– Вам что-то нужно от меня, Дэвон? Похоже, у вас появилось много свободного времени.
Рот Дэвона дернулся, немного смягчив напряжение на сведенном судорогой лице. Она казалась ему такой красивой в широкой красной блузе китайского шелка, купленной у цыган за девять пенсов (Лауди исправно снабжала его сведениями), и с черной соломенной шляпой в руках. Но она была бледна, как всегда, и явно не добирала веса. По его расчетам, она была не то на седьмом, не то уже на восьмом месяце, но казалась слишком худой.
– Да, у меня к тебе дело, – ответил он слегка насмешливым официальным тоном, к которому инстинктивно, ради самосохранения, прибегал в разговоре с нею. – Будь добра, пройди со мной в библиотеку. У меня есть кое-что для тебя.
Она насторожилась.
– Что именно?
Ему никак не удавалось удержать на лице насмешливую улыбку.
– Ничего страшного, уверяю тебя. Это письмо.
– Письмо? Плохие новости?
– Вовсе нет. Думаю, тебя эти новости очень порадуют. Идем со мной. Лили. Я тебя не укушу.
Она презрительно вздернула губу, но после минутного колебания согласилась. В коридоре, ведущем в библиотеку, он учтиво пропустил ее вперед.
Сумерки сгущались. Дэвон зажег лампу на письменном столе, а потом и канделябр на каминной полке. Лили ждала, сложив руки на животе и делая вид, что не смотрит на него. Весь ужас в том, что ей нравится смотреть на него, угрюмо призналась она себе. Радость невольно вспыхивала в сердце, стоило ей только его увидеть. Но, слава Богу, она в него больше не влюблена, а это невольное волнение – всего лишь эхо давно умолкнувшего чувства. Он больше не имеет власти над нею, она в безопасности. А вот заставить его помучиться оказалось делом до смешного простым: надо было лишь замкнуться в себе, скрывая от него все свои мысли и чувства, говорить с ним как можно меньше. Лили не задумывалась о том, почему его мучения не приносят ей желаемого удовлетворения, почему ей совсем не нравится заставлять его страдать.
– Вот это пришло сегодня для тебя.
Она взяла у него конверт. В его бирюзовых глазах появилось какое-то загадочное выражение, непонятное ей.
– Оно распечатано, – заметила Лили.
– Оно было адресовано мне. Но касается тебя. Обойдя его, Лили взяла со стола лампу и перенесла ее на маленький столик, стоявший у дверей на террасу. Повернувшись к нему спиной, она взвесила в руке толстый конверт и, преодолевая странное внутреннее сопротивление, достала содержимое: какие-то официальные документы, вложенные в письмо. Заголовок одного из документов – “Последняя воля и завещание” – заставил ее сердце болезненно сжаться. Перебирая страницы, Лили увидала на последней подпись своего отца, хорошо ей знакомый легкомысленный росчерк с жирным наклоном: Чарльз Майкл Трихарн. Стараясь унять трепет, она открыла письмо.
Письмо было от некоего Мэттью Богроу из адвокатской конторы Богроу, Гриффина, Кроувитца и Раиса. Как стало известно мистеру Богроу благодаря сведениям, полученным от его коллеги мистера Уитта, поверенного в делах преподобного Роджера Сомса, виконт Сэндаун, возможно, осведомлен о местонахождении мисс Лили Трихарн. Чтобы усвоить смысл этой фразы, Лили пришлось перечитать ее дважды. Имя Уитта показалось ей смутно знакомым. И вдруг она вспомнила: мистер Уитт был тем самым адвокатом, которого она встретила накануне несостоявшейся свадьбы в доме Сомса; он дал ей на подпись какой-то документ, переводивший все ее имущество после бракосочетания в собственность Льюиса.
Лили дважды прочла коротенькое письмо, а потом повернулась кругом, прижимая его к груди, и рассмеялась вслух.
У Дэвона перехватило дух. Он не смог бы припомнить, когда в последний раз слышал смех Лили, когда видел на ее лице такое выражение: лучащееся радостью, открытое, лишенное всегдашней настороженности. С ласковой улыбкой он сделал шаг из полумрака ей навстречу.., и замер, когда она круто отвернулась, не желая делиться с ним своей радостью. Ему пришлось сделать глубокий вздох, чтобы успокоиться. Даже в одном мгновении счастья ему было отказано.
– Я рад за тебя. Лили, – сказал он искренне.
Она не могла до конца ему поверить.
– Спасибо. Я этого не ожидала.
– Понимаю.
– Кузен сказал мне, что желает нашей с Льюисом свадьбы, потому что на то есть воля Божья. Он якобы видел ее во сне. Теперь я понимаю, с каких пор воля Божья стала для него открытой книгой: после того, как он был назначен душеприказчиком моего отца.
Она тихонько покачала головой, поражаясь про себя чудовищному лицемерию Сомса.
..Дэвон же, напротив, ничуть не удивился. Он заранее предвидел, что бессовестное надувательство Сомса поразит Лили до глубины души. У него самого оно вызвало лишь циничную усмешку.
– Что ж, мне пора идти.
– л Можно мне тебя проводить? Уже совсем темно.
Она заколебалась.
– Нет, благодарю вас, в этом нет нужды. Габриэль здесь, он меня проводит.
Дэвон заложил руки за спину.
– Спасибо, что зашла навестить Клея. Лили опустила взгляд.
– Мне следовало сделать это раньше, – призналась она.
– Ты еще придешь?
– Да, я ему обещала.
На мгновение Лили вновь неловко замешкалась.
– Клей мне сказал, что не помнит, кто в него стрелял.
Она вскинула голову и твердо произнесла:
– Простите, что я вам не поверила, когда вы мне об этом сказали.
Он отмахнулся, давая понять, что извинений не требуется, но она продолжала:
– Но я никак не могла поверить, что вы сняли с меня подозрение безо всяких доказательств… Я была уверена, что он что-то сказал вам на этот счет. Простите, что была к вам несправедлива.
Темная краска залила бледные щеки Дэвона. Встретив ее прямой, чистосердечный взгляд, он едва не отвел глаза. Ему хотелось сгореть на месте от стыда, но он не мог заставить себя сказать ей правду.
Он подошел к ней и взял ее за руку. Лили не отозвалась на пожатие, но Дэвону было не до того, он мучительно подыскивал слова.
– Прости меня, – произнес он первое, что пришло в голову, имея в виду: прости за все.
Все это время он старался на деле доказать ей, что раскаивается, но сейчас настало время для правильно выбранных слов.
– Ты сможешь когда-нибудь простить меня, Лили? Опять в его сердце проснулась надежда: впервые за долгое время она не скрывала от него своих чувств и пребывала в явной нерешительности.
Однако, поколебавшись немного. Лили отняла у него руку и отступила на шаг.
– Мне очень жаль, Дэвон, но, я думаю, это невозможно.
Глядя ей в глаза, полные суровой печали, Дэвон как будто смотрелся в зеркало. Лили судорожно перевела дух:
– То, о чем вы просите, я дать не в силах. Во мне больше нет этого. Не хочу причинять вам боль, но боюсь, что уже слишком поздно.
Ее глаза наполнились слезами. Она отвернулась, на ощупь нашла дверную ручку и торопливо вышла на террасу. Пес окинул Дэвона непримиримо суровым взглядом и побежал за нею следом.
* * *
На этот раз Лауди ее не дождалась. Иногда они вместе ужинали в коттедже, и за ужином Лауди рассказывала ей о Гэйлине Маклифе, с жаром описывая, как он выглядел, что делал и что говорил в этот день. Они были помолвлены и собирались пожениться в июне. Н“ в этот вечер Лауди оставила ее наедине с мясным пирогом и кувшином сидра.
Лили зажгла свечу и, сняв шляпу, повесила ее на крючок у двери. В комнате было угнетающе тихо. Внезапно ее охватил страх одиночества. Он прошел, но Лит расстроилась и никак не могла успокоиться. Она не была голодна, но отрезала кусок пирога и отнесла его к постели, потом села и сбросила туфли. Откусив два раза, она отдала остальное Габриэлю.
Отчаяние было слишком хорошо ей знакомо. Она отказала Дэвону, отказала бесповоротно и беспощадно, и теперь суровость обращенных к нему слов тяжким камнем лежала у нее на сердце, не давая дышать. Боже, как все это вынести? Лили устала от слез. Чтобы хоть как-то себя подбодрить, она вытащила письмо и вновь развернула его. Разговор вслух с Габриэлем и ребенком вовсе не казался ей странным.
– Послушайте, друзья, что я вам прочту, вы ушам своим не поверите, – начала Лили.
Габриэль навострил уши и уставился на нее с явным интересом.
– Ну слушайте: “Ввиду того, что мистер Трихарн обратился за подтверждением исключительных прав на изготовление и продажу устройства, известного под названием “Сахариметр Трихарна”, – эти слова мгновенно вызвали у нес улыбку, – что и было подтверждено патентным свидетельством за номером 1049 от 29 января 1790 года, а также принимая во внимание заключение генерального стряпчего, согласно которому созданный мистером Трихарном прибор для установления содержания алкоголя значительно отличается от других подобных приборов, находившихся в употреблении до его изобретения, и существенно превосходит их по точности измерения…”, и так далее и так далее, это не важно, вот самое главное: “…все выплаты, вознаграждения и процентные отчисления, вырученные за использование вышеупомянутого патента, настоящим передаются его наследникам и правопреемникам…” (это я, между прочим) “…в соответствии с условиями его завещания”. Нет, вы только послушайте: “К настоящему моменту, первая выплата вышеупомянутых процентных отчислений, впредь подлежащая выдаче ежегодно 1 июня, составляет четыре тысячи семьсот пятьдесят четыре фунта и восемь шиллингов”! Лили изумленно покачала головой. – Сахариметр! Ох, папа! – воскликнула она и тихонько засмеялась. – Он измеряет “удельный вес” (понятия не имею, что это такое). Чарли, твой дед изобрел.., как там говорится? – Лили вернулась к письму. – Ну держитесь, ребята: “…эталонный алкоголь при крепости в 60 градусов содержит 49,24% весовых долей чистого спирта; количество градусов выше или ниже эталона, установленное сахариметром Трихарна, соответствует процентному содержанию весовых долей спирта в стандартном объеме”. Ну, одним словом, эта штука измеряет крепость виски!
Все еще улыбаясь. Лили сложила письмо и спрятала его в конверт вместе с завещанием отца. Потом она откинулась на подушку и уставилась в темный потолок. Постепенно улыбка сошла с ее лица, восторженное состояние покинуло ее. Что, в конце концов, изменилось? Ничего. Она покинет Даркстоун богатой, а не бедной, вот и все. Но суть в том, что она его покинет. Она даже не знала, куда отправится. Скорее всего в Лайм, по крайней мере на первых порах, ведь там у нее есть хоть один друг. В голову ей пришла раздражающая своей банальностью мысль о том, что долгожданные и столь необходимые ей деньги не могут купить то единственное, в чем она действительно нуждалась. Лили беспокойно перевернулась на бок.
– Все, что мне действительно нужно, это ты, – поправила она себя, тихонько поглаживая живот. – Ты, Чарли, ты у меня единственный. Это чистая правда. Все верно: ведь, кроме Чарли, у нее ничего не было и не могло быть.
– Да, мальчик мой, – прошептала Лили, чувствуя, “К проклятые, надоевшие, бесполезные слезы вновь закипают на глазах. – Мы будем друга друга любить, и все будет хорошо. Будем жить в большом доме, заведем друзей, и нам никогда не будет одиноко. – Устало закрыв глаза, она прислушалась к далекому и печальному рокоту прибоя. – Может быть, мы будем жить в доме у моря.
Лили наконец уснула.
* * *
Она открыла глаза, когда кто-то постучал в дверь, и увидела, что свеча начала оплывать. Было еще не очень поздно, должно быть, Лауди вернулась.
Но оказалось, что это не Лауди. Пришел Дэвон.
– Можно войти?
– Зачем?.
Его лицо было скрыто тенью, но звук его голоса, когда он сказал: “Прошу тебя”, заставил ее распахнуть дверь и отступить на шаг.
Он вошел в полутемную комнату. Раньше она никогда не впускала его внутрь.
– Как тут теперь хорошо! Кобб не узнал бы свой домик.
Лили проследила за его взглядом. Ей самой казалось, что в коттедже ничего не изменилось. Она украсила дом цветами и немного переставила мебель, больше ничего-. Чтобы нарушить молчание, она сказала:
– Я иногда встречаю в парке мистера Кобба. Он ничего не говорит, даже как будто не узнает меня.
Представляю, что он обо мне думает. Мне не следовало занимать его дом.
– Но ты сама так захотела! А о Коббс не беспокойся, я же тебе говорил, ему все равно где жить. Он вполне доволен комнатой рядом со своим кабинетом.
Опять наступило молчание. Лили подошла к столу и сняла нагар со свечи. Обернувшись, она заметила, что Дэвон так и стоит на прежнем месте.
– Уже поздно, – сказала она, – что вам от меня нужно?
Вместо ответа он подошел ближе. Лили машинально шагнула назад, но он пододвинул себе единственный стул, стоявший у стола, и сел. Пламя свечи колебалось на его красивом лице, ей показалось, что его глаза полны страдания. Она открыла рот, чтобы велеть ему уйти.
– Мне было двадцать три, когда я встретил свою жену, – сказал Дэвон, облокотившись на стол и не сводя с нее глаз.
– Можете мне не рассказывать, это не имеет значения, – глухо произнесла она. – От этого ничего не изменится.
– Я навещал сестру в Сомсрсете, – продолжал он, словно не слыша ее слов. – Маура была гувернанткой ее старшей дочери. Она была наполовину француженкой, наполовину ирландкой родом из Дорсета. Длинные черные волосы, черные, как ночь, и черные глаза. В Дорсете ее отец арендовал ферму. Образование она получила в приходской школе. Местный священник, добрая душа, разглядел в ней недюжинный ум и помог выбраться из нужды. Она так ни разу и не оглянулась назад.
– Я вам уже сказала, я не хочу это слушать.
– Ей было восемнадцать, когда я ее встретил и… Нет, я даже представить себе не мог, что она уже искушена и многоопытна не по годам. Сначала она заинтересовала меня своей красотой, но потом я заметил в ней какое-то неистовое беспокойство, нетерпение сродни тому, что снедало меня самого. Она казалась хрупкой и такой бледной, Лили, как будто раскаленной до-беда. Она горела изнутри, ее сжигали желания, представлявшиеся мне близкими и понятными. Я думал, что мы с ней похожи.
Он разжал кулаки и положил руки на колени.
– И я женился на ней. Позже, оглядываясь назад, когда все было уже кончено, я поражался собственной наивности. Я купил ферму в Дорсете, полагая, что ей понравится жить вблизи от родного дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31