Софи хорошо одевается, ее акцент и голос соответствуют внешнему виду, и все же что-то было в ней неуместное и абсурдное, что выдавало в ней непрофессионала.
Мы разговаривали через проход о предстоящем сезоне в Хирфорде и о том, как чудесно, что это будет весной. Вся троица говорила очень громко, так что весь вагон невольно слышал и слушал. Никогда не могла решить, то ли актеры просто привыкли говорить громко, как на сцене, то ли считали, что за бесплатно публике будет интересно их слушать. Возможно, всего понемногу. Я смотрела на Софи, Софи на Дэвида, а Дэвид – тоже на Софи. Майкл заказал бутылку «Британского железнодорожного» вина, считая, что всем сразу станет весело и хорошо.
– Какое приятное начало сезона – наша встреча тут, – приговаривал он время от времени. Я видела, что Софи действует ему на нервы, как и я. С Дэвидом было все в порядке, во-первых, он – мужчина, а во-вторых, он обладал определенным профессиональным шармом, который он распространял и на Майкла; но в целом мы казались ему слишком резкими и глупыми.
Я заметила, что Софи не обращает на меня никакого внимания. Догадываюсь, почему: на коленях у меня был ребенок. Ты недооцениваешь меня, девочка моя, сказала я про себя, и когда Дэвид доел своего засохшего и остывшего цыпленка, я передала ему Джо, чтобы напомнить ему о его отцовстве. Дэвид тут же переправил его Паскаль, но я-то видела, что стрела попала в цель.
– Какой чудный малыш, – воскликнула Софи, когда Джо наконец очутился на руках у Паскаль, рядом с ней. – Как его зовут?
– Джозеф, – сказала я.
– Какое необычное имя, – заметила Софи, – Вы зовете его Джо? А как имя малышки?
– Скажи Софи свое имя, – попросила я Флору, с упреком посмотревшую на меня: я помешала ей кушать горошек, который она гоняла по тарелке, – Ну же, как тебя зовут?
Флора молчала.
– Она, наверное, стесняется, – сказала Софи.
– Давай, отвечай, – не выдержал Дэвид.
– Нет, – сказала Флора и съела еще горошинку.
– Ее зовут Флора, – сказала я. – Она еще не выучила свое имя. Ей и двух-то нет.
– Вы хотите сказать, – встрепенулась Софи, – что у вас двое детей младше двух лет?
– Правильно.
Майкл Фенвик смотрел на эту сцену с отвращением. Я посочувствовала ему. Софи выглядела огорошенной и расстроенной, и я прекрасно понимала ее чувства. И все же, они оба были схожи в своей реакции; те, у кого есть дети, пусть даже не по их желанию, во многом отличаются от тех, у кого их нет. Мы с Дэвидом с одинаковой нежностью следили за тем, как Флора вылавливает свои горошинки, и это чувство мы больше не испытывали ни к кому. Те же, двое одиночек, вообще ничего не чувствовали в этот момент. На наших глазах Флора уронила одну горошину себе на колени.
– Ой, упала! – воскликнула она в искреннем изумлении и принялась охотиться за ней с ложкой. Мы с Дэвидом улыбнулись друг другу, он наклонился и поймал непослушную беглянку. Но Флора не дала положить горошину себе в рот, Дэвиду пришлось вернуть ее на тарелку, чтобы девочка поймала ее ложкой. Я узнавала себя в каждом ее движении, она – мой собственный упрямый росточек жизни. И я сказала себе: возможно, есть люди более непохожие, чем мы с Дэвидом, которые становятся отцами и матерями, но не смогла никого вспомнить.
По пути к нашему купе мы прошли мимо Натали Винтер. Она подняла глаза и улыбнулась нам. Дэвид приоткрыл дверь и сказал:
– Хай, Нат.
– Хэлло, Дэвид, хэлло, Эмма, – ответила она, и мы проследовали дальше. Она была очень скромной женщиной. А кроме того, звездой сезона, и играла Витторию в «Белом Дьяволе», а также главную роль в новой пьесе «Клен». Она стала бы великолепной иллюстрацией поверия (это было истиной), что все актеры и актрисы на самом деле крайне обыкновенные, даже скучные люди. Я встречалась с ней несколько раз, в основном на официальных приемах, и всегда она выглядела просто ужасно: гувернантка, одетая в платье, которое она считала подходящим для актрисы. Помню одно такое: множество слоев розовых оборок, из которых жалко торчали ее жилистая шея и тощие плечи. Сейчас, в своем купе, на ней было твидовое пальто, и вид ее стал более домашним. Волосы у нее были блеклые, тонкие и коротко подстриженные, а лицо бледное и подергивающееся. Никто не взглянул бы на нее дважды, и все же она была личностью, одной из немногих актрис, которыми я восхищаюсь, настоящей классической актрисой. На сцене она всегда завораживала, хотя в жизни не отличалась особой разговорчивостью.
Думая о Натали, Софи Брент и Майкле Фенвике, я уселась на диванчик и стала следить за мокрым, серо-зеленым деревенским пейзажем, за только начинающими распускаться листочками на деревьях и кустарниках. Я тоже была в состоянии какого-то ожидания, после окончания зимы, принесшей рождение ребенка. Там, в Хирфорде, меня ждет совершенно новое общество, и кто может сказать, кого я там обрету: друга или врага, или возлюбленного, или кого-то вроде меня самой. А как хорошо будет на этих зеленых лугах детям: мы устроим множество пикников, возможностей позагорать и прогуляться вдоль реки будет сколько угодно.
Когда мы прибыли в Хирфорд, дождь лил как из ведра. Я не продумала все как следует, и пока мы собирали вещи и выходили, несколько свободных такси были расхватаны Натали Винтер, Софи Брент и другими, в то время как мы сдавали билеты проводнику. Нам пришлось ждать под дождем свободной машины. Я была раздражена: мне казалось, что Дэвид усматривает в этом мою вину, хотя я знала, что такая мысль никогда не пришла бы ему в голову и ожидание под дождем ни капельки не огорчало его. Когда мы наконец-то отъехали от вокзала, я обратила внимание, что улицы выглядят крайне угнетающе. Я сказала себе, что это просто из-за настроения, создаваемого всеми вокзалами, но и возле нашего будущего жилища я не увидела ничего привлекательного. Сам дом выглядел на так уж плохо, и улица тоже имела свой стиль, созданный низкими домами с колоннами, вокруг было так уныло, что мой энтузиазм угас. А я так надеялась на солнце!
Внутри было уютнее. Парадная дверь вела в гараж, где нас уже ожидали наши нераспакованные вещи; узкая лестница без ковра шла на первый этаж, где были наши комнаты. Я не возражала против такого необычного подхода, хотя мне не понравилось, что лестница не была встроенной, а расстояние между балясинами перил показалось мне слишком большим: если Флора попытается протиснуться сквозь них, она обязательно упадет. То, что мы увидели на первом этаже, было слишком мрачно для описания. Мебель была ужасна.
В гостиной (первая комната, куда я заглянула) стоял современный мягкий гарнитур (из трех предметов) с деревянными подлокотниками, обтянутыми яркой материей «павлиньей» расцветки. По моему мнению, «павлинья» расцветка подходит лишь павлинам. Вдоль одной из стен тянулся огромный коричневый стеллаж со множеством деревянных поделок: не резные фигурки, а просто бесполезные скрюченные кусочки корней и веток. Ярко-красный с коричневыми цветами ковер выглядел вполне новым. Как и мягкая мебель (после тщательного осмотра). Больше в комнате практически ничего не было, не считая двух цветочных ваз, покрытых переливающийся глазурью. Покончив с осмотром этой комнаты, я двинулась дальше, слегка растерянная, в столовую, где стоял блестящий новый стол, такого странного желтовато-белого цвета, что поначалу мне он показался пластиковым. Вокруг него стояли четыре стула, обтянутые красной материей, с высокими резными спинками. Кроме того, здесь же был высокий желтый буфет, который я не рискнула открыть.
Я заставила себя пойти дальше и взглянуть на спальни, уже предчувствуя, на что они могут быть похожи. У меня все время стоял перед глазами наш добросовестный лэндлорд, потирающий с облегчением руки и думающий, как ловко он выкрутился. И действительно, я угадала верно. В нашей спальне, помимо кровати, был еще только один предмет – гардероб, с закругленными углами и высоким зеркалом. Он был такой громадный, что практически блокировал доступ в комнату. Пугающая бессмысленность его форм и внешнего вида подавляли меня, я села на кровать и принялась медленно расстегивать пальто. Если бы я могла плакать, я бы заплакала. Если уж проливать слезы, то только по такому поводу. Через некоторое время Дэвид поднялся за мной наверх. Я слышала, как внизу, в гараже-прихожей бегает с веселыми криками Флора.
– Что случилось? – спросил Дэвид, открывая и закрывая дверцу гардероба и смотрясь в зеркало.
– Ничего.
– Паскаль хочет занять комнату, где на кровати желтое покрывало. Ей там очень нравится.
– Ради Бога.
– Весь наш багаж в гараже. Кажется, все цело. Хочешь взглянуть?
– Нет никакого желания.
– Что случилось, Эмма? Мне здесь очень нравится, а тебе?
– Нет. Я не смогу жить в таком месте.
– Не вижу ничего ужасного.
– Правда?
– Мне казалось, ты любишь такие дома.
– О, Дэвид!
– Ты же сама выбрала его.
– Да, но я не видела всего. В общем, дело не в доме, а в обстановке.
– А что в ней плохого? По-моему, подходяще, – и он одобрительно хлопнул по гардеробу.
– Дэвид, – сказала я, сворачивая свой головной платок в маленький треугольник, – неужели ты не видишь, какой он уродливый?
– Уродливый? Да, возможно. Но он сделан для того, чтобы вешать одежду, верно? И он чистый.
– Думаю, он новый, – сказала я, а он снова открыл дверцу и заглянул внутрь. Там пахло опилками.
– Да, новый, – сказал он.
– При своем уродстве он стоит в четыре раза дороже нашего, из простой фанеры! Неужели кто-то пойдет в магазин, чтобы купить себе такой? Какой человек захочет это сделать?
– Ну, человек, вроде меня, например, – сказал Дэвид, сев за туалетный столик и любуясь своим отражением в зеркале. – Именно такую вещь я и купил бы, если бы ты позволяла мне самому выбирать мебель. А ведь ты вышла за меня замуж?
– Я вышла за тебя не из-за твоего вкуса.
– Я хочу сказать, что не стоит осуждать человека только за то, что он купил такую вещь. Плохой вкус – еще не преступление.
– Но, Дэвид, разве ты не видишь, на что он похож?
– Теперь, когда ты показала, вижу.
– И он не представляет совершенно никакой ценности. Такие вещи вообще не имеют цены, ты не сможешь перепродать их даже за половину стоимости на следующий же день после покупки, даже если он и обошелся тебе в пятьдесят фунтов.
– Зачем беспокоиться об этом? Весь дом будет выглядеть иначе, когда ты распакуешь наши вещи. Просто он сейчас выглядит немного блекло. Но он не твой, мы всего лишь будем временно жить здесь, тебе не надо ничего переделывать. Люди живут и в худших условиях, чем эти, ты же знаешь. Видела бы ты те дыры, где я останавливался, когда был в загоне. Для меня место подходит лучше всего.
– Я не могу здесь жить, – неубедительно сказала я.
– Не смеши меня, женщина, – он изучал свое отражение. – Тебе придется жить здесь, и все. Тебе придется научиться мириться с тем, за что другие люди многое отдали бы, и были бы счастливы, если бы смогли жить в такой красивом доме всего несколько месяцев. Ты избалованная, вот в этом все дело.
– Ну, если и так, от этого не легче. Я передать не могу, как этот гардероб меня угнетает.
– Тебе просто ничего не нравится, если оно моложе ста лет. Тебя давно уже следовало бы похоронить. А этот гардероб – образчик современности. Тебе придется проглотить это, хочешь ты того или нет.
Как обычно, его высказывание заставило меня замолчать. Этот гардероб действительно был образчиком современности и, глядя на него, я поняла, что мне придется проглотить это, но, тем не менее, я запротестовала.
– Никакая это не современность, – сказала я, – А всего лишь чудовищное гибридное ничтожество.
– Тогда напрашивается единственный вывод, – Дэвид был совсем не глуп, – что мы живем в чудовищном гибридном веке, и ты не можешь с этим смириться, так? Ты заглатываешь свой отвратительный мартини, куришь сигареты, смотришь мерзкое телевидение, восхваляешь рекламу и деловые вестники, спидботы и джаз, тратишь целое состояние на лак для волос, и в то же время твой нежный желудок не в состоянии «переварить» обыкновенный полезный гардероб. Ты не можешь иметь то, что хочешь, и отбрасываешь то, что имеешь.
– Ладно, думаю, я привыкну к нему, – сказала я. – Если он существует, то пусть остается в моей спальне.
– Вот это сила воли, – похвалил Дэвид, отворачиваясь от зеркала и пересаживаясь ко мне на кровать. – Я знал, что ты способна взглянуть на вещи иначе.
– Думаешь, ты можешь уговорить меня на что угодно?
– А почему нет? Я говорю тебе только то, что ты сама будешь думать через полчаса. Я просто попытался прогнать отчаяние. А теперь скорее поцелуй меня.
– За что?
– За мое понимание проблемы с этим гардеробом. Знаешь, все-таки ты вышла за меня из-за моего вкуса. Мой вкус настолько ужасен в том, что касается мебели, что тебе понравилось воспитывать его во мне каждый день. Правда?
– Естественно.
– И еще. Я, как и этот гардероб, принадлежу современности. В ее наименее желательном аспекте. Ну, ты сыта?
– По горло.
– А я, наверное, несъедобный?
– Абсолютно. Такой сырой, огромный и волосатый.
– Поцелуй меня, Эмма.
– Не хочется. Мне вообще не хочется никого целовать.
– Я помогу тебе распаковаться, если ты меня поцелуешь.
– Не хочу, чтобы ты помогал, ты все поломаешь, – ответила я, но все же медленно повернулась к нему. Наши губы встретились. Я думала в те несколько мгновений, что длился поцелуй, ощущая на губах знакомый табачный привкус: хоть наши губы здесь, но где, словами песни, наши сердца? Между нами стояло нечто большее, чем гардероб.
Глава четвертая
К следующему утру мне удалось придать дому более жилой, на мой взгляд, вид. Я покрыла все поверхности и полочки вышитыми и кружевными салфеточками, расставила тщательно подобранные безделушки. Я видела, как Паскаль становилась все печальнее и печальнее по мере происходящих изменений: она терпеть не могла мой стиль, ей вполне пришелся по вкусу светлый полированный стол, и она протестующе воскликнула, когда его крышка скрылась под зеленой бархатной скатертью с бахромой, принадлежавшей моей прабабке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23