне возможности заменить его. Да этого никогда и не случится. Он здоровый, как лошадь, а послушать его, так будто вот-вот умрет. Он всегда посылает ко мне своего гримера с запиской, чтобы я заменил его после антракта, но ничего подобного ни разу не происходило.
– Бедный Джулиан. Все же, это, надеюсь, ненадолго?
– Не знаю, что я буду делать, когда уеду отсюда, наверное, мне не удастся получить другую работу.
– Так все говорят.
– Послушайте, Эмма, вы случайно не знаете дальнейших планов Виндхэма?
– Понятия не имею.
– Просто я подумал, что при случае вы могли бы намекнуть ему обо мне… говорят, в конце сезона кого-нибудь из нас возьмут в Лондон. Ничего не слышали об этом?
– Ничего, – твердо ответила я, а Джулиан подмигнул мне. Он дал мне еще одну пластинку жвачки и ушел переодеваться, но, кроме жевательной резинки, он дал мне пищу для размышлений. Кажется, моя жизнь перестала быть тайной, превратившись в объект всяких домыслов: у меня появилось ощущение, что моя связь с Виндхэмом станет достоянием гласности раньше, чем между нами действительно произойдет что-то существенное.
Но окончательным откровением для меня стало событие, никак не связанное с театром; все произошло накануне премьеры пьесы Карпентера. Вечерами Виндхэм не мог много над ней работать, так как большинство актеров было занято в представлении, поэтому он пригласил меня поужинать с ним. Возвращаться ему нужно было часам к десяти, чтобы снова прорепетировать сцену с Питером Йитсом, поэтому мы не отправились подальше, как обычно, а отъехали всего миль на семь от города: еще один симптом растущей неосторожности. В ресторанчике никто из знакомых нам не встретился, мы устроились за столиком и принялись за привычную для нас игру с заказыванием блюд и обсуждением выбора вин. Частые встречи за обеденным столом помогли нам поближе познакомиться и узнать вкусы друг друга, поэтому мы вели себя подобно старой семейной паре, отговаривая друг друга брать креветки или картофель с очаровательной заботливостью. Это место, однако, отличалось от наших обычных прибежищ: оно скорее напоминало большой сарай или амбар, украшенный седлами, вожжами и лошадиной сбруей. Заправлял всем веселый усатый военный. В меню был только бифштекс, и когда его подали, порция оказалась огромной, а вкус отдавал убоинкой. Я пожаловалась Виндхэму, который сказал, что во всем виновато мое слишком чувствительное небо, привыкшее к замороженному мясу. Я возразила, что с моим небом все в порядке, а странный привкус присутствует потому, что скотину забили, видимо, недавно. Я продолжала жаловаться на преобладание мясницких лавок в округе, а Виндхэм спросил меня, была ли я когда-нибудь на мясном рынке, и описал мне его в подробностях:
– Когда-то я часто посещал его, – сказал он, – Когда был мальчиком.
Я не стала ловить его на слове. Вместо этого я вспомнила о своих собственных посещениях окрестностей Челтенхэма, когда была ребенком, и как мы ездили верхом, подобно остальным девочкам, принадлежащим к среднему классу. Мы немного поговорили об этом и о том, почему девочкам приходится дольше привыкать к седлу, чем мальчикам, и так далее. Мы уже доели наши бифштексы и держались за руки, глядя друг на друга. Я заметила, что, как ни странно, когда-то я помнила каждую деталь лошадиной сбруи, каждую часть тела лошади и даже их болезни: хромота, надкостница, сап, ценуроз, колики и прочее. Внезапно, отведя глаза от настойчивого, пронизывающего взгляда Виндхэма, я случайно посмотрела через его плечо и увидела Мери Скотт и ее мужа, Генри Саммерса. По крайней мере, я решила, что это ее муж: надеяться на нечто иное не приходилось.
Не знаю, что именно отразилось на моем лице в тот момент, но я почувствовала, что краснею, и Виндхэм тут же спросил:
– Что случилось? Кого ты увидела?
– Никого, – ответила я. Это моя старая школьная подруга.
– Тебе лучше отпустить мою руку, – заметил он, но я вцепилась в нее еще крепче.
– Это не имеет значения.
– Где они?
– Прямо за тобой. Не оборачивайся и не смотри.
– Ты тоже не смотри на них.
– Не получается, – я попыталась перевести взгляд на скатерть.
– Кто они такие? – спросил он, и я попыталась объяснить, кто такая Мэри и что она собой представляет.
– Не понимаю, – продолжала повторять я, – не понимаю, что она делает в подобном месте. Здесь все выдержано в милом, старинном, несколько вульгарном вкусе, это совершенно ей не подходит.
– Но в чем дело? – продолжал выпытывать он, когда я рассказала о ней все. – Не вижу ничего страшного в вашей встрече, тем более, ты больше не общаешься с ней.
– Я знаю, что ничего страшного. Просто она будет шокирована. Видишь, что на мне надето? Ты знаешь, что это такое?
– Что?
– Детское платьице с передником.
– Ну и что?
– Это моя старая школьная форма. Я носила ее в шестом классе. Она кажется такой уродливой, такой дешевой и уродливой, совсем не подходящей для подобного места.
Виндхэм расхохотался.
– Хохмачка, – сказал он. – То-то я гадал, кого ты мне напоминаешь. Знаешь кого? Первую красотку института благородных девиц.
– Это Мери, – откликнулась я, не зная, смеяться или плакать, – Это она была первой красоткой, а не я. Я была отличницей, а она – первой красоткой.
– Тогда зачем ты это надела?
– Не знаю. Вещица показалась мне довольно симпатичной. Такой красивый бутылочно-зеленый цвет.
В этот момент я снова посмотрела на Мери и она встретилась со мной взглядом. Она улыбнулась и помахала рукой. На выходе мы миновали их столик. Я ненадолго задержалась, она познакомила меня со своим мужем и спросила, как я поживаю, как дети, и извинилась, что больше не навещала меня.
– Ты обязательно должна приехать к нам, – сказала она, – но, понимаю, ты постоянно занята с детьми. Возможно, легче мне будет как-нибудь заехать к тебе.
– Это будет отлично, – согласилась я, – Приезжай, пожалуйста.
– Обязательно, – сказала она. – Позвоню предварительно и приеду. А может, и вы с мужем выберетесь к нам вечером поужинать?
– С удовольствием, – повторила я и удалилась, улыбаясь. Я надеялась, что мы никогда больше не увидимся.
В машине я была мрачна и молчалива. Проехав три или четыре мили, Виндхэм нарушил тишину:
– Знаешь, в чем твоя проблема, Эмма? Тебе нравится шокировать своих школьных подруг – нравится гораздо больше, чем мое общество.
– Да, – мрачно подтвердила я, – это правда. В этом проблема всех женщин. Дешевые и вульгарные, все, что нам нужно, – это внимание. А что поделаешь?
Стояла уже середина июля. Сезон был в самом разгаре, и однажды я, идя на генеральную репетицию «Клена», поняла, что когда эта новая постановка будет запущена, Виндхэм уедет отсюда. Режиссер-постановщик обычно уезжает, когда в его помощи больше нет нужды. Ничто не могло помешать ему вернуться в Лондон, к обществу прелестных девушек. Он ничего не говорил насчет приближающегося отъезда, но это было неизбежно. Я даже желала приблизить этот момент, мечтая о возвращении к своим ежедневным обязанностям, касающимся Флоры и Джозефа, к обустройству гостиной и к итальянской грамматике. Во время генеральной репетиции наступил особенно неприятный момент, лишь усиливший мое желание избавиться от этой связи. Виндхэм, не отличающийся долготерпением, неожиданно заорал на Джулиана, который стоял на сцене и, как обычно, беспомощно озирался по сторонам:
– Ради бога, Джулиан, попытайся быть немного поживее, ты похож на испуганного кролика.
Джулиан смутился и принялся извиняться, я же ушла из театра, настолько была поражена. Слова Виндхэма были неуместно жестоки.
До премьеры мы с Виндхэмом больше не виделись. Он позвонил однажды, но я сказала, что слишком занята и повесила трубку. Мне не хотелось идти смотреть спектакль: пьеса не казалась особенно интересной. Кажется, речь в ней шла о власти: Питер Йитс играл умирающего короля, а Натали Винтер и Софи Брент – его любовницу и жену соответственно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Нет. Тебе просто хочется раскатывать повсюду на большой красивой машине, есть авокадо и креветочные салаты и давать пялиться на себя мужчинам в провинциальных ресторанах.
– Теперь ты строг ко мне. Кроме того, это вовсе не то, чего я хочу. Просто я ассоциирую любовь – ну, все это барахтанье в кровати и так далее, – с детьми. И с усталостью. И с желанием выспаться. И мне уже ничего не хочется, а просто хочется приятно проводить время.
– Но когда ты была девочкой, Эмма, ты ведь хорошо проводила время. Ты бы не колебалась.
– Я знаю. Но ведь я не девочка.
– Ты не такая уж старая.
– Нет, не такая уж.
– Ты ведь что-то чувствуешь ко мне?
– Конечно, да, я же говорила тебе. Ради Бога, Виндхэм, хватит лежать и курить. Конечно, я испытываю к тебе какие-то чувства, даже достаточно сильные, но у меня просто нет ни здоровья, ни времени на тебя. Это, конечно, несправедливо, это совсем не то, чего ты хочешь. Я испытываю к тебе те же чувства, как к первому мальчику, в которого я была влюблена. Он был выпускником Кэмбриджа, а я еще школьницей. Я почти не знала его, но мой отец иногда приглашал его к нам на чай и, помню, я дрожала, глядя на часы, от предвкушения, что наши руки встретятся, когда он потянется за сахаром. Это не любовь, это сумасшествие: я не знала того человека. Я не знаю тебя. Я не хочу узнавать тебя. Мне неприятно видеть, что у тебя оторвана пуговица. Я знаю только одного человека – Дэвида, и не хочу узнавать кого-то еще. Это ужасно, просто чудовищно – узнавать людей. Но что ты хочешь от этой сумасшедшей страсти школьницы? Она не годится для тебя. Я это вижу. Тебе необходим кто-то милый, добрый и красивый, вроде Софи Брент.
– Как странно, – заметил он, – что ты упомянула о Софи Брент. Я собирался заполучить ее, когда начинал сезон. Я положил на нее глаз с самого начала.
– Я догадалась. Уверена, что еще не поздно. Разве тебе не жаль, что сейчас ты оказался сбитым с толку.
– Ты сделала это не нарочно.
– Не знаю.
– Хотя у меня было такое подозрение.
– Правда? Не жалеешь, что ты сейчас со мной, а не с Софи?
– Нет, не жалею. Я вижу, что Софи милая и прямодушная, но у тебя тоже есть свои привлекательные стороны. Это привлекательность недоступного. Попытаться получить от тебя поцелуй – это все равно, что пытаться выжать воду из камня. Я горжусь собой, когда добиваюсь чего-нибудь от тебя.
– Я не собиралась играть в недоступность.
– Неужели? Ты ведь не специально удерживаешь меня?
– Где удерживаю?
– Возле себя.
– Нет, не специально. Не понимаю, зачем я тебе нужна.
– Ты нужна мне, и я думаю, что еще смогу заполучить тебя. Или мне не следовало это говорить?
– Я тоже думаю, что смогу заполучить тебя, хотя уже начинаю сомневаться в этом.
– Как бы там ни было, разговаривать с тобой гораздо интереснее, чем с Софи Брент.
– Я надеюсь, – воскликнула я, услышав это унизительное сравнение. – Но кого интересуют разговоры? – и подвинулась к нему. Так мы лежали в объятиях друг друга, нежно целовались и страдали, пока мне не пришло время идти домой.
Глава двенадцатая
Не знаю точно, как это случилось, но после этого разговора наша дружеско-любовная связь с Виндхэмом стала постепенно становиться все более публичной. Какое полезное слово «связь», такое абстрактное и неопределенное, так отвечающее своему истинному смыслу. Не знаю, начались ли какие-то разговоры, потому что я первая бы услышала об этом, но у меня появилось ясное впечатление, что за мною следят.
Виндхэм часто бывал поблизости: репетировал новую пьесу. Я встречала его на улице и постоянно чувствовала, что даже из окон люди могут уловить тон наших разговоров. Это был маленький городок, и почти на каждой улице жили актеры. Каждый раз, проходя мимо театра, я наталкивалась на Виндхэма, а мадам Дон Фрэнклин однажды видела, как мы обнимаемся на лестнице в гримерную. И хотя объятия в театре не такое уж редкое дело, я поняла, что скоро об этом поползут слухи. К тому же Виндхэм дважды неосторожно звонил мне, когда Дэвид уже был дома после работы: один раз трубку взяла я и объяснила, что не могу говорить, второй раз подошел Дэвид, и Виндхэму пришлось повесить трубку. Кроме того, произошло два события.
В один из дней я гуляла в Фестивал Гарденс вместе с Флорой и кормила уток. Там я повстречалась с Виндхэмом, прогуливающимся вдоль берега реки с Эдмундом Карпентером. Виндхэм познакомил нас, и вместо того, чтобы продолжить свою беседу, они принялись развлекать нас с Флорой. Эдмунд даже купил Флоре мороженое в киоске около театра, и мы сели отдохнуть на парковую скамью, пока она ела его. Я была счастлива сидеть, ни о чем не беспокоясь, просто греясь на теплом солнышке. Во время беседы у меня сложилось твердое убеждение, что Эдмунд уже слышал обо мне, потому что относился он ко мне со смесью уважения и одновременно словно намекая на что-то. За чаем в тот же день, когда Флора увиделась с Дэвидом, они принялась болтать о «дядях», угостивших ее мороженым, но Дэвид, к счастью, пропустил все мимо ушей.
Второй случай произошел однажды вечером, когда я ожидала Дэвида возле двери на сцену: мы собирались на обед с приятелем, который специально приехал, чтобы посмотреть спектакль. Я читала объявления на зеленой доске, и только дошла до списка занятых в «Клене», когда появился Джулиан и поприветствовал меня.
– Хэлло, – сказала я. – Как ваши дела? Давненько мы не виделись.
– Все в порядке, – ответил Джулиан. – Надеюсь. Хотите фруктовую жвачку?
Я взяла жевательную резинку и спросила:
– Как дела с «Кленом»?
– И не спрашивайте, – мрачно откликнулся он, – Я понятия не имею, о чем эта пьеса. У меня там всего две строчки. Знаете, какие? Я говорю: «Самое важное, что вам надо знать: он не будет связываться с лошадьми» и «Простите, мадам, кажется, вы потеряли это в саду». Правда, смешно?
– Вы заняты в дубляже? – спросила я, угадав, что необходимо спросить об этом, и Джулиан немного просветлел:
– Я буду дублером Дона. Я выступаю его дублером в каждом спектакле, но он еще ни разу не дал мне возможности заменить его. Да этого никогда и не случится. Он здоровый, как лошадь, а послушать его, так будто вот-вот умрет. Он всегда посылает ко мне своего гримера с запиской, чтобы я заменил его после антракта, но ничего подобного ни разу не происходило.
– Бедный Джулиан. Все же, это, надеюсь, ненадолго?
– Не знаю, что я буду делать, когда уеду отсюда, наверное, мне не удастся получить другую работу.
– Так все говорят.
– Послушайте, Эмма, вы случайно не знаете дальнейших планов Виндхэма?
– Понятия не имею.
– Просто я подумал, что при случае вы могли бы намекнуть ему обо мне… говорят, в конце сезона кого-нибудь из нас возьмут в Лондон. Ничего не слышали об этом?
– Ничего, – твердо ответила я, а Джулиан подмигнул мне. Он дал мне еще одну пластинку жвачки и ушел переодеваться, но, кроме жевательной резинки, он дал мне пищу для размышлений. Кажется, моя жизнь перестала быть тайной, превратившись в объект всяких домыслов: у меня появилось ощущение, что моя связь с Виндхэмом станет достоянием гласности раньше, чем между нами действительно произойдет что-то существенное.
Но окончательным откровением для меня стало событие, никак не связанное с театром; все произошло накануне премьеры пьесы Карпентера. Вечерами Виндхэм не мог много над ней работать, так как большинство актеров было занято в представлении, поэтому он пригласил меня поужинать с ним. Возвращаться ему нужно было часам к десяти, чтобы снова прорепетировать сцену с Питером Йитсом, поэтому мы не отправились подальше, как обычно, а отъехали всего миль на семь от города: еще один симптом растущей неосторожности. В ресторанчике никто из знакомых нам не встретился, мы устроились за столиком и принялись за привычную для нас игру с заказыванием блюд и обсуждением выбора вин. Частые встречи за обеденным столом помогли нам поближе познакомиться и узнать вкусы друг друга, поэтому мы вели себя подобно старой семейной паре, отговаривая друг друга брать креветки или картофель с очаровательной заботливостью. Это место, однако, отличалось от наших обычных прибежищ: оно скорее напоминало большой сарай или амбар, украшенный седлами, вожжами и лошадиной сбруей. Заправлял всем веселый усатый военный. В меню был только бифштекс, и когда его подали, порция оказалась огромной, а вкус отдавал убоинкой. Я пожаловалась Виндхэму, который сказал, что во всем виновато мое слишком чувствительное небо, привыкшее к замороженному мясу. Я возразила, что с моим небом все в порядке, а странный привкус присутствует потому, что скотину забили, видимо, недавно. Я продолжала жаловаться на преобладание мясницких лавок в округе, а Виндхэм спросил меня, была ли я когда-нибудь на мясном рынке, и описал мне его в подробностях:
– Когда-то я часто посещал его, – сказал он, – Когда был мальчиком.
Я не стала ловить его на слове. Вместо этого я вспомнила о своих собственных посещениях окрестностей Челтенхэма, когда была ребенком, и как мы ездили верхом, подобно остальным девочкам, принадлежащим к среднему классу. Мы немного поговорили об этом и о том, почему девочкам приходится дольше привыкать к седлу, чем мальчикам, и так далее. Мы уже доели наши бифштексы и держались за руки, глядя друг на друга. Я заметила, что, как ни странно, когда-то я помнила каждую деталь лошадиной сбруи, каждую часть тела лошади и даже их болезни: хромота, надкостница, сап, ценуроз, колики и прочее. Внезапно, отведя глаза от настойчивого, пронизывающего взгляда Виндхэма, я случайно посмотрела через его плечо и увидела Мери Скотт и ее мужа, Генри Саммерса. По крайней мере, я решила, что это ее муж: надеяться на нечто иное не приходилось.
Не знаю, что именно отразилось на моем лице в тот момент, но я почувствовала, что краснею, и Виндхэм тут же спросил:
– Что случилось? Кого ты увидела?
– Никого, – ответила я. Это моя старая школьная подруга.
– Тебе лучше отпустить мою руку, – заметил он, но я вцепилась в нее еще крепче.
– Это не имеет значения.
– Где они?
– Прямо за тобой. Не оборачивайся и не смотри.
– Ты тоже не смотри на них.
– Не получается, – я попыталась перевести взгляд на скатерть.
– Кто они такие? – спросил он, и я попыталась объяснить, кто такая Мэри и что она собой представляет.
– Не понимаю, – продолжала повторять я, – не понимаю, что она делает в подобном месте. Здесь все выдержано в милом, старинном, несколько вульгарном вкусе, это совершенно ей не подходит.
– Но в чем дело? – продолжал выпытывать он, когда я рассказала о ней все. – Не вижу ничего страшного в вашей встрече, тем более, ты больше не общаешься с ней.
– Я знаю, что ничего страшного. Просто она будет шокирована. Видишь, что на мне надето? Ты знаешь, что это такое?
– Что?
– Детское платьице с передником.
– Ну и что?
– Это моя старая школьная форма. Я носила ее в шестом классе. Она кажется такой уродливой, такой дешевой и уродливой, совсем не подходящей для подобного места.
Виндхэм расхохотался.
– Хохмачка, – сказал он. – То-то я гадал, кого ты мне напоминаешь. Знаешь кого? Первую красотку института благородных девиц.
– Это Мери, – откликнулась я, не зная, смеяться или плакать, – Это она была первой красоткой, а не я. Я была отличницей, а она – первой красоткой.
– Тогда зачем ты это надела?
– Не знаю. Вещица показалась мне довольно симпатичной. Такой красивый бутылочно-зеленый цвет.
В этот момент я снова посмотрела на Мери и она встретилась со мной взглядом. Она улыбнулась и помахала рукой. На выходе мы миновали их столик. Я ненадолго задержалась, она познакомила меня со своим мужем и спросила, как я поживаю, как дети, и извинилась, что больше не навещала меня.
– Ты обязательно должна приехать к нам, – сказала она, – но, понимаю, ты постоянно занята с детьми. Возможно, легче мне будет как-нибудь заехать к тебе.
– Это будет отлично, – согласилась я, – Приезжай, пожалуйста.
– Обязательно, – сказала она. – Позвоню предварительно и приеду. А может, и вы с мужем выберетесь к нам вечером поужинать?
– С удовольствием, – повторила я и удалилась, улыбаясь. Я надеялась, что мы никогда больше не увидимся.
В машине я была мрачна и молчалива. Проехав три или четыре мили, Виндхэм нарушил тишину:
– Знаешь, в чем твоя проблема, Эмма? Тебе нравится шокировать своих школьных подруг – нравится гораздо больше, чем мое общество.
– Да, – мрачно подтвердила я, – это правда. В этом проблема всех женщин. Дешевые и вульгарные, все, что нам нужно, – это внимание. А что поделаешь?
Стояла уже середина июля. Сезон был в самом разгаре, и однажды я, идя на генеральную репетицию «Клена», поняла, что когда эта новая постановка будет запущена, Виндхэм уедет отсюда. Режиссер-постановщик обычно уезжает, когда в его помощи больше нет нужды. Ничто не могло помешать ему вернуться в Лондон, к обществу прелестных девушек. Он ничего не говорил насчет приближающегося отъезда, но это было неизбежно. Я даже желала приблизить этот момент, мечтая о возвращении к своим ежедневным обязанностям, касающимся Флоры и Джозефа, к обустройству гостиной и к итальянской грамматике. Во время генеральной репетиции наступил особенно неприятный момент, лишь усиливший мое желание избавиться от этой связи. Виндхэм, не отличающийся долготерпением, неожиданно заорал на Джулиана, который стоял на сцене и, как обычно, беспомощно озирался по сторонам:
– Ради бога, Джулиан, попытайся быть немного поживее, ты похож на испуганного кролика.
Джулиан смутился и принялся извиняться, я же ушла из театра, настолько была поражена. Слова Виндхэма были неуместно жестоки.
До премьеры мы с Виндхэмом больше не виделись. Он позвонил однажды, но я сказала, что слишком занята и повесила трубку. Мне не хотелось идти смотреть спектакль: пьеса не казалась особенно интересной. Кажется, речь в ней шла о власти: Питер Йитс играл умирающего короля, а Натали Винтер и Софи Брент – его любовницу и жену соответственно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23