– Значит, вы вовсе не думаете об этом?
– Зачем? Я знаю, чего хочу.
– Правда?
– Абсолютно. Да, абсолютно. Если не поддаваться панике, то все получится.
– Хорошая пьеса, – похвалила я.
– Я тоже так думаю, а они – нет. Они стараются, потому что считают, что каждому досталась лучшая роль, хотя только ваш муж вправе так думать, но они не размышляют над самой пьесой. Они считают ее чепухой.
Он посидел еще немного в этой полутьме, и хотя я знала, что он не стал бы сидеть рядом со мной без всякой цели, все же было довольно сомнительно, что у него нет определенных намерений на мой счет. А сомнение влечет за собой волнение, и я ощущала себя взволнованной и счастливой. Он поднялся и ушел через несколько секунд, ничего не сказав. Репетиция продолжилась.
К часу ночи пьеса продвинулась всего на два акта. Я поняла, что Виола Уайт, игравшая чернокожую служанку, была в довольно близких отношениях с Невилем, что большой добрый Майкл положил глаз на худенького печального Джулиана, который не отвергал и не признавал этого; и что Дэвид отлично справляется с ролью.
Иногда он бывает исключительно хорош. Я была больше потрясена пьесой, чем ожидала: она все еще казалась мне довольно странным выбором для фестиваля, но, очевидно, обладала большей выразительностью, чем я думала. Насколько же верной была режиссура Фаррара? Не знаю. Я не отношусь к тем, кто с легкостью может расшифровать, где именно актер, художник или режиссер оказались правыми или ошиблись.
В четверть второго я решила, что пора собираться домой. Я боялась: мог проснуться Джо, мог начаться пожар. Кроме того, я устала: Джо по-прежнему будил меня в шесть утра. Я сложила свои сигареты и спички в сумочку, повязала платок на голову, надела дождевик и направилась по коридору к двери, разделявшей кулисы и зрительный зал. Парадный вход в театр был заперт, и мне необходимо было пройти через сцену. Едва я дотронулась до дверной ручки, как в коридоре погас свет. Я распахнула дверь и увидела черноту, услышала крики раздражения и удивления, свидетельствующие о всеобщей неразберихе. Я тихо стояла не шевелясь, ожидая, что кто-нибудь зажжет свет, но света не было, а шум все нарастал. Люди звали электрика, Виндхэма Фаррара, искали спички. Я стояла, ощущая запах пыли, масляной краски, опилок – все эти искусственные запахи театра. Я не решалась сдвинуться с места, боясь оказаться у кого-нибудь на пути. Люди сновали во всех направлениях. Был тот час ночи, когда возбуждение и усталость влекут за собой фамильярность. Кто-то зажег спичку, и я увидела Дэвида, одной рукой обнимавшего Софи, а другой девушку по имени Мейвис; потом огонек заморгал и потух. Совсем рядом со мной кто-то пустился в длинные объяснения о том, что именно произошло с подачей электроэнергии. Я вышла через дверь в коридор, который был таким темным, что я не увидела даже своей руки, когда вытянула ее перед собой. Эта темнота совсем не была «домашней»: все было чужим, я не находила стен, а мне не хотелось затеряться в хитросплетениях коридоров, фойе и лестниц. Поэтому я стала ждать, как и все остальные, когда снова загорится свет, но прежде чем это случилось, я услышала шаги, приближавшиеся ко мне по коридору. Я нащупала спички и попыталась зажечь сигарету. Шаги убыстрились, я протянула спичку в темноту и, когда пламя уже собиралось лизнуть мои пальцы, я увидела Виндхэма. В полумраке его лицо выглядело более старым, чем обычно: года сорок три, не меньше. После короткой паузы он спросил:
– Эмма Эванс?
– Да, это я.
– Я думал, вы уже ушли.
– Как раз собиралась, когда это произошло.
– Невероятно. Подобные вещи постоянно происходят со мной. Короткие замыкания, пожары, катастрофы. На последнем спектакле, над которым я работал, мешок с песком сорвался с каната и рухнул вниз, миновав меня всего на шесть дюймов, пробил сцену и сбил с ног служителя в гардеробе. Есть все-таки провидение. Вы верите в это?
– Да, верю, – шепотом откликнулась я.
– Погодите, у меня же есть зажигалка, – он достал ту самую зажигалку, от которой я прикуривала в перерыве. При ее бензиновом пламени я смогла еще раз рассмотреть его лицо, какое-то старое и грустное. Он смотрел на меня, а я на него. Я заметила, что в руках у него была бутылка виски и картонный стаканчик; он придерживал бутылку за горлышко, а стаканчик одним пальцем.
– Так, так, – сказал он. – Эмма Эванс. Как необычно. Я видел, что кто-то стоит в конце коридора, но не думал, что это вы. Почему вы та задержались? Разве было так уж интересно?
– Мне нравится наблюдать за другими.
– Правда? Вы не кажетесь пассивной.
– Внешность обманчива.
Он не ответил, но продолжал смотреть на меня, держа зажигалку на уровне моего лица и смущая меня пристальным взглядом.
– Вам не кажется, – сказала я, пытаясь отодвинуться от маленького ярко-желтого пламени, – что вам следует пойти и сделать что-нибудь с электричеством? Кажется, театр не очень-то хорошо оборудован, раз освещение вышло из строя, не успели вы им воспользоваться.
– Вы всегда пытаетесь заставить меня сделать что-то, – несколько нарочито воскликнул он. – Я ничего не знаю об этих замыканиях, совершенно в них не разбираюсь. Электричество – не моя стихия. Я вспоминаю один из ужаснейших вечеров в моей жизни, связанный с распределительным щитком. Я был с девушкой в квартире ее в Паддингтоне. Это случилось сразу же после войны. Мы обсуждали вопросы карьеры, и только собирались перейти к более интересной теме, как вдруг во всей квартире вырубился свет. Она выдернула вилки электрокамина и тостера из розеток. Достала отвертку, велела мне идти в коридор, отыскать щиток и починить его. Я вышел в холл, спустился по лестнице на улицу и отправился домой. Больше мы не виделись, но думаю, она живет прекрасно – она переехала в Штаты. У меня по-прежнему хранится ее отвертка, я ведь прямо с ума сходил по той девчонке. Я бы все для нее сделал, все, что мог, но то, о чем она просила, было невозможно: эти распределительные щитки для меня – темный лес. Я давно не вспоминал об этой истории. А вы еще говорите, что не верите в провидение.
– Я этого не говорила. Я верю и в провидение, и в совпадения.
– Неужели? Тем не менее, вы приказываете мне идти и починить щиток. Женщины не понимают, как это сложно.
– Я могу и сама справиться. Когда знаешь, что делать, все очень просто.
– Могу поспорить, что со щитком такого размера вам не сладить. Возможно, это замыкание в масштабах страны, и мы уже ничем не поможем.
– Конечно, не в этот час.
– Почему? Очень подходящее время для отключения электричества. Интересно, во сколько это нам обойдется?
– Вам лучше пойти и узнать, – сказала я. – Вы зря тратите бензин в вашей зажигалке.
– Да, верно. Я хотел пригласить вас пообедать. Когда ваш муж будет занят по работе. Вы, должно быть, сидите в полном одиночестве. Я собирался сделать это на следующей неделе, после премьеры, но раз уж вы тут – то приглашу прямо сейчас. В следующую среду все будут заняты прогоном «Тайного брака». Так как на счет следующей среды?
– Пообедать?
– Да, пообедать. Что в этом плохого? Вы разве не едите?
– Ем, конечно.
– Тогда в следующую среду.
– Но ведь вы должны будете присутствовать на репетиции «Тайного брака»? Осталось так мало времени.
– Это особая черта вашего характера – напоминать другим людям об их обязанностях? Или это распространяется только на меня?
– Хорошо, договорились, в следующую среду.
– Я заеду за вами домой. Это удобно? Мы можем съездить куда-нибудь на машине. Вам нравится скорость?
– Да, нравится.
Он задумчиво смотрел на меня, а я внимательно изучала его. Думаю, в этот момент мы оба были взволнованы. Потом он спросил:
– Вы хотите уйти? Я провожу вас через переднюю дверь, если хотите, тогда вы не столкнетесь с остальными.
И он повел меня назад по коридору, через затемненное пустынное фойе к стеклянным дверям главного входа. Как только он вставил ключ в замок, свет снова загорелся. Мы, заморгав, смотрели друг на друга в этом пустом, залитом ярким светом зале. Он выглядел более старым и более внушительным при свете.
– Вы передадите Дэвиду, – сказала я на пороге, – что я пошла домой?
– Я скажу ему, – ответил Виндхэм, и я вышла на дождь. По дороге домой я раздумывала, не слишком ли глупо я себя вела. Чувство триумфа и оживленность сменились тревогой: не слишком ли опрометчиво я согласилась пойти на свидание? Дело в том, что со времени своего замужества я нигде ни с кем не встречалась. Я чувствовала, что своим согласием я обрекла себя на катастрофу. И дело не только в том, как я сказала «да»: беспомощно, поспешно; невозможность отказаться наводила меня на размышления о своем положении. Я думала о Дэвиде, о Флоре и Джозефе, о себе, и все яснее сознавала, что за последний год та часть меня, которая не была связана с обязанностями материнства, съежилась и отмерла. Я шла все быстрее и быстрее, а мое истинное «я» распрямлялось и разворачивало смятые крылья. Я ненавидела себя. Лучше бы мне было сказать: «Нет» на это приглашение и сосредоточиться на своих ливерпульских чайниках.
Я долго не могла заснуть: возрождение надежд казалось мне преддверием новых неудач и разочарований, а мне не хотелось терпеть неудачи. Я лежала и думала: как сильно я нуждалась в случайных словах мужчины, которого я почти не знаю и на чью симпатию не имею оснований рассчитывать! И тогда я ясно увидела: во мне разгорается страсть, такая внезапная, что это лишь подтверждало мою несостоятельность и инфантильность. Ребенком я, бывало, утешала себя словами: «Я еще маленькая, это пройдет». Но я больше не ребенок, и нет причин для подобной лихорадки.
Только я уснула, как пришел Дэвид. Он разбудил меня, чтобы узнать, что я думаю обо всех и о каждом в отдельности, и хотел, чтобы я прослушала его реплики. Я сердито отказалась, но мое истинное чувство было хуже, чем гнев: это было полное отчуждение. Мне часто говорили, что наш брак пойдет прахом, и неожиданно я поняла, что имелось в виду.
Глава восьмая
Утром я проснулась с головной болью: мой сон длился всего три часа. Я была измотана своим желанием вкусить запретное. Взглянув на веселое личико сынишки, я машинально улыбнулась, и он бросил грудь, тоже улыбаясь в ответ. Я подумала: глупенький, я улыбалась не тебе.
Несколько последовавших дней прошли для меня в серо-желтом тумане: ничто не могло пробудить меня, я ходила, словно сомнамбула, с тяжелой головой и опущенными руками, как будто они весили слишком много, чтобы поднять их. Оглядываясь назад, мне кажется удивительным, почему я так «расклеилась» без всяких на то оснований: такая безжизненность, такие долгие часы, такой страх проснуться, такая скука. Я и раньше скучала, но только из-за возложенных на меня обязанностей. Теперь скучной казалась вся моя жизнь. Я вспоминала тот первый раз, когда я пошла на свидание с Виндхэмом, с удивлением: сколько же было страсти, а теперь кажется, что для нее не было причин. Когда я была девочкой, подобное свидание ничего не значило бы для меня, я отнеслась бы к нему спокойно. Но теперь, после трех лет выдержки и жизни с Дэвидом, которая лишь увеличила мою способность к серьезным чувствам, теперь я ощущала намного больше желания и намного меньше надежды.
Я вспоминаю наше первое свидание с Виндхэмом. Он не заехал за мной домой, а придумал лучше и подхватил меня в укромном месте у почты. Мне понравилась его машина – бордовый «ягуар», казавшийся сделанным из цельного куска полированного дерева. Он отвез меня в ресторан. Я еще ни разу не была в Уэльсе, и приехать туда без Дэвида было как пощечина ему. Мы много пили и смотрели друг на друга через стол. Он рассказывал мне о своей жизни: о разных женщинах, и мне нравилась его готовность откровенничать. Все его интрижки носили случайный характер, а наивная готовность, с которой он принялся описывать их, желая произвести на меня впечатление своей экстравагантностью, напоминало мне то время, когда я охотно рассказывала первому встречному об умирающей матери, чтобы завладеть вниманием собеседника. И ему удалось заинтриговать меня. Я ощущала невольное восхищение этой его постоянной готовностью к откровенности.
Я не была готова к серьезным отношениям: слишком долго я была лишена мужского внимания. Я не говорю, что я из тех женщин, кто, выйдя замуж, теряют интерес к своей внешности и восхищению в глазах окружающих. Наоборот, мой внешний вид всегда был для меня важен, но существует разница между желанием привлечь внимание на улице и способностью приковать его к себе за один вечер.
Сначала я не осмеливалась рисковать. Я боялась, мне не хватало ни куража – продвинуться в своих экскурсах, ни эгоцентризма – продолжать кокетничать глазами, жестами или мимикой. Но я уже начала ощущать прежнее волнение и сердцебиение. И обнаружила, что не так уж плоха: я знала, что выгляжу импозантно, и речь моя начала приобретать понемногу раскованность и резкость, которые я годами старалась смягчать и сдерживать. Я тоже принялась рассказывать о себе. Он был из тех мужчин, которые поддаются на провокации.
А провокаций было больше, чем достаточно. Когда мы наконец покончили с едой и вернулись в машину, то упали в объятия друг друга прямо на переднем сидении, и с такой жадной чувственностью, которая даже в воспоминаниях не утратила своей силы. Мы довольно быстро оторвались друг от друга, переглядываясь и поправляя прически.
– Пора ехать, – сказала я, застегивая пальто. – Мне надо возвращаться.
Хотя Дэвид и не мог прийти домой раньше полуночи, я по-прежнему боялась. Поэтому мы поехали назад. Казалось, отступать было слишком поздно, а делать выводы – слишком рано. Я была уставшая и пьяная, большой автомобиль катил с беззвучной мощью. Я чувствовала себя убаюканной, расслабленной, и спустя некоторое время сказала:
– Боже, через какой ужас нам предстоит пройти! – Но вместо того, чтобы спросить, о чем это я, он согласился:
– Да, видимо, придется. Развеселись, никогда не бывает хуже, чем ты воображаешь, всегда найдется какое-нибудь утешение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23